Мне тогда семнадцать лет стукнуло. Самое время влюбляться. Веселая, шебутная, певунья. Всегда лезла с головой, куда не нужно.

Встретила его — он вернулся со службы, такой красивый, сильный, таинственный, много повидавший. У нас в деревне немногие ходят на службу, деревенька-то маленькая. А тут такой парень — необыкновенный. Девчата в деревне как с ума посходили, все вокруг него вьются. Ну и я за компанию, сначала из любопытства, а потом уже серьезно. Как захлестнула меня любовь, ничего в голове нет. Только он, он, он. Самый-самый, единственный, другого не может быть. Умру, если не женится. Девчата говорили, что я хорошенькая была, да настырная. В общем, стала я с него глаз не спускать. Семья моя была не самая бедная в деревне, отец постоялый двор держал, маленький, но путники не жаловались, хоть кто у нас останавливался, не только крестьяне, что на ярмарку шли коров да коз продавать, а и публика побогаче и познатнее. Я завидной невестой по деревенским меркам была.

А он как вернулся, так погуливать стал, на девок заглядываться, да мать у него строгая больно — увидела, что сын может сильно загулять, сразу начала ему невесту присматривать. А я вся как на ладони со своей любовью. Вот мать ему и присоветовала на меня внимание обратить — мол, неплохая партия может быть. Чем не жена? Не уродка, ловкая, смышленая, не ленивая, да и приданое отец за меня неплохое давал. В общем, сосватали. Я была от счастья на седьмом небе. Вот как всё замечательно складывается. В осень и свадьбу сыграли. Он, как мы обженились, стал отцу помогать, лишние руки не помешают. Он не вредный был, не бил, не шибко ругал, если что не так. Чем не муж. Девчата завидовали: повезло тебе, Стефания, такой мужик достался. Только было возле него как-то холодно, будто смотрит он на меня, а думает о чём-то другом. Целую его, а губы холодом обдает, хоть и целует, не просто так к губам прислоняется. Но я, горячая да глупая, думала: если и не любит горячо, как я его, так моей любви на двоих хватит.

Зиму перезимовали. А весной его друг приехал и стал с собой звать в городишко, что не так уж и далеко от нас был. Мол, чего в этой дыре сидеть, там и людей больше, и работа денежнее, да и жизнь веселее. Муж загорелся, видно, тяжко ему в деревне было, не того от жизни ждал. К лету решили попытать счастья в городе. С моего приданого, да и отец помог дочке единственной, на въезде в город купили землю и быстро построили небольшой трактирчик. Я уж как только не украшала его: и ставенки резные заказали, и лавки удобные, столы особенные, чтобы не как у всех. Пока строились, пошла куховарить учиться, изысканные блюда готовить, чтобы посетителей вкусненьким побаловать. Ни дня, ни ночи, цель вижу, препятствий не замечаю. К осенней ярмарке открылись, я как юла и на кухне, и в зале бегаю, всем угодить стараюсь, а самой весело — вон ведь как красиво да чисто. Да и вкусно у нас все получалось. Посетителям нравилось — и стол хороший, и постели чистые, и хозяйка приветливая. К весенней ярмарке у нас от постояльцев отбоя не было, многие просто покушать приезжали, так стряпня моя им нравилась. Уже я себе и помощницу взяла, хорошую, работящую девушку, она по залу тоже, как ветер, летала, не хмурилась. Помню, посетители говорили: «У тебя, Стеша, как в зале посидишь, да вкусненького съешь, а ты улыбнешься, так на душе, как от вина, тепло. Как тебе так удается?» Я только улыбаюсь. Чего не улыбнуться-то: и мне веселей, и людям приятно. Уже и на улице столы поставили, некуда людей сажать стало. Люди приходят, доход растет. Возле трактира немного земли было — так я там свежую зелень выращивать стала.

У нас даже столичные да знатные останавливаться стали, я несколько комнаток с особым комфортом обставила. Муж выручку считает, вроде бы радоваться должен, а он это все как должное принимает.

