Особенно сильно ныла левая нога.

— Освободите левую ногу! — стала умолять я. — Так болит, так болит, просто терпенья нет.

— Наложен жгут, — быстро пояснил Лал. — Сама понимаешь, чтобы яд не распространился по всему телу. Жгут нельзя снимать. Никак нельзя!

Я хотела приподнять голову, взглянуть на туго связанную ногу, но не смогла. Голова закружилась, замутило. Все-таки я успела бросить взгляд вокруг себя.

— Где же храмы? — спросила я, недоуменно оглядываясь.

Муса начал меня утешать:

— Ты того, лежи себе спокойно. Мы далеко отошли от храмов. Мы целых три часа несем тебя на носилках.

— Куда? — спросила я безучастно.

— Час тому назад мы набрели на какую-то дорогу… наверное, скоро доберемся до деревни, — добавил он.

Тут я почему-то вспомнила наш разговор о зонтичной пальме, которая цветет один раз и тут же погибает.

— Почему я тогда выбрала шестьдесят лет и одно цветение? — проговорила я, повернувшись к брату. — Так мне хочется жить! — Мне надо было сказать, что хочу жить тысячу лет… В самом деле, как чудесно хоть краешком глаза посмотреть на людей, которые придут через тысячу лет. Наверное, их не будет жалить ни одна змея! Счастливчики…

Брат почему-то отвернулся. Лал тоже. Наверное, они подумали, что я отступница. Ведь я выбрала в конце концов не красивую, а долгую жизнь.

— Дайте хотя бы глоток воды! Пить хочу! — пожаловалась я.

Но я не дождалась, пока они мне подадут воды, — перед глазами все расплылось, я снова потеряла сознание.

Я не знаю, сколько прошли мы и по каким дорогам пробирались. Но когда я вновь очнулась, то уже была под крышей. В комнате, кроме меня, никого не было.

«Как они могли оставить меня одну, — с упреком подумала я о друзьях. — Что будет со мною?»

Меня все еще лихорадит. Как будто даже губы распухли.

— Где я нахожусь? — громко прошептала я. Мне, однако, никто не ответил.

Чу! Во дворе люди. Через открытую дверь доносятся их негромкие голоса, я прислушалась. И, к величайшей своей радости, разобрала знакомый говорок Лала. Оказывается, он здесь, они меня не бросили!

Вскоре он и сам заглянул в дверь. За ним вышагивал маленький слоненок.

— Как дела? — широко улыбнулся Лал, увидев, что я очнулась.

Он и не думал сдерживаться и чуть не прыгал от радости.

— Нам повезло, — с улыбкой проговорил он. — В этом поселке оказался врач. Он сделал укол и дал слово мужчины, что через три дня поставит тебя на ноги.

Я не смогла унять сердцебиение. Как хорошо выздоравливать!

— Спасибо! А где же мой брат? — сдавленным голосом проговорила я, беспокоясь за Мусу.

— Он пошел дать родителям телеграмму. Но вряд ли в этом есть необходимость, — ответил Лал.

— Почему же?

— Нас уже ищут давно и основательно. Во всех газетах напечатаны наши фотографии. Как только мы забрели в этот поселок, власти сразу оповестили правительство штата. Теперь вся Индия знает, где мы находимся.

Только сейчас я поняла всю глубину нашей вины перед родителями. Как мы посмотрим им в глаза? Что скажем?

Неожиданно меня кто-то потянул за палец. Оказывается, это слоненок. Он терся об мою руку шершавым хоботом. Я предусмотрительно отдернула руку.

— Не бойся, он тебя ни за что не обидит, — успокоил Лал. — Они вообще не умеют кусаться, честное слово.

— Где же моя Бульбули? — спросила я.

— Готовит обед. Целые сутки просидела около тебя. Еле выгнал из дому! Удивительная девчонка!

Я так растрогалась, что даже прослезилась.

— Чего вдруг расплакалась? — удивился он. — Не понимаю, дело идет к поправке…

Ведь я плакала не от горя, а от радости: кому же благодарить судьбу, как не мне! Ведь Индия подарила мне таких отличных друзей!

Лал подал мне гуяву. Он прекрасно знает, что я очень люблю ее. Наверное, специально приберег.

Желая меня немного отвлечь, он начал рассказывать о рабочем поселке, в который мы попали еще вчера.

