Пруст был одержим идеей успеть закончить главный труд своей противоречивой жизни. Изнурял себя немыслимым режимом и лошадиными дозами снотворного. Даже заболев воспалением легких (что в его случае означало одно — конец), категорически отказался от врачебной помощи…
Успел? — И нет, и да…
А вот уж кто не страдал комплексом зря потерянных лет, так это Лопе де ВЕГА. По некоторым подсчетам, из-под его пера вышло около ДВАДЦАТИ МИЛЛИОНОВ стихотворных строк. И это не считая писем и прозы (недраматическое наследие великого испанца едва уместилось в 21 том). И мы готовы сейчас же сменить тему, если кто-то в состоянии хотя бы представить себе, как выглядит миллион строк…
То-то!.. Тогда ударимся в арифметику.
Считается, что Лопе начал творить в 12 лет. Хотя по свидетельству младшего товарища и первого биографа Монтальбана, уже в пять лет он читал не только по-испански, но и по латыни и «так любил сочинять стихи, что, пока не умел писать, делился завтраками со старшими учениками, дабы те записывали то, что он им диктовал». А умер Вега семидесяти трех. Путем нехитрых вычислений получаем, что он должен был выдавать на-гора в среднем по сотне строк ежедневно. Какая, скажете вы, ерунда против ежедневной тысячи Джека Лондона! Ерунда, согласимся мы. Но это если бы наш герой был кабинетным работником. По собственному же признанию драматурга, он промчался по свету, «хватаясь то за меч, то за перо». Лет с пятнадцати уже воевал (на борту одного из кораблей Непобедимой армады в числе прочего), мотался по ссылкам, прозябал в нищете и безвестности, завоевывал сердца и похищал тела неисчислимых любовниц и жен, хоронил их…
Он разбивал сады, трепетно взлелеивая каждое деревце (один из якобы его садиков неподалеку от мадридского Прадо плодоносит по сей день)…
Он постригся, принял сан и служил секретарем священной инквизиции, после чего прослыл святошей и увлекся флагеллянтством — в смысле, бичевал себя до седьмой крови, после одной из каковых процедур и отдал богу свою повидавшую виды душу…
Пожалуй, не было поэта, добывшего прижизненную славу, равную его. Портреты Лопе висели едва не в каждом доме, его привечали короли и римские папы. В Испании даже была в ходу неофициальная молитва: Верю в Лопе всемогущего, поэта неба и земли и т. д. Правда, по испанским меркам это было даже больше чем богохульство, и вскоре молитву пресекли и извели… При нём — вы не поверите — в народе зародилось и долго еще просуществовало разделение всего — вещей, кушаний, тканей, картин — ну просто всего! — на плохие, хорошие, очень хорошие и «как Лопе».
Гиннесса с его «Книгой рекордов» еще и в помине не было, а наш герой на веки вечные застолбил себе место в ней: как автор 1500 пьес (согласно его подсчетам, и 1800 по подсчетам упомянутого Монтальбана). Шекспир, напомним, ограничился тридцати семью.
А кому-то для бессмертия хватило и одной…
И тут — стоп!.. Когда его называют «человеком одной книги», подмывает добавить: а также одного (зато какого) вальса. И трёх образований (словесного, юридического и математического факультетов Московского университета). И десяти языков (помимо родного владел французским, немецким, английским и итальянским, знал греческий и латынь, в зрелости освоил персидский, арабский и турецкий). Да и никакой не одной книги Александр Сергеевич человек! В отрывках, а все же дошли до нас его пьесы «Грузинская ночь», «Радомист и Зенобия» и «1812 год». Еще в 1815-м, в пору службы в гусарском полку, он написал комедию «Молодые супруги». Два года спустя (уже выйдя в отставку) сочинил в соавторстве с Катениным пьесу «Студент», а с Шаховским — «Свою семью, или Замужнюю невесту». Год спустя — с Жандром — «Притворную неверность». И это еще не полный перечень…
Вообще, в «однодумы» ГРИБОЕДОВ попал с легкой руки Розанова — за компанию с Сервантесом, Ивановым и некоторыми другими приметными авторами КАК БЫ ОДНОГО шедевра… Звучит, конечно, красиво: однодумы…
И неважно, что славный идальго успел написать по роману и до, и после «Кихота». И три десятка пьес — лишь немногим меньше Шекспира (их художественная состоятельность — дело четвертое; а кто, кстати уж, из рядового читателя всего Вильяма-то одолел?)…
И плевать, что, возясь двадцать из последних тридцати лет над «Явлением Христа народу», Александр Андреевич сотворил десятки этюдов, добрая четверть которых обрела абсолютно самостоятельную ценность. За одни только два гоголевских портрета — не поклон ли ему?..
