— Вась, а что же теперь, чего хочет Антоний?

— Любви, Лотта. Любви.

— А ты?

 — Хотела бы всё забыть или лучше не знать, но не могу. Самое страшное, что не могу разорваться. Это тогда сначала был Цезарь, а после его смерти Антоний, а сейчас? Сейчас они для меня, Василисы, существуют в этом мире и одновременно. Оба видят и ищут во мне Клеопатру и хотят её любви. Ты думаешь, можно сделать выбор, предпочесть одного из них? У меня, увы, не получается. Вчера я изменила Цезарю, считай, предала, и как я теперь поеду к нему домой? Уехать с Антонием не могу: во-первых, мне дорог Кощей, а во- вторых, он могуч и убьёт Антония. Может, самой умереть, а, Лотта?

— Ты с ума сошла.

— И что посоветуешь? Хотя совершенно понятно, выхода нет. Можно уехать от обоих, но найдут, особенно быстро Кощей. Наверно, найдёт, даже если удастся попасть в другой мир. Думаю, он не остановится. Хуже всего, что я не могу без них, так они мне дороги оба. Страшно подумать, что будет со мной, если Кощей узнает и убьёт Антония. Выхода нет, Лотта, нет выхода.

Василиса обхватила себя руками за плечи и замолчала, а я села рядом и стала смотреть на закат. Солнце — огромное, огненно-красное — садилось в такие же яркие облака. «Завтра будет ветер», — автоматически подумала я. В голове мысли носились туда-сюда, никак не желая упорядочиваться, и ни одна из них не несла какой-нибудь информации, которая могла бы помочь в этой ситуации. На том берегу пруда начала орать выпь. Её протяжное, гнусавое «кау» породило кучу неприятных ассоциаций. Микулишна говорила — люди верят, что эта птица связана с нечистью. Не знаю уж, связана ли с кем-либо эта не такая уж крупная птица, но она так зловеще ухает, что жуть берет. По жуткости восприятия, пожалуй, может поспорить с филином.

В воздухе появилась ночная свежесть, вокруг нас, противно попискивая, начали роиться комары. Степь наполнялась ночными звуками. Вдалеке пробежал табун тарпанов, тревожно пересвистывались сурки, невидимые грызуны и птицы сновали в траве. Жизнь шла своим чередом, а мы сидели и продолжали предаваться отчаянию и безнадеге. Так жалко себя стало, жуть. Василису жалко, себя жалко, Кощея жалко, Антония жалко и даже принцев жалко. «А их-то за что?» — промелькнуло в голове. «Да за компанию, жалеть, так всех», — подсказало подсознание. Вот подлое оно — нет, чтобы предаться жалости и реветь вместе с Василисой, так оно про еду думает, про то, как спать будем — в общем, уводит меня от нужных рассуждений. У меня всегда так: когда не могу что-то мудрое и нужное придумать, про всякую ерунду думать начинаю.

— Вась, может, поедем домой? — ещё раз попробовала я воззвать к голосу разума.

— Нет, ты можешь возвращаться, лошадь найдет дорогу. Ой, что это я говорю про дорогу путнице. Ты доберешься и скажешь всё Кощею. Скажи, что я просила меня пока не искать, а там видно будет. Сейчас посижу, подумаю, а утром, наверное, поеду, куда глаза глядят. Не могу я смотреть в глаза Кощею, а что делать — не знаю. Лотта, никогда не думала, что можно ненавидеть свою душу. Мой рациональный, нормальный мозг просто плавится от противоречия с частью меня, с той частью, что называется душой.

Она немного помолчала, а потом продолжила:

 — Интересно, где располагается душа? И как она так может влиять на человека, что я, нормальная, здравомыслящая девушка, сгораю страстью по человеку, которого увидела вчера первый раз. Думаю о его руках, поцелуях, молодом и сильном теле. Эта страсть заставляет меня бросить мужа, который мне невероятно дорог, и бежать неизвестно куда, лишь бы не жить в этом диком противоречии. Лотта, а ты что думаешь об этом, а то я совсем запуталась?

— Ты знаешь, как-то странно происходят мои встречи в жизни. В «Приюте нужных путников» я видела человека, потерявшего душу, призрака с душой, но без тела, девушку с замороженным сердцем, а вот теперь ты — девушка, которая ненавидит свою душу. Видимо, осталось встретить человека, который ненавидит своё тело, но это, думаю, не такой сложный вариант. Я и сама хотела бы поменять свое тело — не то, чтобы я его не любила, но хотелось бы иметь более симпатичное.

