А. В. Барченко, впрочем, на допросе в 1937-м, говоря о своем проживании в «ламаистском дацане» в Ленинграде, назвал имена лишь двух лам, с которыми он завязал «непосредственные отношения», — Агвана Доржиева и некоего Джигмата Доржи. Речь, по-видимому, идет о ламе Ацагатского дацана, буряте Джигме Доржи Бардуеве, также получившем высшее богословское образование в Лхасе. Этот лама вскоре снова отправился в Тибет, на этот раз в составе секретной советской экспедиции в качестве переводчика и связного С. С. Борисова.
Встреча А. В. Барченко с еще одним учителем, костромским крестьянином Михаилом Кругловым, произошла чуть позднее, весной 1924-м. Круглов вместе с несколькими членами одной из сект «искателей Беловодья» пришел пешком в Москву, где и познакомился с Барченко, по-видимому, совершенно случайно в одной из ночлежек. (А. В. Барченко во время поездок в столицу обыкновенно останавливался не в гостиницах, а в ночлежных домах, поскольку там можно было встретить очень интересных людей.) В письме бурятскому ученому Гомбожабу Цыбикову А. В. Барченко рассказывал об этой встрече так:
«Эти люди значительно старше меня по возрасту и, насколько я могу оценить, более меня компетентны в самой универсальной науке и в оценке современного международного положения. Выйдя из Костромских лесов в форме простых юродивых (нищих), якобы безвредных помешанных, они проникли в Москву и отыскали меня, служившего тогда (в 1923–24 гг.) в качестве научного сотрудника Главнауки.
Посланный от этих людей под видом сумасшедшего произносил на площадях проповеди, которых никто не понимал, и привлекал внимание людей странным костюмом и идеограммами, которые он с собой носил»[165].
Михаила Круглова, как рассказывает далее А. В. Барченко, несколько раз арестовывали — «сажали в ГПУ, в сумасшедшие дома». Однако, убедившись, что его «безумие» вполне безвредно, отпускали на свободу. В этом же письме Г. Ц. Цыбикову А. В. Барченко часто использует две из кругловских идеограмм. В одной из них легко угадывается написанное искаженным тибетским курсивом слово «дуйнхор», за которым следует мистический треугольник с точкой посредине. Другая идеограмма соответствует по смыслу слову «Шамбала». (Отметим попутно, что загадочные идеограммы М. Круглова, по-видимому, и послужили предметом специального идеографического исследования С. П. Шандаровского.)
Круглов затем несколько раз приезжал к А. В. Барченко в Ленинград. Вот как вспоминала об этом Э. М. Кондиайн:
«Явился к нам как-то пешком из Костромской обл[асти] мужик, Круглов Михаил Трофимыч. Неизвестно как он прослышал про Ал. Вас-а. Принес он целую кучу совершенно необычных изделий из дерева, обклеенных цветной бумагой, разными геом[етрическими] фигурами, знаками и надписями. Там была шестигранная корона, которую Михаил Трофимович надевал, в руку брал скипетр и всякие другие атрибуты, был у него и небольшой гробик.
Говорил он скороговоркой стихами, которые тут же слагал. Он жил у нас раза два недели по две и был совершенно нормальный. Бывал он в Москве в психиатрической б[ольни]це. Своим бормотанием и дерзкими выходками перед врачами и аудиторией студентов, где его демонстрировали как умалишенного, он очень ловко имитировал больного. А был он самый нормальный человек, только что говорил часто стихами. Один древний старик в Костроме научил его изготовлять эти свои изделия, а быть может, он их у него похитил. Вид у вещей был старый. И велел-де ему старец носить эти вещи и показывать людям и всегда ходить пешком.
В психиатрическую б[ольни]цу он приходил, как на постоялый двор. Его там всегда охотно принимали.
Его стихи я, к сожалению, забыла.
В памяти сохранились лишь две забавные строчки:
Реет знамя трудовое
над советскою страною
и
Все мы тут померим
и все мы тут поверим»[166].
Учителем М. Круглова Э. М. Кондиайн называет известного костромского старца Никитина. О его смерти в 1925 г., между прочим, сообщил Н. К. Рерих в книге о своем большом центральноазиатском путешествии («Сердце Азии»): «Совсем недавно в Костроме умер старый монах, который, как оказывается, давно ходил в Индию, на Гималаи. Среди его имущества была найдена рукопись со многими указаниями об учении махатм. Это показывало, что монах был знаком с этими, обычно охраняемыми в тайне вопросами»[167].
