— Ну почему? — осмелилась возразить Мариночка. — Специалиста не так трудно отыскать. Главное, чтобы он потом не связался с теми, кто хочет этому Ивану Ивановичу доставить неприятности. Как ты думаешь, они не станут его убивать?

— Если это единственный экземпляр документов, и если они представляют какую-то ценность, то не станут, — уверенно произнес Брыкин. — Но вот пытать они его могут. И тогда он вполне может вывести их на меня.

— Ой! — воскликнула она. — И ведь правда! Нам нужно уехать. Но куда?

— Некуда, — усмехнулся Брыкин. — Если это серьезные люди, они на краю света найдут. Единственное спасение — обесценить эти опусы.

— Как это?

— Сделать достоянием гласности. Секрет, известный всем, не стоит ни черта.

— А вдруг… — задумчиво проговорила Мариночка. — Вдруг здесь что-то очень страшное? Может быть, просто уничтожить их?

— Ну, во-первых, никто не поверит, что мы их уничтожили, — рассудительно заметил Аркадий. — А во-вторых, это будет подло по отношению к Ивану Ивановичу. Ведь он нам доверился. Хороши же мы будем с тобой, если спрячем голову в песок.

— Конечно, ты прав, милый, — согласилась она. — Но я за тебя боюсь.

Лицо Брыкина расплывалось в довольной улыбке.

И, наконец, третью группу составляли самые простые тексты. В них содержался перечень тех нарушений, которые были допущены в процессе производства на комбинате в течение трех последних лет. Самым последним пунктом значилась организация цехов по переработке ядерных отходов. «Вот это да, — подумал Брыкин. — Это, действительно, бомба. Эти материалы срочно требуется передать в Европейскую комиссию. Кажется, она уже должна прибыть в Новоладожск. Да и Саше Барсуковой не мешает рассказать о данном факте. Она найдет способ обнародовать его».

— Все, — сказал он Мариночке, когда последняя часть документов была прочитана. — Пора действовать. Я сейчас же еду в гостиницу, нужно увидеться с членами экологической комиссии.

— А если тебя уже ищут? — с ужасом проговорила Мариночка.

— Но что же делать… — нахмурился он. — Не сидеть же тут безвылазно до старости.

При последних его словах раздался звонок в дверь. Резкий и настойчивый.

— Ты кого-нибудь ждешь? — испуганно спросил Брыкин.

— Нет… — прошептала она.

— Тогда не открывай! — приказал он.

Саша и Ершов еще некоторое время постояли перед дверью подруги Брыкина, прислушиваясь к звукам за ней, затем Николай вздохнул и развел руками:

— Это был последний вариант. Правда, можно еще приехать сюда вечером. Но что-то подсказывает мне — Аркадий скрывается неспроста. Возможно, что те документы, которые он собирался получить, заставили его исчезнуть из города.

— Мне это не нравится, — сказала Саша, наморщив лоб. — Придется проверять милицейские сводки. Не дай Бог, если он фигурирует в списке криминальных жертв.

— Будем надеяться на лучшее, — бодро произнес Николай. — Ну, а теперь — к мэру? Составите мне компанию?

— Да, — сказала Саша после недолгого раздумья.

Но к мэру прорваться не удалось. В ста метрах от здания администрации они натолкнулись на серьезное препятствие.

На площади, куда подъехал джип Ершова, шла настоящая демонстрация, как в былые времена. Сашу, еще совсем крошку, водила на ноябрьские и первомайские шествия мама. Вернее, не водила, а держала на плечах. У отца эти дни были рабочими и самыми напряженными. Потом Саша видела другие демонстрации. Они были, наверное, более «сознательными» со стороны их участников, но ей иногда казалось, что большего единения, чем во времена ее детства, на массовых прогулках люди не испытывали. Может быть, потому что их объединяло общее отношение к происходящему? Например, ирония по отношению к самим себе, машущим флажками и бессмысленными плакатами? Или все-таки уверенность в завтрашнем дне?

Нынешняя демонстрация в Новоладожске могла быть вызвана чем угодно, только не этой уверенностью. Хотя народ к площади стекался энергично — из улочек и переулков, соединявшихся с площадью. Виднелись тут и люди с флажками, но в основном в руках демонстрантов красовались пивные бутылки и банки. На удивление было много молодежи — и бритоголовой, и длинноволосой, и в широких штанах-«трубах», и в пятнистых армейских брюках, и в драных джинсах с бахромой.

