За сто лет до него другой великий артист Павел МОЧАЛОВ выпивал за время спектакля по нескольку бутылок красного вина — «стаканами довольно почтенного размера». Пристрастием этим он был в актера же папеньку, погоревшего в свое время на том, что «сделался чванливым и в довершение всего загулял». Павел же Степанович злоупотреблял смолоду. Вино ему — гению с первого явления публике — таскали прямо в уборную: бутылку, другую, сколько прикажет. Вино дожидалось его и на столике за кулисами — чтоб меж выходами зря в гримерку не бегать…

Раб вдохновения и жуткий неудачник в семейной жизни, раз запил он на какой-то станции по пути из Воронежа в Москву. А от широты натуры и для полноты счастья обставил это дело с размахом: собрал чуть не всех окрестных крестьян, поил их «сладеньким», и бабы «пели и плясали которые сутки», пока виновник торжества читал им монологи своих героев… На обратном пути коляска Павла Степаныча провалилась под лед. Он вымок и всю оставшуюся дорогу пил водку (вина уже не осталось), заедая снегом. В Москву вернулся совершенно больным. На могиле написали: «Безумный друг Шекспира»…

У Искандера на сей счет есть чудесная строка: «Страдать проще, чем созидать. Вся Россия — пьющий Гамлет»…

Круг замкнулся…

Закончить же главу хочется почти нравоучительно — парочкой хорошо известных имен… «Изрядным пьяницей» считался выдающийся, казалось бы, врач — ПАРАЦЕЛЬС. Один из учеников, подводя итоги двухлетнего общения с наставником, свидетельствовал: «…он пьет и днем и ночью и вряд ли хоть час или два в сутки бывает трезвым…» И из того же источника: «Он очень часто приходил домой к полуночи, не вяжущий лыка, и заваливался в постель, не снимая ни одежды, ни меча…». Соответственно, и лекции свои полуграмотный «первый профессор химии от сотворения мира» (пассаж Герцена) читал чаще всего полупьяным. Отчего долго в «профессорах» и не проходил (хоть и принято объяснять изгнание Теофраста из Базельского университета его патологической неуживчивостью; а много ли вы знаете толерантных пьянчуг?)

Не брезговал великий чернокнижник и опиумом — доктор же! Впрочем, в могилу Парацельса свели не алкоголизм с наркоманией, а упомянутый характер. Хирург, он одинаково блестяще владел как ланцетом, так и шпагой. Норову был несносного, и врагов наживал, где можно и нельзя. Умер сорока восьми лет — не то отравленный, не то заколотый убийцами, нанятыми, скорее всего, кем-то из критикуемых им светил тогдашней медицины…

И уж иначе как злой иронией не объяснить того факта, что первым в истории зарегистрированным, если можно так выразиться, наркоманом, умершим от передозировки, стал не кто иной как тот самый Ибн Сина. Или АВИЦЕННА, если кому так привычней… Вы будете смеяться: прославленный философ, диссидент, музыкант, автор энциклопедии теоретической и клинической медицины («Канон врачебной науки»), которая много веков служила обязательным руководством для врачевателей как Востока, так и Европы, страдал запоями. Скорее всего, они носили предельно вынужденный характер: едва ли не ярчайший из обитателей X века Ибн Сина трудился как проклятый. Писал днем и ночью, в любой обстановке — дома, во временном пристанище, скрываясь от соглядатаев, в заточении, в пути, в военных походах — даже не покидая седла, наш герой писал, писал и писал… «Не было ночи, чтобы я вдоволь отоспался, — вспоминал он сам, — Всякий раз, как одолевала меня дрема или чувствовалась усталость, я обращался к кубку с вином и пил, чтобы ко мне вернулись силы…». Ломброзо ехидно сокрушался по поводу того, что сей светлый ум «посвятил вторую половину жизни на то, чтобы доказать всю бесполезность научных сведений, приобретенных им в первую половину». Похоже, он имел для столь радикального вывода достаточно оснований. «Всякие разы» сделали свое черное дело, и доктор попал от своего «лекарства» в невозвратную зависимость.

