— Вот тебе на! — проворчал он, сердито насупившись. — Ты чего тут нюни распустила?.. Скоро ты?
Я протянула ему письмо.
— Меня оно не интересует, — сухо произнес он, отступив на шаг. — Айда!
— Там и про тебя написано…
— Выдумка!
— Честное слово! — увидев, что Муса заколебался, я решила воспользоваться этим. — Папа зовет нас в Индию!
Какое мальчишеское сердце не откликнулось бы на это заманчивое предложение! Муса не был исключением. Для вида пожав плечами, он все же потянулся за письмом.
Я следила за выражением его лица, пока он читал письмо. Ни один мускул не дрогнул, вот он какой, Муса!
— Это только так… — причмокнул он языком и кисло улыбнулся. — Несерьезно.
Я удивилась.
— Мама согласится поехать, я уверена, — настаивала я, желая склонить его отказаться от задуманного побега.
В ответ Муса, выпятив толстые губы, гордо заявил:
— Если даже мама согласится поехать, я уверен, она заберет только тебя! Кому нужен чужой сын? Нет, не возьмет она меня с собой.
Какую чушь он несет! Как ему не стыдно? За такие слова я чуть пощечину ему не влепила, еле сдержалась. Подавляя гнев, я приблизилась к нему и, приосанившись, произнесла:
— Знаешь, никогда чтобы я не слышала подобных слов! Мы поедем только втроем. Без тебя я первая откажусь. Вот тебе честное пионерское…
Мое обещание, как видно, его убедило. Он с трудом, но все-таки согласился дождаться решения мамы. Теперь от того, как она решит, зависела наша судьба.
Так мы второй раз отложили свой побег.
Мама — «за»
Не успела мама переступить порог, как я закричала:
— Письмо от папы!
Мама даже не сняла мокрого от дождя плаща, сразу бросилась к письму. Даже забыла спросить, почему мы вскрыли конверт. Вот что делают с мамой письма от папы!
Она нетерпеливо пробегала глазами строчку за строчкой. Прочитав до конца, она ласково улыбнулась. Молча прошлась по комнате. А нам так не терпелось узнать ее решение!
Воспользовавшись тем, что мама стояла к нам спиной, я указала глазами, чтобы Муса заговорил первым. Он только покачал головой. Осталось рискнуть самой.
Ласково обняв маму, я торопливо начала говорить, точно боясь, что она меня перебьет или остановит.
— Мама, до чего нам повезло! — говорила я. — Ты сама понимаешь, как это здорово!
И на этот раз она забыла спросить, откуда нам известно содержание письма. А я уже совсем потеряла голову.
— Как же, мама, поедем или нет? — с трепетом допытывалась я. — Папа…
Я осеклась на полуслове.
— На фронт я попала шестнадцатилетней девчонкой, — сказала мама тихо. — Пришлось говорить, что мне восемнадцать, иначе подруги бы поехали, а я осталась… А я никак не могла оставаться дома, когда все стремились на фронт. Стыдно было дома отлеживаться.
Мы с Мусой переглянулись. Никогда до сих пор она не рассказывала нам о своей фронтовой жизни, даже не заикалась об этом. Что с ней? Что побудило ее теперь заговорить о фронте?
— Там я попала в двести тридцать первый пехотный полк радисткой. Старый командир полка — это я до сих пор отлично помню — в первый же день назвал мою маленькую радиостанцию «соловьем». За два года много раз меняли мои позывные, но никто уже меня не называл соловьем, потому что старый командир полка погиб под Ржевом…
Я сделала попытку обнять маму, мне хотелось крепко-крепко прижаться к ней, к той, кто на фронте была «соловьем», но Муса удержал меня. Ему, наверное, хотелось дослушать.
— В одном бою мы понесли огромный урон, так частенько случается на войне, — продолжала она, — погибли командир и комиссар полка и все люди, которые их заменили во время боя. Так тоже случается, но не очень часто. Один батальон был разгромлен в лесу, один — втоптан в землю фашистскими танками.
Закрыв глаза, я пыталась поставить себя на место мамы: что бы со мной случилось, если бы я оказалась на фронте и увидала столько смертей? Ведь ей всего на четыре года было больше, чем мне сейчас.