Однодумом, или по-цвейговски — «гением одной ночи» (конкретно: ночи 25 апреля 1792 года) был Клод Жозеф РУЖЕ де ЛИЛЬ: «Марсельезу» накатал — и баста…
Да ничего и не баста! Лейтенант де Лиль написал более полусотни песен. Он автор либретто нескольких опер. Он переводил на французский басни Крылова. Другое дело, что с «Военной песней Рейнской армии» всё это, как говорится, и рядом не лежало. Но причем же здесь, извините, одна ночь?
В истории искусства нет ни единого случая, когда бы бог весть кто взял да и разродился — вдруг — шедевром (графоман — «Божественной комедией», самоучка-примитивист — «Джокондой», кабацкий лабух — «Аппассионатой») и снова сгинул бы в никуда. Ни одно сколько-нибудь действительно научное открытие не было сделано случайно, походя и непонятно кем. Великие творили или ДО, или ПОСЛЕ, а чаще и ДО и ПОСЛЕ главного свершения в жизни. Однодумов не бывает просто потому, что их не может быть. Никогда.
Скрипка Страдивари — обобщенное понятие: мастер изготовил сотни (более тысячи, если точней) инструментов, прежде чем сотворить одну из восьми, доживших до наших дней и ценящихся теперь буквально — на вес золота.
И это, может быть, главный вывод данной главы, с которым мы, может быть, и несколько поторопились — не в принципе, а всего лишь в ее контексте…
Но вернемся к «Горю от ума»…
Согласно мифу — а мифы неотъемлемая часть биографий одаренных чрез меру людей — свою великую комедию поэт-дипломат задумал во сне. Точнее, во сне он был сподвигнут на нее. Прилег, дескать, Александр Сергеич как-то жарким полднем в киоске у себя в тегеранском саду, да и задремал. И явился к нему в сон один из задушевных приятелей (кто — уточнять не станем, чуть не всяк вспоминавший себя норовил тем пришлецом объявить). И вопросил: а нету ли у вас, ваше сиятельство, под рукою чего свеженького? Грибоедов в ответ рассеянно: да откуда ж? давно уж вовсе ничего не пишу! Э, батенька, взроптал гость, немедля обещайтесь мне, что приметесь и напишете!.. Да чего ж вам угодно-то, стал будто бы допытываться спящий. А это уж, голубчик, сами ведаете.
— Да к какому сроку, хотя б?
— Через год непременно, — отвечал визитер, растворяясь в июльском мареве (или, бог его знает, — в ноябрьском? у них там всегда жарко).
И будто бы очнувшись, Грибоедов схватился за карандаш и, не откладывая на завтра — тою же ночью сложил план будущей пьесы и даже сочинил несколько сцен для I-го акта. И действительно: к будущему уже (1822-му) году комедия была им закончена. Как и уговорились…
По другим же, кажущимся нам более достоверными сведениям, с «Горем» всё обстояло несколько иначе. Замысел пиесы возник у автора еще в канун Отечественной, когда еще и не корнету даже Грибоедову было всего СЕМНАДЦАТЬ. Доподлинно известно, что план комедии и отдельные сцены наличествовали уже в 1816-м, тотчас после отставки с военной службы, а к 1819-му (ДО выезда на Восток по дипломатической линии) она была ВЧЕРНЕ готова, и отрывки уже читались друзьям. Другое дело, навалившиеся служебные обязанности не позволили автору заняться доведением «Горя» до ума аж до самого 1821-го, коим и датируется мемуаристами-фантазерами тот дивный сон. И не на будущий год, а только весной 1823-го привез Грибоедов в Москву два первых акта. И лишь к концу отпуска (и, соответственно, года) дописал остальные. И продолжал работать над комедией вплоть до осени 1824-го — пока не терял надежды напечатать поставить на сцене.
Что, между прочим, вынуждало его активнейшим образом искать консенсуса с цензурой. Другу Бегичеву он писал в те дни: «…представь себе, что я с лишком восемьдесят стихов, или, лучше сказать, рифм переменил, теперь гладко, как стекло. Кроме того, по дороге мне пришло в голову приделать новую развязку; я ее вставлю между сценою <…>; живая, быстрая вещь, стихи искрами посыпались».
