Больше всего он любил и ценил вольницу. Эта сторона его характера проявилась с раннего детства, которое выпало на лихие военные годы. Вернее, стала следствием той тяжелой поры, которая больнее всего и затронула детские души. В 1941 г., когда Эдуарду исполнилось 6 лет, не стало отца. Мать с утра уходила на работу, возвращалась поздно вечером! Фактически парень был предоставлен самому себе, и решал все свои проблемы сам. Шёл второй год войны, время голодное, поэтому пацаны иногда пытались разжиться морковью, огурцами или кочаном капусты с проезжавшей мимо машины или на овощной базе, стараясь отвлечь чем-то сторожей. В таких случаях они устраивали у себя во дворе на Шаболовской улице настоящий пир.

В один из прохладных уже сентябрьских дней Эдуард и его друг Толик по прозвищу Морковка гоняли по двору тряпичный мяч, когда увидели вдруг направлявшегося к ним хромоногого дядьку. Он был в пиджаке, одетом поверх гимнастерки, перехваченной широким солдатским ремнем. Лицо доброе, улыбчивое. Подойдя, поздоровался и устало опустился на асфальт рядом, вытянув негнущуюся ногу перед собой.

— Вы живете здесь? Что ж давайте знакомиться. Меня зовут Александр Герасимович. Я директор школы, правда, недавно. Вот, — кивнул он на неподвижную ногу, — после госпиталя вернулся, сразу директором и назначили. Отвоевался, значит. А вы учиться хотите в школе? Лет-то вам сколько?

— Восемь…

Эдуард и Толик с интересом смотрели на незнакомца, который буквально подкупал ребят своей откровенностью, да и разговаривал с ними на равных. А тот уже начал рассказывать о разных странах, о диковинных землях, где живут совсем другие люди, обитают невиданные звери, что в некоторых странах не бывает зимы, а в иных лета, и там не растёт даже трава, но кругом до самого горизонта снег и льды. Друзья даже рот раскрыли от удивления, слушая директора. Тот вдруг резко оборвал себя, подмигнул ребятам и, тяжело поднявшись, уже деловым тоном спросил:

— Ну, так как, решили? Учиться пойдёте? Тогда запишу ваши фамилии и адреса…

Эдуард и Толик лишь переглянулись и дружно закивали головами. Александр Герасимович записал их в свой блокнот и сказал, чтобы через два дня они пришли в школу № 584, тут совсем недалеко.

Вечером, когда с работы вернулась мать, Эдуард поставил на стол подогретую картошку и признался:

— Мам, а я записался в школу.

Она подняла на него запавшие глаза и, прижав голову сына к себе, почему-то со вздохом проговорила:

— Ты правильно сделала сыночек.

Что ж, раз сам решил пойти учиться, значит, и относиться к этому делу надо серьёзно, тем более, что помощи ждать было неоткуда. Да и непривычно как-то расписываться в собственной слабости, когда вокруг всем нелегко приходилось. Вот и старался Эдуард Буренков, доказывал, что он не глупее других, да и мать чтоб не огорчать…

Что касалось будущего Эдуарда, то оно определялось и моделировалось его родными, особенно тёткой Людмилой Фёдоровной Шинкаревой. Она была доктором медицинских наук, профессором, работала в больнице имени Склифосовского и преподавала в Первом медицинском институте. Как и её муж. Их сын тоже пошёл по стопам родителей, так что было с кого брать пример. Тем более что более гуманную и почётную профессию в послевоенные годы трудно было и придумать. Поэтому все разом так и решили, а Эдуард не сопротивлялся, потому как иного варианта жизненного выбора он не имел.

В их районе по неизвестной причине расформировали одну из школ, и часть учащихся перевели в 584-ю школу. Несколько ребят попали в класс, в котором учился Эдуард Буренков. С одним из них, Сашей Волковым, он и подружился. Свела их вместе и спаяла крепкой дружбой всё та же любовь к вольнице, иначе говоря, самостоятельность и независимость в характерах.