Через время стала его подговаривать построить трактир побольше да поуютнее, да и свой дом пора бы построить, что в трактире в маленькой комнатке ютиться. Только он мне говорит: тебе надо, ты и строй. Мне и так хорошо. Ладно, не воспрещают, так и прокрутимся. Стала у селян, что сильно спешат домой, товар брать, да своего человека на рынке поставила им торговать, какая-никакая копейка пошла, дом новый заложили, придумала, какой он будет, землю под еще один трактир прикупила, потом стройку начала. Все ладится, энергия через край бьет, людям улыбаюсь, а они мне.

Мне уже за двадцать перевалило, я расцвела вся, приоделась, мужики все чаще засматриваться стали, только муж совсем мне улыбаться перестал. Ни слова доброго не скажет, ни приголубит. Только и грело, что людям труды мои небезразличны. Ничего, моей любви на двоих хватит, я сильная да ловкая, удачливая. Вот уже и в доме своем живём, и трактиров два, один для люда попроще, второй с приличными комнатами, где и дворянину остановиться не зазорно. А я все придумываю, какое бы дело еще затеять. Открыла школу кухарок, они и учатся, и мне помогают, опять же деньги, лучших учениц себе оставляю. Все в радость, только мужу никак и ничем не угожу. Я уж и так, и эдак, и про деток стала поговаривать, ведь года-то идут. А он — как ты работать-то с дитём будешь. Подождем.

Семь лет прожили. Да и не только ради денег я занятия придумывала. Хотелось и самой почувствовать, что могу что-то сделать путёвое, чтобы людям радость и особливо муж похвалил, погордился: вот какая у меня жена хозяйственная да умелая. На все глаза закрывала — что горничных тискает, что барышням богатым странные, лукавые улыбки посылает, что выпивать стал, что до всего нашего дела ему интереса нет, скучно оно ему. Но ведь муж, да еще красивый, желанный. Только не греет он меня своей любовью. Ничего, сама его согрею, я все могу, я сильная, вон сколько всего напридумывала. Вперед, улыбнемся, песню вечером со сказителем споем, да и расшевелим любого унылого, еще и танцевать заставим. Но вот вдруг (не люблю я это слово) муж присаживается за столик и говорит так спокойно-спокойно:

 — Устал я от тебя, Стеша. Другая приглянулась, уходила бы ты отсюдова. Она молодая, богатая, отец ее в столице не последний человек, продам всё, уеду туда и новую жизнь начну, столичную, отдохну от этих твоих постояльцев, надоели — жрут да пьют, я возвышенного хочу, необычного. Да и в постели Кларочка уж больно мастерица, не то, что ты, дура деревенская, тонкостям искусства любви не обученная.

Как сказал он это, так сердце мое будто Морава-смерть в полон взяла: биться бьется, а не чувствует ничего — ни горячего, ни холодного, ни боли, ни радости. Только и спросила:

 — А я куда же?

 — А вот это меня не касается, ты ловкая, что-нибудь да придумаешь. Только имущество все мужу принадлежит. Ты тут никто, и зовут тебя никак. Мое все по закону, всё имущество за мужем записано. А ты? Вон светлый лорд на тебя глаз положил, можешь к нему в полюбовницы идти, только кому ты больше, чем на три раза в постели потешиться, нужна, нет в тебе женской силы, что мужиков держит. Пустая ты, а в постели, что кукла.

Это я — то кукла? Когда я от одного взгляда, от одного прикосновения его загоралась, и внутри вся таяла, только бы приголубил, в постели согрел. Я даже не заплакала, отвернулась и пошла. Три дня под лестницей в трактире для посетителей попроще, где он и не бывал уже, пролежала, будто окаменелая. Сердце вообще льдом обросло. Любила я его сильно. Не поверила сперва, что такое быть может. Что ему нужно, моей же любви на двоих хватало? Можно было, конечно, к градоначальнику пойти, может, какое имущество и оставили бы мне, да и вообще, может, бросать бы меня запретили, я этими законами не интересовалась. Мысль одна крутится — уйти, ну не из жизни, конечно, грех это, а далеко, будто и не жила здесь никогда. В деревню не возвращусь, родителей позорить, а куда?

Вышла вечером — то ли я живая, то ли призрак, шататься не шатаюсь, а улыбнуться не могу. Тут один сказитель сидел, часто к нам захаживал. Увидел меня и говорит: