О личной жизни пианистки известно мало. Известно, что она была довольно привлекательна (сравнивали с Моной Лизой). Мария Вениаминовна как-то рассказывала подруге, что в зрелости уже влюбилась в одного авиаконструктора, дело даже до помолвки дошло, а он уехал в горы, да и пропал — вот и осталась одна. И впредь любое проявление мужского внимания к своей персоне воспринимала как оскорбление. Из соображений, надо понимать, пожизненной верности погибшему жениху…

Одинокая, она не имела собственного угла. На съемных квартирах не уживалась ни с хозяевами, ни с товарками. Часто кантовалась в прихожих у друзей. Одно время жила — буквально: жила и спала — в ванной…

К одежде относилась как минимум с пренебрежением. Раз сердобольный митрополит Ленинградский Антоний купил ей шубу — шуба принадлежала Марии Вениаминовне ровно три часа. Зимой и летом, повергая знакомых в ужас, профессор Юдина ходила в кедах. Правда, как-то заявилась на ответственный концерт в меховых тапочках: чудакам закон не писан…

Автор нашумевшего на заре перестройки трактата о сокровенном строении вселенной «Роза мира» Даниил АНДРЕЕВ вообще очень любил ходить босиком. Причем не дома, а по улице. Причем тоже не время от времени, а всегда. В любую погоду. Даже по снегу. На него смотрели косо. Он заметил это и стал маскироваться: вырезал у тапочек подошвы да так и шастал — вроде обут, а пятки сверкают…

Владимиру СОЛОВЬЕВУ ничего не стоило выйти на улицу не просто неприбранным — кутающимся в одеяло, которым укрывался ночью… И не то чтобы мы углядывали в этом какую-то ненормальность — но Чехова вот, к примеру, даже близкие практически ни разу не видели спускавшимся к завтраку в неглиже…

Уинстон ЧЕРЧИЛЛЬ ежедневно менял постельное белье. А в гостиницах, где останавливался, брал комнаты с двумя кроватями: проснувшись ночью, перебирался с одной на другую, где и спал уже до самого утра. Странно, да? Да ничего странного, если иметь в виду, что у величайшего из британских премьеров была мощнейшая же выделительная система. Проще говоря, потел бедняга сильно…

А ЭЙНШТЕЙН не носил носков. Вообще. Хвастался, что обходился без них даже «в самых торжественных случаях… и скрывал сие отсутствие цивилизованности под высокими ботинками». Почему? Да просто в юности еще обнаружил, что большой палец ноги рано или поздно проделает в носке дырку. Поэтому отказался от них в принципе…

ДИККЕНС всегда спал головой на север. И никогда не работал, не усевшись так, чтобы быть обращенным лицом в ту же сторону…

Довольно странным человеком запомнили знакомые ДАРВИНА. Этот долговязый джентльмен не вытворял ничего потешного или шокирующего — причуды его были никак не связаны ни с рассеянностью, тем более с эпатажем. И всё же… Чётче других претензии к поведению ученого сформулировал его старый слуга: «Ну, посудите сами: стоит по несколько минут, уставившись на какой-нибудь цветок. Разве стал бы так делать человек, у которого есть серьезное занятие?»… По большому счету этот неуч был прав. Так прав, что просто подмывает утащить это его замечание в эпиграф ко всей этой книге. Но мы с вами, понимающие, что многочасовому глядению на один и тот же цветок можно-таки отыскать рациональное объяснение, поищем компромат в другом месте. И найдем…

Для начала: слухи об ограниченности Дарвина в плане эстетических потребностей (об исчерпании их одним лишь любованием красотами природы) сильно преувеличены. Он был, к примеру, истовым книгочеем — на сидение за книгами тратил времени не меньше, чем на знаменитые прогулки (а гулял Дарвин часто и подолгу — в любую погоду), и уж несомненно больше, чем на сидение за рукописями. Правда, чтиво предпочитал попроще. Какого-нибудь Вальтер Скотта или наподобие. Чтоб с сюжетом, с добродетельным героем (а лучше с героиней) и хэппи-эндом. Поэзии не переносил с детства. Однажды заставил себя перечитать Шекспира, нашел его непроходимо скучным и скоро бросил…

С годами любовь к чтению превратилась у него в любовь к книгам как таковым. А любил он их своеобразно. Если, например, книга оказывалась чересчур толстой, дедушка Чарльз, не раздумывая, разрывал ее на части. Или же просто выдирал вон листы с неинтересным ему содержанием.