Как-то Волков пригласил Эдуарда к себе домой и познакомил со своим отцом Спиридоном Архиповичем, геологом, преподававшим в Московском геологоразведочном институте. Как вскоре выяснилось, он объездил с геологическими партиями Урал и Сибирь, Алтай. В тот вечер, с увлечением рассказывая ребятам о таёжных красотах, поющей лесной тишине, когда хочется лечь на траву, закрыть глаза и слушать этот великий живой и разумный организм — тайгу, Спиридон Архипович вдруг задумчиво произнёс:

— Если вы, ребята, хотите узнать, на что вы способны, по-настоящему горите желанием понять, что главное в человеке, ради чего он живёт на земле, для чего преобразует её, добывая уголь или руду; если хотите узнать себе цену — в этом случае только геология поможет расставить вам точки над «i». He для кого-то, а для себя лично, для собственной ориентации в этой непростой жизни. — Он усмехнулся и пояснил: — Да, геологам приходится много работать, но это самые свободные люди. Что это значит? А то, что они острее чувствуют ответственность за своё дело…

Эти слова Спиридона Архиповича затронули какую-то невидимую струну в душе Буренкова. Они как бы упали на подготовленную почву воспитанного уличной вольницей Эдуарда, и не могли не дать всходов.

Именно после этой встречи Буренков стал почему-то более серьёзно относиться к учебе, интересоваться физикой, химией. Это получилось как бы само собой и ничего фактически не меняло в его жизни. Понял он цену приобретённым знаниям; когда подал документы в Московский институт цветных металлов и золота. В те времена абитуриенты перед вступительными экзаменами обязаны были по каждому предмету посещать подготовительные занятия. Первым оказался немецкий язык. Их собрали в самой большой аудитории, и преподаватель, написав на доске фразу на немецком языке, поинтересовалась, кто из присутствующих может разобрать это предложение. Желающих почти не оказалось. Тогда поднялся Буренков и на хорошем немецком языке сказал, что он в состоянии детально разобрать предложение, что тут же и сделал. Преподаватель спросила по-немецки, откуда он так хорошо знает иностранный язык. Буренков ответил, что благодаря учительнице в школе, очень строгой, настоящей немке. Поэтому её ученики к десятому классу за один урок свободно писали на немецком языке сочинение объёмом в несколько тетрадных страниц.

— Когда вы будете сдавать вступительные экзамены, — сказала преподаватель, — постарайтесь попасть ко мне. Я учту, что вы прекрасно знаете этот предмет…

Дома, уверенные, что для Эдуарда ничего не существует, кроме безоблачного будущего в медицине, лишь поинтересовались, сдал ли он документы, но в какой институт даже не спросили. А он не привык отвечать на вопросы, которых ему не задают. И когда Буренков увидел свою фамилию в списках студентов Цветмета, то дома на молчаливые взгляды родственников тоже коротко произнес:

— Приняли…

На победный клич тети: «Нашего полку прибыло…» — Буренков слегка побледнел и сказал:

— Я буду учиться на геолога в Институте цветных металлов.

Он привык всё решать и оценивать самостоятельно, постоянно взвешивая свои возможности, испытывая себя на прочность и утверждаясь в жизни. Та стихия, которая в нём заключалась, оформилась в мощную движущую силу благодаря именно знакомству с Волковым и Воздвиженским.

Дверь лифта открылась, и я увидел учёного секретаря института Николая Константиновича Дмитриенко, с которым у меня состоялся довольно долгий разговор в первый мой приезд. Поздоровавшись, он поинтересовался, почему я гуляю по коридору, а узнав в чём дело, пригласил к себе. Я невольно вспомнил, с какой гордостью Николай Константинович рассказывал мне о том, как Буренков, ещё будучи начальником Московской геолого-геохимической экспедиции, взял на себя строительство институтского здания, в котором они сейчас и находились. Переселились сотрудники сюда годом позже, когда Буренкова назначили директором ИМГРЭ. На мой недоуменный вопрос, почему начальник экспедиции вдруг становится директором института, Дмитриенко ответил коротко:

— Бывший директор член-корреспондент АН СССР Лев Николаевич Овчинников ходатайствовал об этом. А потом и начальник Управления науки Мингео СССР Анатолий Иванович Кривцов. Это о чём-то вам говорит?