В Герметической философии есть основное положение; «Как вверху, так и внизу». В общем музыка воздействует созвучно этому закону. Фактически слышится из музыки только физически-материальная форма проявления, которая формируется из ее вибраций, это соответствует «внизу». Другими словами, мы ощущаем воздействия музыкальных вибраций только на физическом уровне, но не более обширные воздействия, которые вызываются этой музыкой на высших планах; как раз это и есть то, что называется «вверху», и что влияет на наши тонкие тела (и этим на наш характер), поскольку они, кроме восприятия, сами воздействуют на эти уровни существования. Эти воздействия могут быть замечены опытным ясновидящим, как формы так и цвета, которые соответствуют художественной ценности эмоций, выраженных в музыке. Например, преобладающий цвет от музыки, выражающий преданность — синий, цвет кротости и благоговейной преданности в высших планах существования и, следовательно, эмоциональном теле. Когда ясновидящий наблюдает ауру смиренного человека, он обнаруживает этот цвет и, так как подобное притягивается подобным, особенно на духовных планах, то сотворенная» синева благоговейной музыки будет способствовать тому, что синева в ауре затрагиваемого человека с качеством преданности и смирения усилится. Подобное происходит со всеми остальными эмоциями и им соответствующими цветами. Но на следующий момент нужно обратить внимание: когда у человека полностью отсутствует определенное качество и в соответствии с этим определенный цвет, тогда тонкое проявление музыки в этом аспекте не может оказать на него воздействия. Если бы дело обстояло не так, тогда неразвитые души могли бы развиваться с удивительной скоростью, и в больших городах, где есть концертные залы и оперные театры, не было бы больше грязи и запущенности. Только мы знаем, что это не так. Но, несмотря на это, даже особо неуправляемые характеры для подобного воздействия все же хоть и ограниченно, но испытывают его на себе, воспринимая лишь такую музыку, которую способны слышать, и поэтому даже шарманка в трущобах служит нужным целям.

Еще один важный момент, который мы должны развить, а именно, тонкое воздействие сыгранной музыки, вызвавшее на эмоциональном плане цвета и формы, продолжается еще определенный отрезок времени, когда слышимые звуки уже отзвучали. Другими словами, несмотря на то, что музыка больше не слышится, ее наполненное чувствами содержание воздействует еще различное по долготе время в определенном кругу того места, где она была сыграна. Можно привести еще один наглядный пример: если мы кинем в пруд камень, даже маленький, то круги на поверхности, причиной которых он стал, большие. Если на значительном расстоянии от места, где утонул камень, плывет стебелек соломы, то он от одного из водных кругов придет в движение и после значительного отрезка времени. Подобный закон, но в значительно большем объеме, проявляется также в связи с тонкими воздействиями музыки. Несмотря на то, что «Альберт Холл» (известный концертный зал в Лондоне), где давайте мы представим постановку определенного произведения, занимает относительно маленькое пространство, цвета и формы, вызванные этим произведением, распространяются на некоторое удаление по кругу. Поэтому, если кто-то находится на расстоянии слышимости, то к нему тоже в определенной степени, придут ее благотворные воздействия. Мы не должны также забывать о продолжительности таких воздействий. Представим, что кто-то проживает вне города, в предместье, но ежедневно приезжает в Лондон по профессиональным делам, несмотря на то, что он живет и спит вне тонких воздействий музыки, он подпадает каждый день во время работы под ее влияние.

Как обобщение можно сказать, что из всех предыдущих положений следует заключить: искусство музыки действительно двояко: грубоматериально и тонкоматериально. На физическом плане слышимые мелодии обладают властью по причине их волшебной привлекательности, но «неслышимые мелодии» могут «приручить и хищника», располагая скрытыми силами «телепатического» свойства, которые влияют прямо или через эмоциональную сферу на наши тонкие тела и таким образом воспитывают душу.