Ершов не выдержал и воскликнул:

— Господи помилуй! Что происходит?

— А мы сейчас у кого-нибудь спросим, — сказала Саша. — Что-то плакатов с требованиями не заметно.

И словно в ответ на ее слова на площадь въехал большой грузовик-«шаланда», на котором находилось несколько человек, державших в руках огромные яркие плакаты.

— Вот это да! — выдохнул Николай. — Мы, Саша, с вами, действительно, пропустили что-то очень важное.

Они переглянулись, протиснулись в самую гущу толпы и приблизились к грузовику. Крепкие мужички с суровыми обветренными лицами, на которых запечатлелся опыт нелегкой жизни, держали в руках транспаранты с весьма занятными надписями.

«Химический комбинат — террористам! Взорвать к… матери!» «Двухголовых детей пусть рожают жены и любовницы чиновников!»

Были надписи и попроще.

«Насильники! Оставьте природу в покое!», «Могильники — в Европу! России — жизнь!», «Недолицымов, прячь лицо! Мы тебе его намылим!», «Мэр! Не рой могильник! Сам в него попадешь!»

Ершов осторожно прикоснулся к плечу пожилого мужчины с относительно спокойным взглядом и интеллигентным лицом.

— Нельзя ли узнать, зачем здесь народ собрался? Что это все означает?

Мужчина оглянулся и посмотрел на него, как на инопланетянина.

— Не местный что ли? — слегка усмехнулся он. — Народ против власти выступает.

— Ну, это мы поняли, — кивнул Ершов. — А чем народу власть не угодила?

— Известно — чем… — лицо мужчины приобрело злое выражение. — Город наш за гроши капиталистам продали. Сволочи!

— Это как — продали? — поразился Ершов.

— А как продают? Деньги — товар.

— Что прямо весь город продали? — не отставал Ершов.

— Зачем им весь город продавать? — зло усмехнулся мужчина. — Комбинат продали и холмы с лесами. Помойка теперь тут будет ядерная. А то, что здесь люди живут и кости отцов и дедов лежат, кого волнует?

— Э-ге, постой-ка! — воскликнул Ершов. — Холмы, говорите, продали? Откуда это известно?

— Нет ничего тайного, что бы не стало явным, — наставительно проговорил собеседник. — Нашлись информаторы. Только народ не дурак. Терпит-терпит, а потом как жахнет! Чтоб помойку им здесь устраивать, прежде кладбище всеобщее придется соорудить.

А народ все прибывал и прибывал. Лишенные всякого руководства, задние ряды потихоньку напирали на передние.

— Надо выбираться, иначе нас здесь затопчут, — бросил Ершов Саше. — Здесь, в гостинице (он указал жестом), в одном из магазинчиков мой приятель охранником работает. Оттуда мы все увидим. Или вы предпочитаете совсем покинуть эпицентр событий?

— Нет, конечно, — пробормотала Александра.

Через две минуты они очутились в маленьком магазине одежды с довольно-таки приемлемыми ценами и перепуганными продавцами. Охранник о чем-то пошептался с бледным от страха администратором, который только что руководил процессом опускания жалюзи, а потом поманил рукой Ершова. Саша и Николай поднялись на полэтажа, где через узкое лестничное окно, перегороженное решеткой, можно было наблюдать часть площади.

— Да, — протянул Ершов. — Отсюда мы вряд ли что увидим.

Он шепотом подозвал своего приятеля. Еще через несколько минут на крыльцо здания осторожно вышли любопытствующие сотрудники офисов и магазинов, располагавшихся в гостинице. Среди них находились два охранника и несколько девушек в униформе продавцов — темных бордовых халатиках с бейджами на нагрудных карманах и таких же бордовых бейсболках. Узнать в этой компании журналистку Александру Барсукову было практически невозможно — униформа делает любого человека невидимкой.

Толпа тем временем волновалась все больше и больше. На «шаланде» установили импровизированную трибуну, и неприметный, но горластый человек с интонациями, весьма напоминавшими начинающего фюрера Третьего рейха, в мегафон стал призывать народ к справедливому бунту и расправе над продажной властью. Народ не остался равнодушным к призывам и ответил свистом и крепким словцом, скандируемым хором. Потом «фюрер» потребовал к ответу мэра. Толпа стала скандировать его последние слова.