— Почему ты такой эмоциональный? Почему в тебе столько порывов? Почему у тебя так легко вызвать мурашки? — пытал его я.

— А вы выходили там когда-нибудь на четвертый уровень? — спросил меня он, потеряв, очевидно, всякую надежду найти в моих словах хоть какой-то понятный ему смысл.

— С тобой я надеюсь дойти до самого последнего уровня, — ответил я медленно, плотоядно и смачно. — Кстати, мы так и не обсудили твой пупочек. Почему он такой большой, такой правильный, такой восхитительный? Может быть, для того, чтобы я туда влез и никогда-никогда не вылезал?

Я снова засунул туда свой хищный палец и заглянул в его ясные голубые глаза. Я вспомнил, что этот цвет называют иногда цветом морской волны, и волна дикого похотливого торжества захлестнула меня с головой. Мне страстно захотелось тереться, тереться, тереться об него, пока я не кончу, пока не орошу собой его бархатную голую кожу, пока не утвержу своим семенем свое превосходство над ним, пока не совершу над ним всю детскую месть, пока не выплесну на него всю свою подростковую ненависть, зависть и обиду, пока не сожру его с его возмутительной красотой.

В ту ночь мне приснилось, что я стал директором школы. Я сидел в своем замурованном тяжелой железной дверью и звуконепроницаемыми стенами кабинете и читал сочинение Лены Грудинской из 11 «Б». Эта девочка действительно училась со мной в параллельном классе. Очевидно, со временем во сне случилась странная штука. Мое время ушло лет на 40, 50 или 60 вперед. Она же осталась такой, какой я знал ее, когда сам был школьником. При этом она меня знала во сне только как директора.

Я читал ее сочинение и поражался ее примитивности и тупости. «Чехов, мой любимый поэт…» Я вспомнил, как она выглядит, как одевается и как себя ведет, и мой член встал столбом.

— А подать сюда Лену Грудинскую из 11-го «Б»! — зычно гаркнул я, приоткрыв дверь в спаренный кабинет, где сидела молодившаяся, но безнадежно ссохшаяся от старости секретарша.

Через пять минут ко мне привели эту маленькую развратницу. Она, между прочим, была выше меня на полголовы.

— Здравствуйте, Денис Юрьевич, — вежливо поздоровалась она.

— Раздевайся, — сказал я ей властно, не ответив на ее приветствие.

— Но зачем? — удивилась она своим высоким и сочным девичьим голоском.

— Как зачем? — удивился, в свою очередь, я. — Ведь ты же и так почти голой в школу приходишь.

— Я? — с притворной скромностью удивилась она.

— Ну не я же, — резко ответил я. — У тебя грудь из маечки вываливается, только руки подставляй. Или зубы.

— Вы меня пугаете, Денис Юрьевич. — Она попыталась закрыть руками свое полуобнаженное тело, но безуспешно. Ее рук просто не хватало на то, чтобы закрыть все те места, которые она намеренно оголяла изо дня в день.

— Пугаю? А ты не думала о том, что своим телом и своей «одеждой» ты пугаешь, точнее, доводишь до жуткой зависти других людей, например, мою задрипанную секретаршу, за что она так и ругается на тебя постоянно, лицемерно призывая к нравственности?

Она смутилась, хихикнула и кашлянула.

— Что же вы другую себе не заведете? — ответила она вопросом на вопрос.

— Она умная. Я же тут работаю все-таки, а не только… не только… — Я почувствовал, что задыхаюсь, что просто говорить с ней больше уже не могу.

— Подойди к столу, — приказал я.

Она повиновалась. Я сидел за огромным дубовым столом, символом моего высокого социального положения, моей власти над ней. Ее тоненькая, полупрозрачная маечка едва доходила ей до середины ребер. Девушка была высокая, не худенькая, но и не толстая. Она была стройная — и при этом, как выразился однажды мой друг Вадим, «плодородная». У нее была высокая, крепкая грудь, мощные бедра, упругий живот с темными волосками. На голове у нее были длинные и кудрявые черные волосы. Глаза у нее были тоже черные, огненные, большие, с длинными ресницами такого же вороного цвета.

— Ах ты, сучка! — крикнул я в бешенстве и одним резким движением руки сорвал с нее короткую маечку, под которой не было даже лифчика.