Отдельные специалисты утверждают, что запой, вызванный пусть даже и злоупотреблением натурального вина (а оно, напомним, крепче 16 градусов не бывает), невозможен. Правда, если согласиться с ними, нам придется извиниться перед доброй половиной героев главы, начиная с товарища Македонского. А по трезвому осмыслению извиняться вроде бы и не за что. Ибо тогда нам придется признать фантомом и пугалкой для дураков модный ныне термин «пивной алкоголизм», не так ли?

В общем, с этими отдельными специалистами мы согласны не очень. Но даже если они отчасти и правы, и алкоголизму не суждено было доконать нашего героя, мы уточним: в одиночку — может, и не дано. Однако известно, что, как и всякий врач-естествоиспытатель Ибн Сина активно испытывал действие большинства лекарственных препаратов на себе. В число их входил и опий…

Заработав острый язвенный колит, 57-летний медик прописал себе ударную дозу — восемь клистиров из чертова piper longum. И тут же заполучил изъязвление толстой кишки, к которому «присоединился приступ падучей болезни». Ослабленный вином и язвой организм не перенес чрезмерной порции наркотика и некстати подоспевших судорог. Ибн Сины не стало.

посоветовал он как-то потомкам…

И, избегая неуместных здесь моралите, переходим к экскурсии в мир прославленных кокаинистов, морфинистов, опиуманов и прочих потребителей галлюциногенов…

Еще у ГОМЕРА, или кто там стоит за «Илиадой» с «Одиссеей», имеется подробное и деловитое описание того, как замешиваются наркотические коктейли для гостей. Вряд ли имеет смысл сомневаться и в природе снадобий, которыми потчевала Цирцея одиссеевых спутников, превращая их в свиней и прочую тварь…

ПЛИНИЙ-старший, будучи уже видным политиком, с удовольствием делился рецептами того, как лучше всего добывать опий из мака с темными лепестками…

ВЕРГИЛИЙ прекрасно разбирался в том, когда именно надо возделывать урожай опия…

Страстным потребителем наркотиков и любителем выпить (а не только попеть) считается НЕРОН…

О Марке АВРЕЛИИ: «Его желудок был расстроен настолько, что он часто по целым дням принимал только опийное лекарство»…

Есть сведения, что наркотики в разные периоды жизни употребляли ГЕРОДОТ, ДЕМОКРИТ, ПИФАГОР, ОВИДИЙ. Никто не настаивает на том, что они пали жертвами наркозависимости — речь о том, что тенденция налицо: не чурались. Баловались, по меньшей мере.

Вот с любителей и начнем…

Успешнейшая из современных французских романистов Франсуаза САГАН в известном смысле повторила судьбу Пиаф: на наркотики ее подсадили доктора. Разумеется, не нарочно. Впрочем, судьба штука загадочная, и кто бы ее нам ни делал, без нашего участия всё равно не обходится.

А как славно начиналось: 18-летняя девочка написала тоненький роман, назвала его «Здравствуй, грусть!» и уже через год была всемирно известной писательницей и миллионершей. Обескураженная успехом, пришла к папе и спросила, куда бы это ей деть свалившиеся как с неба деньги. «Потрать, да поскорей», — посоветовал папа, и девочка накупила себе всякой ерунды: норковое манто, «ягуар» (правда, подержанный), яхту, виллу на берегу чего-то там, и принялась жить исключительно в свое удовольствие. Потом ее всю жизнь спрашивали, а она всю жизнь отвечала, что по-настоящему любит лишь скорость и азарт. Объективности ради ей следовало бы добавить в этот список мужчин и виски, но это уже детали…

И вот однажды, когда Франсуазе было уже 22 года, она ехала слишком уж скоро. Стояла зима, было скользко, девушка не справилась с управлением, и врачи засвидетельствовали клиническую смерть… Но на дворе стоял 1957-й, и сильно платежеспособную Саган решили вернуть с того света. И вернули. Вот только процесс возвращения был мучительно болезненным. И девочке пришлось принимать морфий. И, подобно многим героям данной главы, она не заметила как попала в зависимость от лекарства.