Владимир Михайлович внимательно выслушал его, затем подозвал к столу и сказал:

— Показывайте, что у вас там…

Завкафедрой долго и тщательно знакомился с его расчётами и схемами, особенно с чертежами разрезов и картами, затем поднялся из-за стола и, подойдя, негромко произнес:

— Вот что, Эдуард Константинович! Если вы не возражаете, я готов быть вашим научным руководителем.

Буренков вдруг чётко ощутил, как предательски загорелись мочки его ушей. Знаменитый профессор, мировая научная величина в геологии обращался к студенту по имени-отчеству! Было от чего придти в замешательство, хотя в следующую минуту сердце Эдуарда уже затрепетало от радости.

В последующие дни Буренков буквально выложился, готовя дипломный проект, и не жалел себя; лишь бы только не подвести профессора Крейтера. И оправдал его надежды — защита прошла на «отлично»!

Однако на этом полоса везения для Буренкова неожиданно закончилась. В экспедиции ИГЕМа, в составе которой он проходил преддипломную практику и куда его приглашали работать младшим научным сотрудником, такой свободной должности в штате не оказалось, а устраиваться коллектором у них Эдуард не собирался… Правда, он не отчаивался, так как по предварительному распределению в институте Буренков должен был ехать в Норильск работать геологом. Однако именно в тот день, когда Эдуард готовился предстать перед комиссией по распределению для окончательного утверждения его направления на работу в Норильск, Эдуарда неожиданно вызвали в деканат. Секретарь декана торопливо объяснила ему, что в Норильск поедет его однокурсник, который женился на выпускнице металлургического факультета с распределением её в Норильск. А по закону семью разбивать нельзя.

Возникшая неопределённость выбила Эдуарда из равновесия. На комиссию по распределению он явился мрачнее тучи. И когда ректор института Дмитрий Тимофеевич Глек поинтересовался, куда молодой специалист хотел бы поехать работать, Буренков с вызовом ответил:

— В Норильск.

— Разве вас не предупредили, — вскинул голову декан факультета Щеголев, — что это место пришлось отдать семейной паре?

— Тогда, Дмитрий Иванович, я хотел бы остаться в Москве.

Буренков заметил, что все члены комиссии на него смотрели уже с раздражённым изумлением.

— Молодой человек, это невозможно.

— Тогда — в Норильск.

Умом Эдуард понимал, что его вызывающее поведение может привести к плачевному результату. И трудно сказать, чем бы всё это закончилось, если бы ситуацию не разрядил декан факультета. Повернувшись к ректору института, Дмитрий Иванович с усмешкой сказал:

— Вот видите, что это за тип. Знаете, Дмитрий Тимофеевич, давайте-ка этому упрямцу отмерим три дня. Если за этот срок он сумеет сам устроиться в Москве, пусть здесь и остается. Если же нет, то поедет туда, куда мы его направим. Ну как, — ласково взглянул он на Буренкова, — ты согласен?

— Согласен.

До сих пор Эдуард Константинович никак не может уразуметь, почему он тогда согласился на это, прямо скажем, провокационное предложение. Свою обречённость он осознал почти сразу, едва оказался в коридоре. Отмахнувшись от ребят, Буренков пошёл в буфет, чтобы выпить стакан газировки и обдумать своё непростое положение. По его расстроенному виду, очевидно, и буфетчица поняла, что с парнем случилась беда. Её участливый вопрос: что произошло? — был как нельзя для Буренкова кстати. И Эдуард выложил всё, что у него на душе за это время накипело; какой он неудачник в жизни — одна сплошная неопределённость…

— Вот оно что, — покачала головой пожилая женщина. — Значит, три дня у тебя всего? Знаешь что? У меня ведь зять работает начальником геологической экспедиции в Москве. Если хочешь, я с ним поговорю насчёт тебя — вдруг что получится? Ты завтра подойди ко мне.