— Денис Юрьевич!.. — запротестовала было она, но ослепительная красота ее взъярила меня не на шутку.

Теперь выше пояса она была полностью обнажена. Она задрожала.

— Ах ты, тварь! — воскликнул я и принялся кусать ее нежный девичий живот, щекоча языком ее ласковый пупочек. Она нервно засмеялась и задергалась. Я мял пальцами ее бока, хватал ее гибкую спину. Я стал жрать ее грудь, кусать соски, — она просто кричала! Каким же высоким, заливистым и звонким был ее голос!

На некоторое время я отстранился от нее, глядя на то, что с ней сделал. Она замолчала. Большие и глупые глаза ее недоумевающе хлопали, высокая грудь ходила ходуном, соски съежились, окаменели и пристально смотрели на мой пиджак. Вероятно, их возбуждал контраст между полнейшим их обнажением и строгостью и закрытостью моей официальной одежды.

— Шлюшка, тебе учеба до лампочки ведь… — хрипло бормотал я. — Тебе нет никакого дела до литературы, до духовных исканий, до человеческой культуры… Ты приходишь в школу почти голышом, а на ту немногую одежду, что все-таки надеваешь, неохотно уступая общественным приличиям, прикрепляешь значок «I'm sexy», как будто это и так по тебе не видно… Ты тело, ты была телом и хочешь им остаться… Ты только тело, но какое великолепное!

В глазах ее промелькнула странная благодарность.

Я расстегнул на ее джинсах пуговицу и ширинку. Жесткая черная поросль легла в мою руку. По крови она была южанка. Некоторое время я, счастливо улыбаясь, щупал это живое свидетельство ее сексуальности.

— Юная самка, тебя пучит от собственных гормонов, ты с любым пошла бы в постель… Какое ты милое животное! Ах, если бы все были такими!

Я задыхался. Я залез пальцами в ее широкое, разработанное уже лоно. Оно было насквозь мокро. Я нащупал там некий бугорок, похожий на клитор, и стал тереть его, блаженно улыбаясь и глядя в ее широко распахнутые глаза, которые начали закатываться. У входа в ее промежность захлюпало от влаги. Я до сих пор помню, как этот характерный звук разносился в официозной тиши моего умного и пафосного кабинета, набитого книгами. На лице ее появилась такая же «мечтательно-пошлая», как сказал однажды мой друг Вадим, русалочья улыбка.

— Скажи, сучка, ты давно ведь мечтала, чтоб с тобой поступили именно так?

— Да, Денис Юрьевич, — тихо проговорила она. По интонации и по выражению ее лица было ясно, что она не врет.

Я пришел в восторг. Все-таки я люблю, когда мои извращения находят понимание. Другой рукой я стал тискать и щипать ее мясистую, но не толстую попку. Через какое-то время она тоже начала задыхаться. Ее превосходное молодое здоровое тело, ее крупные и крепкие девичьи формы затряслись, задрожали. Мощная судорога пробежала по этой голой, прекрасной самке. Она закричала. Она смотрела на меня, одетого, морщинистого старика, почти что с любовью.

Наконец я поднялся из-за стола, открыл дверцу шкафа и достал оттуда свой замечательный кнут.

— Ах ты, сучка! — заорал я снова и заговорил потом медленнее: — Молодое животное, изнывающее на уроках от похоти и скуки. Истекающая гормонами юная самка!

Я размахнулся и ударил ее так, что кончик кнута захлестнулся ей даже на спину, а остальная часть легла на плечо и прошла между грудями. Она взвизгнула. Ах, как я люблю сочные, высокие голоса юных девушек!

— Ах ты, тварь! — повторил я и ударил ее теперь по животу. Она снова закричала и сильно вздрогнула… но осталась на месте. Похоже, ей нравилось и это.

Я побил ее еще немного, а потом подошел к ней сзади и поцеловал в мохнатую шейку. Я обнял ее со спины. Я стал гладить ее выпирающие груди, ее восхитительный подростковый живот. Член мой давно уже стоял на пределе; мне хотелось кончить.

— Разденься! — сказал я властно. — До конца!

Она сняла джинсы и милые девичьи трусики с рюшечками.

— На таблетках сидишь? — спросил я… заботливо.