Помимо беллетристики очень уважал литературу научную и любимый журнал «Nature» прочитывал от корки до корки, включая статьи по физике и математике, в которых, мягко говоря, не смыслил ни дьявола. Сын как-то поинтересовался: а какого рожна, папа, мусолишь ты то, в чем ни рожна не разбираешься? А ради особого удовольствия, ответил ему старик, хитро, по-ленински этак, улыбнувшись…

Или вот нюансик: биографы отмечают плюшкинскую бережливость Дарвина в отношении бумаги. Не самый бедный человек на земле, он обожал писать на обратной стороне старых рукописей. Больше того: неизменно отрывал от писем, которые получал ежедневно пачками, чистые листки и только их использовал для заметок и прочих черновых записок…

А еще этот тихий гений обожал классическую музыку. В частности, Бетховена с Генделем (и самих по себе, и из сугубо практических соображений: под них ему думалось лучше). Но вот какая петрушка: «Очень хорошая вещь!» — хвалил он год за годом одни и те же сонаты или симфонии. И тут же уточнял: «Что это такое?» Близкие терпеливо повторяли названия, меломан, улыбаясь, кивал: «Да-да, точно, точно», но уже на другой день история повторялась — «Ой как славно! Как называется-то?»… Наизусть знал только одну песенку, которую и намурлыкивал в минуты особого душевного расположения. О том, что это была за песенка, история почему-то умалчивает…

Зато она в точности сохранила названия целого сонма произведений французского композитора Эрика САТИ.

Мы — воспроизводим, а вы, как только надоест, переключайтесь на следующий абзац. Итак: из оркестровой музыки — «В лошадиной шкуре», «Пять гримас для сна в летнюю ночь», «Три маленькие пьесы в оправе для маленького оркестра»… Из фортепианной — «Неприятные наблюдения», «Вещи, увиденные справа и слева (без очков)»… Балет «Джек в стойле»… Оперетта «Медузы»… Или из миниатюр — «Настоящие вяленые прелюдии», «Танец навыворот», «Арии, от которых все сбегут»… Вам все это ничего не напоминает? Нам — названия картин упомянутого в самом начале главы испанца…

Сати вообще был довольно колоритной персоной. Зимой и летом не расставался он со своими любимыми котелком (это мы о шляпе) и зонтом. А еще у него был любимый широкий плащ, в который композитор нередко заворачивался дома, как в купальный халат… Сати, кстати, славился необыкновенной чистоплотностью. Но и с гигиеной завел особые отношения — ванны не признавал напрочь: «Ни в коем случае! Хорошо можно вымыться только ПО ЧАСТЯМ». И уточнял: «Я тру кожу пемзой: она проникает гораздо глубже, чем мыло»…

На пианино, обнаруженном у него в комнате после смерти (при жизни вход туда был заказан даже самым близким из друзей), играть было абсолютно невозможно, и кто-то из художников купил его просто как реликвию… Ах да: вся квартира буквально ломилась от зонтиков — в том числе и еще не распакованных…

При этом сведений о какой-нибудь психической неполноценности Сати не имеется. Просто у одних стихи из сора, а у других, извините, из придури — музыка…

Копилкой чудачеств вошел в историю и наш СУВОРОВ. За глаза хватило бы уже одного его фирменного «кукареку» — как пишут: «по утру до зари, пел три раза петухом, пробуждая таким образом войско». Английский военный агент Викгам считал его на три четверти сумасшедшим. О том же писал на родину и английский посланник в Петербурге Витворт. Увы: былей и небылиц о странностях Суворова действительно более чем достаточно. Вот лишь некоторые из них.

Честь Александр Васильевич, как и было велено, берег смолоду: никогда, в отличие от других дворян, не нанимал за себя на службу солдат или унтеров — напротив, со всею охотой ходил в караул сам. Никогда не позволял солдатам чистить свое ружье и амуницию (ружье он вообще именовал своею женой). Согласны: нестандартно. Но не ненормально…