12. Коммуна на улице Красных Зорь
В конце 1923 г. — после создания ЕТБ — А. В. Барченко поселился на квартире у Кондиайнов в доме на углу улицы Красных Зорь (Каменоостровский проспект) и Малой Пасадской (дом 9/2). Это здание, построенное архитектором М. С. Лялевичем в стиле неоренессанса, находилось прямо напротив увеселительного сада «Аквариум», на месте которого вскоре возникнет киностудия «Ленфильм». Вместе с А. В. Барченко здесь разместилась и его «большая семья» — жены Наталья и Ольга, а также ученицы Юля Струтинская и Лида Шишелова-Маркова. В той же квартире со счастливым номером 49 нашли временный приют еще два человека: Ф. Е. Месмахер — двоюродный брат Э. М. Кондиайн, возвратившийся в 1923 г. из Бухары, где воевал с басмачами, а затем занимал какой-то ответственный пост в большевистском правительстве, и осенью 1924 г. подруга Э. М. Кондиайн Татьяна Александровна Спендиарова, дочь известного композитора А. А. Спендиарова, в будущем поэтесса и переводчица. (В доме Спендиаровых в Судаке Э. М. останавливалась летом 24-го и тогда же подружилась с дочерью композитора Татьяной.) Таким образом, в конце 1924 г. в трехкомнатной квартире Кондиайнов проживало десять человек, включая их малолетнего сына Олега.
В этой добровольной «коммуналке», ставшей штаб-квартирой ЕТБ, происходило много интересного. Сюда, чтобы встретиться с А. В. Барченко, приходили именитые ученые, такие как В. М. Бехтерев и В. П. Кашкадамов, его восточные «учителя» Хаян-Хирва и Нага Навен, патронировавшие братство бывшие чекисты (или «чекушники», как их иронично называла Э. М. Кондиайн) с К. К. Владимировым во главе, учащаяся молодежь и множество другого народа. Так, однажды в квартире появилась балерина-любительница, удивившая всех своими «планетными танцами». Облачившись в легкую тунику на греческий манер, босиком, она стала изображать «планетные знаки». Особенно выразительно танцовщица представила солнце, скрестив над головой руки и растопырив веером пальцы.
Жили обитатели этой необычной квартиры — адепты Древней науки — в каком-то своем особом мире — «прекрасном и яростном», где невероятное прошлое сталкивалось и переплеталось с еще более невероятным настоящим, охваченные единым порывом, ощущением ритмов совершенной космической гармонии, с верой в счастливое светлое будущее. Их жизнь с внешней стороны была предельно аскетична. Всю дорогую мебель, доставшуюся Э. М. Кондиайн по наследству от родителей, она отдала своим теткам. Кондиайны оставили себе только чертежный стол М. Г. Месмахера, несколько стульев, две железные кровати из людской и пианино. Однако кровати и два венских стула вскоре отнесли на толкучку и стали спать прямо на полу на матрацах. А затем, когда потребовались деньги на поездку в Крым, чтобы подлечить больную ногу Э. М. Кондиайн, продали и пианино. Когда у Кондиайнов поселился А. В. Барченко, он смастерил деревянные лавки, полки и столик для работы. Себе с женой А. В. Барченко сколотил топчан. Остальные спали на полу на войлоках. Впрочем, подобный аскетизм был вполне в духе времени и потому никого особенно не тяготил.
Единственной собственностью А. В. Барченко, по воспоминанию Э. М. Кондиайн, были книги, готовальня и пишущая машинка, на которой Юля Струтинская печатала его научные труды. «Ходил он в старом полушубке, туго подпоясанном ремнем, старой офицерской фуражке без кокарды, и в хороших хромовых сапогах, всегда идеально начищенных». Обручальные кольца — свое собственное и жены Ольги — А. В. Барченко «отдал в ночлежку на покупку гостинцев для ребят на елку». Вообще А. В. Барченко часто заглядывал в городские ночлежки — каждый год беспризорным детям «устраивал елку с гостинцем». Э. М. Кондиайн рассказывала, что ее муж и А. В. Барченко постоянно приводили с улицы беспризорников и оставляли на какое-то время у себя, в квартире-коммуне. Потом питерских гаврошей устраивали в детдом или в интернат.
