Программный же «Пан Тадеуш», окрещенный кем-то — в числе прочего и за внушительный объем — польскими «Дон-Кихотом» и «Илиадой» в одном флаконе, был создан в два полугодия. Причем ни у кого из биографов мы не находим ни намека на то, что поэт сидел за ним день и ночь…
Едва ли не буквально следовал завету Горация — девять лет держать труд под изголовьем, прежде чем выступить с ним в свет — ГОНЧАРОВ. 15 лет Иван Александрович творил исключительно для себя и узкого круга друзей. На недоуменные вопросы, отчего не печатается, отвечал: ленив от природы. За что получил прозвище «принц де Лень» (которым, кстати, гордился и даже письма подписывал).
«Де Лень»?.. Ответить на этот вопрос теперь уже вряд ли представится возможным: после смерти практически весь его архив был уничтожен — в строгом соответствии с последней волей. В связи с чем биографические сведения о жизни Ивана Александровича сравнительно скудны. Известно, что жил он предельно одиноко в одной и той же сумрачной квартирке на Моховой — кругосветное путешествие в роли секретаря при адмирале Путятине, скорее, одно из немногих исключений.
В 1847-м (в 35 лет) наш герой разродился моментально принесшей ему известность «Обыкновенной историей». Тогда же опубликовал «Сон Обломова» — увертюру его следующего романа, который увидел свет лишь в 1859-м. За два года до этого, правда, вышел «Фрегат «Паллада», но это ведь всего лишь сборник очерков, путевых заметок.
Проходит еще десять лет, и Гончаров публикует свой третий и последний роман — «Обрыв»… Казалось бы: ему всего 57, впереди двадцать два года жизни. Но Гончаров тратит их исключительно на малые формы: статьи, мемуары (блистательный «Мильон терзаний», «Слуги старого века» и т. д.). То есть силы не сякли, пороха в пороховницах было выше крыши, а романист кончился.
«Пусть добрые, порядочные люди, «джентльмены пера», исполнят последнюю волю писателя, служившего пером честно, и не печатают ничего, что я сам не напечатаю при жизни, и чего не назначал напечатать по смерти. У меня и НЕТ в запасе никаких бумаг для печати, — завещал он за два года до смерти. — Это исполнение моей воли и будет моею наградою за труды и лучшим венком на мою могилу».
Как творил… «Живу ночью, а днем сплю, потому что страдаю бессонницей и крайним раздражением нерв».
Для работы ему требовалась комната с голыми стенами и могильной тишиной — «чтоб не проникал ни один внешний звук… чтоб я мог вглядываться и вслушиваться в то, что происходит во мне, и записывать». «Лица не дают мне покоя, пристают, позируют в сценах, я слышу отрывки их разговоров…» — жаловался он. Жаловался и вынашивал роман за романом в ГОЛОВЕ. Да обычно — еще и с разделением на главы. И только потом садился и скоренько записывал: гений!
Весьма нестабильно производил на свет литературные детища и СВИФТ. Он писал быстро, но «именно и только… с перерывами». «Битва книг» и «Сказка бочки» были созданы в 1696–97 годах. При этом «Сказку» удалось опубликовать лишь семь лет спустя. В 1710-м она претерпела еще пять переизданий, что непременно выдвинуло бы Свифта в ряд первых британских писателей современности, если бы…
Если бы он осмелился поставить под ней свою подпись. Правда, искушение было столь велико, что вскоре Свифт открылся-таки. Но издание книг анонимно навсегда осталось его фирменным знаком. За собственной подписью им был явлен публике только «Проект распространения религии». Что вполне объяснимо: «Сказку бочки» папа римский внес в индекс запрещенных книг.
Теперь насчет простоя: если не считать нескольких памфлетов, Свифт не берется за перо до самого 1720-го, когда им был начат «Гулливер»… Параллельно его пробивает на скандальные «Письма Суконщика» (их было семь) — что-то вроде «Философических писем» нашего Чаадаева.