Буренков лишь молча кивнул этой доброй незнакомой женщине, даже имени которой не знал. Однако не зря говорили древние мудрецы, что ничего случайного в жизни не происходит. И на следующий день Буренков уже ехал на Брюсовский переулок, где в подвале одного из домов располагалась экспедиция. Начальник её, Семен Исаакович Коган, и не скрывал, что он набирает специалистов для ведения полевых работ. А спустя какое-то время официальный запрос с просьбой направить выпускника Цветмета Буренкова Эдуарда Константиновича на работу геологом в Центральную поисково-ревизионную экспедицию Геологоразведочного треста № 1 уже лежал в деканате. В этот же день направление из института было в экспедиции. Однако по существующему тогда законодательству диплом студентам выдавали лишь после отбытия военных сборов, так как в Цветмете была военная кафедра. И на два месяца Буренков отправился в Гороховецкие лагеря. Вернувшись оттуда, он вышел на работу в экспедицию, но вместе геолога уже коллектором. На этот раз выбора у него просто не было.

— Поедешь в Западно-Сибирскую партию, там кое-чему научишься…

— Понимаете, — задумчиво проговорил Дмитриенко, — институт наш оказался в те годы в сложном положении. Впрочем, как и любой другой в то время, каждый выживал, как мог. Большинство институтов освобождались от своих филиалов, экспедиций, кто-то сдавал в аренду фирмам имеющиеся площади. Подобные проблемы, естественно, стояли и перед нами. И не раз кто-то из дирекции ИМГРЭ, и я в том числе, приходил к Буренкову и советовал избавиться от наших экспедиций. Но всякий раз он их отстаивал. Тут время, как говорится, высветило, что директор оказался дальновиднее других. Правда, — улыбнулся Николай Константинович, — институт мог лишиться экспедиций, ещё когда Буренков был начальником одной из них. И, можно сказать, он и тогда спас их.

В начале 90-х столичные власти решили перевести из Москвы в область или близлежащие регионы экспедиции НИИ геологов, геофизиков, гидрологов… Буренков добился приёма у председателя Мосгорисполкома В. Ф. Промыслова, и тот распорядился экспедиции ИМГРЭ оставить в Москве. Видимо, члену КПСС Эдуард Константинович здорово запомнился, если спустя год после их первой встречи пошел на подобные уступки «в виде исключения». А ведь в первый раз их свели действительно обстоятельства исключительные. Тогда ещё Буренков был начальником партии, а старшим геологом у него работал Юлий Ефимович Сает — ещё в 1976 г. их не оставляли идеи применения геохимических методов при экологических исследованиях. Директор ИМГРЭ Овчинников, который не мог не понимать важности и перспективности таких работ, эти начинания одобрил. Вот тогда-то Буренков и Сает и пошли в наступление на столицу, отбирая геохимические пробы снега, почвы, водостоков, растительности, воздуха. В экспедициях их в шутку вскоре стали называть «помоечниками», хотя в этом содержалась немалая доля и истины.

На основании проведённых исследований в 1979 г. была составлена карта экологического состояния Москвы по районам загрязнения. И в Мингео СССР ей оказали должное внимание. Тогда же, с подачи Начальника Управления науки Министерства Николая Павловича Лавёрова, решено было ознакомить с этой картой председателя Мосгорисполкома В. Ф. Промыслова. Но как это сделать? По своим каналам Буренков вышел на завотдела по науке Моссовета Михаила Баса. Увидев все выкладки геохимиков, он восхищенно воскликнул:

— Эта ваша работа — сплошной восторг! — и пообещал доложить Промыслову. Буквально через несколько дней председатель Мосгорисполкома принял у себя Лавёрова, Буренкова и Саета. Первое впечатление Промыслова после их доклада — неподдельное изумление проделанной работой сотрудниками ИМГРЭ. И как вывод:

— Вот что, молодцы! Эту карту придется закрыть. Ведь если о ней все узнают, начнётся такой отток народа из одних районов в другие, что с этим невозможно будет справиться. Однако для пользы дела необходимо обязательно обеспечить такими картами ГлавАПУ, НИИ Госплана, Госстрой, Моссовет и другие организации, которые занимаются жилищным и промышленным строительством…

И действительно, результаты экологических исследований ИМГРЭ стали сразу использовать при планировании застройки жилых кварталов и промзон, но особенно детских учреждений и больниц. А спустя где-то год по представлению Мингео СССР группа учёных ИМГРЭ, занимавшаяся разработкой экологической карты Москвы, получила премию Совета Министров СССР. В результате столичные власти стали выделять деньги институту на производство определённых работ, а на совещаниях всех уровней начали интересоваться их исследованиями. Правда, экологическую карту теперь уже демонстрировали фрагментами.