Лиминальные существа, например неофиты в обрядах инициации или совершеннолетия, могут представляться как ничем не владеющие. Они могут наряжаться чудовищами, носить только лохмотья или даже ходить голыми, демонстрируя, что, будучи лиминальными, они не имеют статуса, имущества, знаков отличия, секулярной одежды, указывающей на их место или роль, положение в системе родства, короче, ничего, что могло бы выделить их среди других неофитов или инициируемых. Их поведение обычно пассивное или униженное; они должны беспрекословно подчиняться своим наставникам и принимать без жалоб несправедливое наказание. Похоже, что они низведены и принижены до полного единообразия, с тем чтобы обрести новый облик и быть заново сформированными, наделенными новыми силами, которые помогли бы им освоиться с их новым положением в жизни. Между собой неофиты стремятся установить отношения товарищества и равноправия. Секулярные различия в должности и статусе исчезают или гомогенизируются. Положение больной и ее мужа в исоме имеет некоторые из этих признаков — пассивность, униженность, полураздетость; все это в символической среде представляет одновременно и могилу и утробу. В инициациях с длительным периодом изоляции, например в обрядах обрезания у многих племенных обществ или во вступлении в тайные союзы, весьма распространены лиминальные символы.

Для наших нынешних целей в лиминальном феномене интересно характерное для него смешение приниженности и сакральности, гомогенности и товарищества. В таких обрядах нам дается «миг во времени и вне его», а также внутри и вне секулярной социальной структуры, который обнаруживает, хотя и мимолетно, признание (в символе, если не всегда в языке) всеобщей социальной связи, уже прервавшейся и одновременно готовой к раздроблению на множество структурных связей. Таковыми являются связи, оформленные в терминах либо «касты» и «класса», либо «должностной иерархии», либо «сегментарных оппозиций» в безгосударственных обществах, излюбленных политическими антропологами. Налицо как бы две «модели» человеческой взаимосвязанности, накладывающиеся друг на друга и чередующиеся. Первая — модель общества как структурной, дифференцированной и зачастую иерархической системы политико-право-экономических положений с множеством типов оценок, разделяющих людей по признаку «больше» или «меньше». Вторая — различимая лишь в лиминальный период — модель общества как неструктурного или рудиментарно структурного и сравнительно недифференцированного comitatus общины или даже общности равных личностей, подчиняющихся верховной власти ритуальных старейшин.

Я предпочитаю «общине» латинское слово communitas, чтобы выделить эту модальность социальных отношений из «сферы обыденной жизни». Различение между структурой и коммунитас — не просто привычное различение между «секулярным» и «сакральным» или, например, между политикой и религией. Некоторые фиксированные должности в племенных обществах имеют много сакральных свойств; каждая социальная позиция обладает, по существу, несколькими сакральными особенностями. Однако этот «сакральный» компонент приобретается именно в период rites de passage, посредством которых старый статус меняется на новый. Кое-что от сакральности, этого кратковременного унижения и бесформенности, сохраняется и после, умеряя гордыню занимающего более высокое положение или должность. Дело здесь, как убедительно доказал Фортес [24, с. 86], не просто в формальном узаконивании структурных позиций данного общества. Дело прежде всего в признании сущностной и родовой связи между людьми, без которой немыслимо никакое общество. Лиминальность подразумевает, что высокое может быть высоким до тех пор, пока существует низкое, и тот, кто высоко, должен испытать, что значит находиться внизу. Несомненно, что-то похожее на этот ход мысли лежало в основе недавнего решения принца Филиппа послать своего сына, прямого наследника британского престола, в лесную школу в Австралии, чтобы он научился «терпеть лишения и неудобства».

Из всего этого я заключаю, что для отдельных личностей и групп социальная жизнь представляется типом диалектического процесса, включающего последовательное переживание высокого и низкого, коммунитас и структуры, гомогенности и дифференциации, равноправия и неравенства. Переход от низшего статуса к высшему осуществляется через пустыню бесстатусности. В таком процессе противоположности взаимно необходимы и формируют друг друга. Кроме того, поскольку любое конкретное племенное общество состоит из множества личностей, групп и категорий, каждая из которых имеет свой цикл развития, то в любой конкретный момент на множество фиксированных позиций приходится множество переходов между ними. Иными словами, в жизненном опыте каждого человека имеет место чередование структуры и коммунитас, состояний и переходов.

Здесь уместно будет привести небольшой пример из rite de passage ндембу (Замбия), имеющий отношение к самому высокому в этом племени статусу — верховного вождя, канонгеша. Этот пример также расширит наши знания о том, как ндембу используют и объясняют свои ритуальные символы. Положение верховного вождя у ндембу, как и у многих других африканских народов, парадоксально, поскольку он представляет одновременно и верхушку структурной политико-правовой иерархии, и всю общину как неструктурную единицу. Символически он является также самой племенной территорией и всеми ее богатствами. Плодородие земли, а также защищенность страны от засухи, голода, болезней и налетов насекомых увязывается с должностью вождя и с его физическим и моральным состоянием. У ндембу ритуальная власть верховного вождя ограничивалась и существовала в сочетании с властью верховного главы мбвела, автохтонного народа, который после длительного сопротивления попал в зависимость к завоевателям-лунда, предводительствовавшимся первым канонгешей. Большими правами был облечен кафвана — глава хумбу, ответвления народа мбвела. Ему было доверено хранить и периодически наполнять лекарствами браслет lukanu — высший символ статуса вождя у племен лунда, — сделанный из человеческих гениталий и. сухожилий и вымачиваемый в жертвенной крови рабов и рабынь на очередном вступлении в должность. Ритуальный титул кафваны — чиввиканкану, «тот, кто носит или надевает лукану». У него был еще один титул — mama yaKanon-gesha, «мать канонгеши», — поскольку он символически порождал каждого нового держателя этого поста. Говорят также, что кафвана обучал каждого нового канонгешу ведовским приемам на страх его соперникам и подданным, что является, вероятно, единственным показателем слабой политической централизации.

Лукану; в принципе находившийся в распоряжении главы всех лунда, мвантиянвы, который правил многими милями севернее, в Катанге, пребывал под ритуальным присмотром кафваны и сохранялся у него в периоды междуцарствий. Мистическая сила лукану и, стало быть, канонгеши возникла из совокупности мвантиянвы, политического источника, и кафваны, ритуального истока; его употребление на благо земли и народа было сосредоточено в руках наследственных держателей постов вождей. Возведение лукану к мвантиянве символизировало историческое единство народа ндембу и его политическую дифференциацию на субвождества, подчиненные канонгеше; периодическое наполнение браслета лекарствами, производившееся кафваной, символизировало землю — истинным «владельцем» которой был кафвана — и всю общину, на ней живущую. Заклинания, которые ежедневно, на рассвете и на закате, обращал к нему канонгеша, должны были обеспечить плодородие и сохранить здоровье и силу земли, ее животных и. растительного мира, а также народа — короче, общественное благо и добро. Однако лукану был присущ и аспект негативности: он мог быть использован канонгешей для проклятия. Если канонгеша прикасался браслетом к земле и произносил определенную формулу, то, согласно поверьям, человек или группа, подвергшиеся проклятию, становились бесплодными, как и их земля, а дичь — невидимой. Наконец, в лукану лунда и мбвела объединились в единое понятие земли и народа ндембу!