Если представить, что в определенном месте состоится концерт и что на сотню метров дальше, в кино, играется совершенно другой вид музыки, то может возникнуть вопрос: «Не вызовет это на невидимом плане явление диссонансного хаоса?» Ответим на это, что не вызовет, потому что внутри невидимых планов существования есть разные измерения пространства, что следует принять во внимание, фактически один вид вибрации с другим видом вибраций так же мало сталкивается, как причиняют друг другу ущерб вибрации солнечных лучей и невидимые лучи быстроволнового телеграфа. Два концерта, состоявшиеся на расстоянии слышимости вызовут действительный диссонанс только на физическом плане, в невидимых планах они будут сотворены по-другому и никак иначе.

Еще нужно принять во внимание воздействие на наши тонкие тела двух или более музыкальных выступлений, когда они не находятся на расстоянии слышимости. В этом случае, согласно нашим прежним высказываниям, каждый будет подвержен тому качеству воздействия, к которому он особенно восприимчив. Например, представим, что кто-то живет на полпути между двумя концертными залами, и что в одном из них выступают с фугой Баха/или выступали/, в то время как в другом играют /или играли/ вторую часть концерта для виолончели Мендельсона. Когда затрагиваемый имеет в своей ауре много желтого (желтый — это цвет интеллекта), тогда он будет усилен только желтым цветом, который творит музыка Баха, т. к. мы сказали, что подобное притягивается подобным. Далее давайте себе представим человека ненормального, без малейшего сочувствия в характере и, следовательно, без следа светло-зеленого цвета в своей ауре, обозначающего это сочувствие, тогда он будет недоступен музыке Мендельсона. Если же он обладает теми и другими качествами в определенной мере, тогда он возьмет полезное из обеих концертов, причем одно будет воздействовать на эмоциональное тело, а другое на его ментальное тело. Этот принцип допускает, безусловно, бесконечное количество вариаций, т. к. человеческая аура состоит из многих цветов, которые соответствуют многочисленным качествам человека. В связи с этим в эмоциональном теле в одно и то же время могут проявляться многочисленные воздействия.

Сезарь Франк родился на 20 лет позже чем Берлиоз, но несмотря на это, он стал отцом той Французской школы композиторов, которые должны были привнести новый элемент в музыкальное содержание и форму. Ведь Берлиоза, при всём его сочинительском даре, следует рассматривать как экспериментатора. Он не был в состоянии открыть вход в свою музыку такому тонкому фактору, который влияет на образование характера и создает моральные основы. Он осуществлял сам воздействия на музыку и подготовил тем самым путь для гения Вагнера и, в определенной мере, для Франка. Употребляя одно из типичных выражений того бремени. Франк «увидел свет мира» в 1822 году в Льеж. Казалось бы немаловажным, что первый представитель Дэва должен был быть самой захватывающей личностью в анналах музыкальной истории. Его портрет известен всем любителям музыки, и все же только тот, кто. прочитал о нем тщательное исследование Винсента д’Инди, сможет заглянуть в душу этого удивительного человека. Даже те, кто встречали его в жизни, что называется непредвиденно или случайно, никогда не предположили бы гения, который был запрятан в сердце этой своеобразной маленькой фигуры с «постоянно отсутствующим взглядом, более бегущим, чем идущим» и «одетого в брюки на размер короче и накидку на размер больше».

Несмотря на это, маленькая фигура, чье лицо было удивительно ухоженным (у него были густые бакенбарды, но около губ и подбородка гладко выбриты), как и все остальное в нем, излучала такую сердечную и жертвенную любовь, «что его ученики были очень преданы ему не только, как отцу, но из-за него и с помощью его были преданы, и друг другу». Несмотря на все заслуги, его внешняя жизнь была беспрестанным мучением. Не считая занятий со своим внутренним кругом учеников, он был обязан с утра до вечера обучать не совсем интеллигентных дилетантов, хуже того, постоянно бороться против безрассудной, недальновидной и недоброжелательной академической профессуры консерватории. И при всем при этом, для его благородной натуры было характерным не питать неприязнь к судьбе и к человеку; казалось, он вообще не замечал их дурных намерений. При всех его литературных увлечениях и интеллектуальных исследованиях в его сердце было что-то настолько глубочайше наивное, доверчивое и детское, что он не мог даже перед лицом обратных доказательств сомневаться в честности и добре человечества.