— Поселок принадлежит строителям железной дороги, — пояснил он. — Они прокладывают дорогу через джунгли. Отличные ребята. — Потом, нагнувшись ко мне, он подмигнул одним глазом: — Если хочешь знать, то здесь, в поселке, я увидел ваши тракторы и бульдозеры. Тут немало советских машин!

Если бы вы знали, как я обрадовалась этой вести! Словно родных увидела. Как будто вернулась к себе, в Советский Союз!

— Чей же это дом? — спросила я, опомнившись.

— Самого бригадира, дяди Курала! — сообщил он.

Вскоре явился и Муса. Он очень обрадовался тому, что я начала разговаривать. Мой суровый и молчаливый брат впервые в своей жизни положил ладонь мне на лоб. Я это оценила. В Уфе мы спорили из-за пустяков, частенько дрались. Испытания нас сделали настоящими друзьями.

— Телеграмму послал. Успокойся, — проговорил он, дружелюбно толкнув меня в бок, и улыбнулся.

Более заботливого человека, чем дядя Курал, трудно встретить!

Я решила про себя: если он когда-нибудь приедет в гости к нам, в Уфу, я точно так же буду угощать его и буду заботиться о нем.

До наступления вечера навестили меня, больную, почти все жители поселка. Про ребят нечего и говорить. Если бы дядя Курал дал им волю, они, по-моему, не отошли бы от меня ни на минуту.

Лал все чаще начинал горевать.

— Через несколько дней вы покинете нас, уедете в Дели, — с грустью говорил он. — Наверно, расстанемся навеки!

От его слов становилось тоскливо. Я уже очень привязалась к нему. К нему и Бульбули. Как только подумаю о расставании, сердце болит. Неужели навсегда придется расстаться с друзьями, с которыми вместе делили и радость и горе?

Первой уходила от нас Бульбули.

— Я решила остаться в этой деревне. Тут хорошо живут. И работа для меня найдется, — говорила она, захлебываясь. — Я уже посоветовалась с дядей Куралом.

Как только она это сказала, мы обнялись и расплакались. Даже мысль о расставании была невыносима.

Пока мы проливали слезы, а мальчики пытались нас успокоить, внезапно в дверях появился высокий дед с длинной палкой в руках. А на конце палки при каждом движении старика бодро позванивал маленький колокольчик: я уже знала, что только почтальоны ходят с колокольчиками.

— Вам, дети мои, принес радостную весть, — проговорил он. — В деревню приехали ваши родители. Их катер стоит на берегу. С минуты на минуту они войдут в этот дом.

Мы не знали, что и сказать. Вместе с радостью пришло и раскаяние. Как мы их встретим? Что мы им скажем?

В эту минуту мне очень захотелось умереть тут же, не вставая с места.

Я как-то читала в одной книге, что перед смертью полагается вспомнить все грехи, которые ты совершил в жизни. Начала припоминать и я, и, к моему ужасу, их набралось немало, хотя и говорится, что ребенок совсем безгрешен.

Накопилось грехов немало! По-моему, совершенно достаточно для одной человеческой жизни. Но мне умереть не удалось. Я осталась жива, и мне теперь придется отвечать перед мамой и папой за все грехи, а это совсем не легко.

Первой переступила порог мама; увидев нас, она кинулась целовать.

— Живы! — проговорила она, точно все еще не веря этому. — Живы!

Папа стоял возле двери молча и, как мне показалось, неодобрительно глядел на нас всех: на меня, Мусу и маму; наверное, за то, что она целовала и миловала нас. Ведь мы этого никак не заслужили.

— Здравствуйте, беглецы! — наконец произнес он.

Оттого что он заговорил, как-то легче стало дышать в комнате, но мы не посмели прямо и открыто взглянуть в его глаза. Я, например, бессмысленно уставилась на его белые запыленные туфли.

Тут надо было попросить прощения или объяснить, почему мы убежали из дому. Однако я не могла даже губами шевельнуть. Муса тоже виновато опустил голову.

— Вы поступили неблагодарно, тайно убежав из дому, — медленно заговорил папа, — да еще даже не соизволили написать нам с пути, что полагается делать каждому путешественнику.

Лал и Бульбули тихонько прикрыли за собой дверь. Какие молодцы! Они, наверное, сразу почувствовали, что нас надо оставить одних.