Но свифтовы были круче. С точки зрения вызванного резонанса, во всяком случае. Премьер-министр Англии распорядился арестовать всем известного анонима. На что наместник в Ирландии заметил, что для ареста Свифта понадобится «экспедиционный корпус в десять тысяч солдат». И это было чистой правдой. Декана Дублинского собора круглосуточно охранял специальный вооруженный отряд добровольцев (прообраз Ирландской Революционной Армии). На улицах выставлялись его портреты. В честь писателя был образован «Клуб Суконщика». Тут же родилась и распространилась легенда о том, что кумир не кто-нибудь, а потомок древних и справедливых ирландских королей. И Англия спустила «дело Свифта» на тормозах…
Так вот: после «Писем Суконщика» и «Путешествий Гулливера», которые вышли в свет в 1726-м, и, разумеется, без имени автора на титульном листе, Свифт замолчал еще на десять долгих лет…
Лавровым венком короля поэтов ТАССО увенчали за былые заслуги. Страдавший последние полтора десятилетия страшенной формой параноидной шизофрении, он уже почти не писал: всё больше мотал сроки по монастырям, выполнявшим в те времена помимо прочих и функции психушек. Раз был даже посажен на цепь, как, честное слово, последняя собака.
Впрочем, считается, что и лучшие из своих стихов Тассо создал как раз во время приступов помешательства. Да и с самой коронацией вышел конфуз: ждали-ждали, пока поэт сколько-нибудь придет в норму (боялись, что попросту сорвет церемонию), а поэт возьми да и умри. Венчали посмертно… Эх, о нем бы отдельную книжку (вслед за Гете)!.. Тут о каждом бы — отдельную. Да не одну…
НИКТО И НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ, как сочиняет РАВЕЛЬ. И почти никто при упоминании о нем не вспомнит ничего за исключением, разве, одного слова — «Болеро». И каждый из слышавших попытается насвистеть его и согласится с тем, что эта вещь не слабее «Фауста» Гете.
Откуда? как приходит такая музыка?
Давайте разбираться… Блестящий знаток французской живописи (импрессионистов, в частности), литературы (не только модной в те годы символистской поэзии, но и Дидро с Кондильяком), японского искусства; плюс почетный доктор Оксфордского университета, что и по сей день большая редкость в композиторской среде, — в 1915-м сорокалетний Равель уходит на фронт. Добровольцем. Несмотря на освобождение от призыва. Сначала служит в госпитале, затем пересаживается за баранку авто Красного Креста и лишь в 17-м — по причине общего нервного истощения (а заодно и обморожения ног) его удается отправить в тыл… Потом с ним случилась затяжная депрессия, вслед которой и родилось много прекрасной музыки, включая и упомянутое «Болеро», признанное вершиной французского симфонизма XX века.
За три года до смерти у него обнаружили опухоль головного мозга. Операции бедняга не перенес и умер за три дня до начала нового 1938 года. Стравинский вспоминал, что эти годы для Равеля были сущим кошмаром: он быстро терял память и — частично — координацию. Ужаснее всего, что композитор полностью отдавал себе в этом отчет…
Что же насчет как творил — известно одно: неторопливо. Во время долгих одиноких прогулок. На прочем мрак тайны. Ведь никто и никогда не видел, как сочиняет Равель свою музыку…
За закрытыми дверьми — буквально: за плотно закрытыми (тяжелейшая астма вынудила его провести последние 16 лет жизни взаперти) — трудился ПРУСТ. Практически не жилец к 35 годам он смирился с отказом от удовольствий светской жизни и заточил себя в четырех стенах… И дальше цитируем Моруа, лучше него всё равно не расскажешь: «он живет в стенах, обитых пробкой, не пропускающих шум с улицы, при постоянно закрытых окнах, дабы неуловимый и болезнетворный запах каштанов не проникал внутрь; среди дезинфицирующих испарений с их удушливым запахом, в вязаных фуфайках, которые, перед тем как надеть, он обязательно греет у огня… Это время, когда, почти не вставая, Пруст заполняет двадцать тетрадей, составляющих его книгу. Он выходит лишь ночью и только затем, чтобы найти какую-то деталь, необходимую для его произведения».
Там и так — в затворничестве и одиночестве создавался семитомный роман «В поисках утраченного времени». Специалисты уверяют, что даже «Человеческая комедия» Бальзака уступает ему по психологическому анализу…
