— А это чтоб лучше запоминалось. Чтоб в памяти лучше откладывалось. Давай еще раз: leg, — и я снова щиплю его за волосики на ляжке.

— А теперь положи мне ногу на колено, — властно требую я.

— Зачем это? — удивляется вдруг он.

И волна страха накрывает меня. Когда придет мама, он скажет ей, что я его домогался.

— Как зачем? — притворно не понимаю я. — Всё за тем же. В целях обучения. Для испытания новой методики…

— Ну ладно, — соглашается он, но как-то уже более напряженно.

И великолепная стройная нога, голая, загорелая и пушистая, ложится на мою ногу — одетую и кривую. Я беру в ладонь его ступню.

— А это? — спрашиваю я как можно более спокойно и деловито, но сам чувствую, что голос мой подрагивает.

— Это… м-м-м… foot, — отвечает он.

— Отлично! — хвалю его я и щекочу обнаженную ступню для закрепления. Он заливается нервным смехом, раскидывает в стороны руки, и на груди его красиво выделяются ребра. Я хладнокровно и сладострастно продолжаю его щекотать.

— Пустите! — кричит он. — Денис, пустите!

— Теперь ты запомнишь foot навсегда, — улыбаюсь я, и он падает с табуретки.

— А! — вскрикивает он.

— Ушибся? — спрашиваю я с притворной обеспокоенностью. Я сам несколько раз падал со стула и ничуть не ушибался. Но ему, похоже, действительно немного больно. И мне приятно видеть, как боль хозяйничает в этом молодом и свежем идеальном юном теле, не обремененном ни разумом, ни душой. Когда-нибудь, когда-нибудь я сам стану для него этой болью и властью. И предвкушение это раздувает на моих бермудах порнографический бугорок.

Он потирает ушибленную спину. Рука его выворачивается. Хочется схватить ее и вывернуть дальше, чтобы он уже полностью оказался в моей власти…

Он садится обратно на табурет.

— Ну ладно, попробуем тогда что-нибудь более мирное и простое, — нехотя уступаю я. — «Шея».

Я кладу руку на его шею со стороны спины и чуть-чуть шевелю большим и указательным пальцами. Я упиваюсь его мохнатостью.

— Э-э-э, — говорит он опять.

Я успеваю почувствовать, что здесь его кожа более шероховата, чем на предплечье и на верхней части ноги. Я чуть-чуть царапаю его позвоночник — спинной мозг. Моя власть над ним возрастает.

— Back? — спрашивает он почти умоляюще.

— Back — это другое, — говорю я терпеливо и одновременно торжествующее. — Это мы тоже еще сегодня повторим… А это — то, что щас, — это другое.

Он молчит.

— Тоже из одного слога и по звучанию похоже на back, — подсказываю я.

— А, neck! — кричит он.

— Ты юное дарование! — кричу я в ответ. — А теперь будет как раз…

Я веду рукой вниз по его голой спине. Сначала я скольжу по его правой мышце, потом перехожу на левую — и из желания пощупать его всего, и потому, что так удобнее, так как левая ко мне ближе. Обнаженная солнечная спина его мигом покрывается мурашками. Я готов стонать от восторга. Дыхание мое учащается, голос пропадает. Я смотрю на его руки и ноги — они тоже все в мурашках. Это я, я заставил затрепетать всё это прекрасное глупое тело. Оно уже чуть-чуть стало моим рабом.

Тело? Да, конечно, еще у него есть лицо — но оно не имеет никакого значения. Лицо — зеркало души, но есть ли она у него? Не видел. Я надменен и отвратителен? Возможно. Но если бы он хоть раз заговорил о чем-нибудь серьезном, о чем-нибудь существенном, настоящем, духовном — о книгах, об искусстве, о человеческих отношениях — я бы относился к нему по-другому. Но он не заговорил. В нем этого нет — и не уверен, что когда-нибудь будет. Он не читает ничего, кроме бредовых журналов. Ах, ну да, есть же еще школьная программа по литературе. Но хвалил ли он хоть одну из ее книг? Хоть одну, за все годы его учебы?

— …Спинка, — заканчиваю свою фразу таким голосом, каким разговариваю разве что с девушками в постели. И тут же спохватываюсь, прокашливаюсь, чтобы сделать вид, что у меня просто в горле пересохло, а потому голос такой странный. Я поправляюсь: — То есть спина.