— Одну неделю дрались в окружении. С дивизией связи не было. Старших командиров не стало. В такое время нашлись паникеры. Настал для всех нас трудный час. Именно тогда один человек встал перед нами и твердо сказал: «Я буду вашим командиром!» Еще он добавил «И расстреляю каждого паникера…» Мы дрались здорово. Настала пора думать о том, как выйти из окружения.
Я слушала маму, и перед моими глазами рисовалось поле боя: опушка леса… солдаты, сооружающие носилки… И вот те, кто еще может идти, несут тех, кто уже не может стоять на ногах. А впереди командир, за ним — женщина. Это мама!
— Нас вел сильный духом человек, иначе бы наши кости остались гнить в болотах Смоленщины. Его звали Атнагулом.
Мое сердце затрепетало, я засияла от радости. Ведь мой отец тоже Атнагул, он тоже фронтовик. Не он ли?
— Мы голодали, — тем временем продолжала мама. — Вышел весь наш скудный запас. Грибами, ягодами и заячьей капустой — есть такая трава — сыт не будешь. Разве это пища? Люди таяли на глазах, и уже сдавал наш командир Атнагул. Я стала отдавать свою долю пшена, больше у нас ничего не оставалось, а он уступал его раненым.
Настал последний бой. Целый батальон противника внезапно атаковал нас. Люди дрались до последнего вздоха. Вот упал Атнагул. Сопротивление наше было подавлено. Кругом лежали убитые. Я сказала: «Нет, командир не попадет в руки врага». Я потащила его на себе в ближайший овраг. А на поле уже гудели танки врага.
Мне стало страшно за маму. Превозмогая дрожь, глотая слезы, я примостилась возле нее, на стуле. Внезапно задрожал, а потом совсем сорвался ее голос.
Прошла целая минута, пока она сумела взять себя в руки.
— На фронте рядом с твоим отцом я выдерживала сорокаградусные морозы, почему бы теперь с ним рядом мне не выдержать сорокаградусную жару? — спросила она, оглянувшись на нас. — А сами-то вы согласны ехать?
Мы, конечно, были «за». Мама тоже.
Прощание
Мама дала команду собираться в дорогу. И ее очень удивило, что мы так быстро собрались. Она ведь не знала, что мы не впервые собираемся в далекий путь — у нас как-никак была практика.
В больнице нам сделали прививки — без этого за границу никак не выедешь. Уколы сделали против чумы, холеры и черной оспы.
Я более или менее благополучно перенесла уколы, но Муса, оказывается, не приспособлен к ним, международное свидетельство о прививках ему досталось нелегко.
Озноб для меня чепуха, температуру я тоже переношу легко. С Мусой дело чуть не застопорилось. У него подскочила температура, как при настоящей болезни.
Ну и повозилась же я с ним! Конечно, я не сообщила о случившемся ни соседям, ни «скорой помощи». Боялась поднять переполох. Тогда прощай, Индия!
Я помогла ему дойти до дивана и лечь. Измерила температуру, ничего опасного — всего тридцать восемь и четыре. Я боялась худшего.
— Голова болит, — пожаловался он. — И сильная жара, просто жжет.
— Выдержишь или вызвать врача? — спросила я.
— Выдержу.
— Ладно, крепись, — посоветовала я. — А от головной боли лекарство достанем. Я сбегаю в аптеку.
В этот нелегкий день Муса показал себя молодцом. К тому времени, когда вернулась мама, он поднялся, чтобы помочь ей по дому, а хлопот в тот вечер было много: сортировали белье и верхнюю одежду, решали, что брать с собой и что оставить. Будь мама не так занята, она сразу бы определила, что у Мусы температура, но ей было некогда, и она, к счастью, ничего не заметила.
Путешественник потому и называется путешественником, что он изо дня в день терпит лишения, что его испытаниям нет конца. Такова уж доля человека, любящего дорогу. Зная это, терпели и мы.
Настал день отъезда. Весь наш небольшой дворик заполнили люди, знакомые и незнакомые. Ведь не каждый день уезжают в Индию!
Мы с Мусой держались и впрямь как герои. Пожалуй, нам завидовали все ребята и даже кое-кто из взрослых. Ведь путешествие — доля самых счастливых людей, и если оно совершается в Индию, то человек счастливее во сто крат.