— Ты отвлекаешься. Многим девушкам хотелось бы иметь другое тело — кому ноги не нравятся, кому вся фигура, а черты лица мечтают подправить почти все. А вот что с душой? Как научиться её любить или хотя бы жить в мире с собой?

— Знаешь, я вспомнила Клевенс. Она живет сейчас с человеком, которого любит за душу и ищет способы сформировать заново его ущербный сейчас разум. Она выращивает его как ребенка, а вот как воспитывать душу — вопрос. Может, удалить из неё часть, как удалили из ума его пороки? Вот удалим из твоей души страсть — и будет легче.

— Интересная мысль — кастрировать душу, — усмехнулась Василиса. — А что после этого от меня останется?

Она задумчиво смотрела на оставшийся краешек заходящего солнца, и было понятно, что эта мысль её заинтересовала.

Она тихо продолжила свои размышления:

 — Интересно, будет ли любить эту кастрированную душу и меня, бесстрастную, Кощей? Он же мужчина. Ему страсть подавай. А ведь это, наверное, буду не я, а кто-то совсем другой. Вот опять мысль у меня крутится — может, он и не меня любит, а образ Клео, который видит во мне? Поверь, это неприятно. Нет, не вернусь к нему.

Она немного помолчала и опять заговорила:

 — А может, это и к лучшему будет. Лучше быть ущербной, но жить и не страдать. А, Лотта?

— Вась, а давай посоветуемся с Кощеем, он мудрый. Два мудрых человека — это что-то, вдруг придумаете что-то дельное.

— Лотта, ну как ты себе представляешь мой монолог при встрече с мужем? Мы приезжаем в замок, а я говорю: «Кощей, мы задержались, так как я тут намедни встретила Антония, ну ты знаешь — это человек, с которым в прошлой жизни мы были любовниками, и я прожила с ним десять лет, сгорая страстью в его объятьях, и этой ночью Клеопатра во мне оказалась настолько сильна, что я тебе с ним изменила. Это не я, это Клеопатра во всем виновата. Не буду скрывать и оправдываться, но вы оба вызываете у меня бурю эмоций. Вот так. И прости, я не знаю, как жить дальше. Кош, миленький, найди способ разрешить эту ситуацию. А еще лучше — придумай, как забрать у меня из души эту подлую страсть к Антонию, а к себе оставь. Лотта, ты представляешь эту сцену? Я всё валю на Клеопатру, а сама остаюсь чистой и непорочной?

Василиса замолчала, и по её лицу можно было видеть, как она представляет эту картину.

— Что будет делать Кощей, я не могу просчитать, слишком он сложная личность. Он, конечно, мудрый, но мужчина, а они не прощают измены. А я сама? Как я буду себя в этой ситуации чувствовать? Нет, надо уезжать, и быстрее. Лотта, поезжай в замок сама, а я прямо сейчас поскачу на север, найду остров Буян. Туда трудно попасть, но я что-нибудь придумаю. Пересижу некоторое время там, подумаю, а потом видно будет. Все, Лотта, я решила — уезжаю прямо сейчас.

Но не успела она подняться с травы, как воздух сгустился, и Василиса оказалась в объятиях Кощея.

— Никуда ты, жена, не поедешь, — сказал он твердо. — Прости, но последние полчаса разговора я слышал. Вот такой я подлый и ужасный. Можешь меня стукнуть.

От неожиданности мы испуганно уставились на него. Лицо Кощея было озабоченным и хмурым.

— Извини, я не мог дождаться вас в замке и понял, что что-то случилось. Стал волноваться. Почувствовал, где вы, открыл портал, но не смог сразу материализоваться. Услышав, что обсуждается в вашем разговоре, не стал сразу становиться видимым. Понял, что просто так от тебя правды добиться будет трудно, поэтому подло подслушивал. Прости, милая. Только не уезжай, да я и не отпущу тебя сейчас. Мы что-нибудь придумаем.

Василиса ойкнула и стала вырываться.

— Это подло — подслушивать. Мне и так тяжело, я не знаю, что делать.

Она вырывалась, как дикая кошка, и причитала:

 — Кош, я не буду просить прощения, отпусти меня, я уеду и от тебя, и от Антония, найду проход в другой мир, а если нет — поселюсь в какой-нибудь глуши и не буду портить вам жизнь. Пусти меня.