— А, это… — вспоминает он.

Повисает пауза. Я залезаю пальцами в ложбинку позвоночника, карябаю ее ногтями, особенно позвонки. Меня наполняют восторгом окружающие эту ложбинку мышцы. Он невольно выпрямляется. Из обнаженной здоровой груди его вырывается стон. И хозяин, господин, мастер, творец этого стона — я сам.

В комнату входит его сестра, я едва успеваю отдернуть руку. И думаю тут же, что этим движением я будто сам признаюсь, что то, что мы только что с ним делали, как бы незаконно, позорно. И странный стыд пронзает меня. Такое же чувство охватывало меня в детстве, после того, как я, занявшись самоудовлетворением, шел в туалет по малой нужде и брал в руку свой член, который, расслабившись, становился вдруг таким простым и обыденным. Я начинал думать, что то, что я с ним делал, должно быть, очень плохо. Я начинал стыдиться своих садистических фантазий, и гомосексуальность их казалась мне грязной.

До самого конца занятия пухлая сестренка его продолжала шнырять туда-сюда.

— Юля, чего ты тут ходишь?! — злобно рычал на нее мой голенький Леша.

— Надо и хожу, — огрызалась она.

— Юля, вали отсюда! — кричал он чуть позже уже совсем грубо.

Однажды она не выдержала и треснула его кулаком по обнаженной мускулистой спине. Я пришел в восторг. Пухлая, одетая, довольно способная, умная, но слабая и не сказать, чтобы симпатичная, Юля ударила стройного, сильного, раздетого, глупого и идеально красивого Лешу. Я был в полном экстазе. Он вскипел, вскочил из-за стола и бросился за ней, но она была уже далеко, она уже успела закрыться от него в туалете.

И я видел и каждым нервом своим чувствовал, как гнев и негодование кипят в этом разгоряченном юном теле. Разгневанный мохнатый живот, разгневанная рельефная грудь, разгневанные соски… И пупок! Разъяренный вертикальный пупок, большой и глубокий, с чуть-чуть вылезающей из его глубины нежной плотью, как у моей первой девушки. Мой любимый пупок.

Юля, выйдя из туалета, шныряла по квартире и дальше. Продолжать соблазнение в тот день было слишком опасно.

Занятие подошло к концу, я пошел в коридор надевать сандалии. Леша, как всегда, провожал меня до двери.

— Какая у вас маленькая нога! — удивленно и чуть насмешливо воскликнул он.

— А я, если надо, и такой пнуть могу! — ответил я с юмористической суровостью.

Он весело засмеялся, в полной уверенности, что это лишь маленькая безобидная шутка, какие он любит. Ах, если б он только знал, что в каждой шутке есть доля шутки! Если б он только знал, как мечтаю я повалить его, обнаженного, на пол, поставить свою грубую босую ногу на его нежный золотисто-коричневый живот, царапать ногтями пальцев его пупок, подняться затем выше и потереть своей жесткой пяткой его голые напряженные сосочки, выдавливать из него стон за стоном, быть властелином его сладострастия, его подчинения, его дрожи! И предполагал ли он, что относительно скоро это или нечто подобное может на самом деле случиться?

Я легко и непринужденно, как ни в чем не бывало, попрощался со своим маленьким красавцем-самцом и вышел на лестничную площадку. Я на автомате нажал кнопку вызова лифта — и привалился вдруг к жесткой и решительной каменной стене. Внезапно я со всей ясностью ощутил, что я вышел оттуда другим человеком. Который посмел. Который начал путь к воплощению того, о чем мечтал всю жизнь — чуть ли не с пяти лет. И снова мне стало страшно и хорошо — как тогда, как прошлым вечером, когда я смотрел на звезды, когда мимо меня несся куда-то ночной поезд. Я снова ощутил это сладкое и ужасное трепетание жизни во всем своем существе. Эрекции не было. Изумление мое полностью перешло из физиологии в психологию.

Спускаясь в лифте на первый этаж, я подумал о том, что со мной происходит. Падение ли это или погружение в прекрасные и новые, еще пока неизведанные мною глубины бытия, о которых раньше я мог лишь догадываться, лишь грезить? Я словно со стороны увидел, как проваливается в шахту мой лифт и я вместе с ним… Куда? И что найду я на ее дне?