— Обязательно отправлюсь, — сердито сказала Саша. — Но чуть позже. Пока не выясню, кто за всем этим безобразием стоит. И что вообще происходит в Новоладожске. Пока не пойму, почему и кто так испугался моей информации. А до тех пор пусть ищут. Если им денег налогоплательщиков и своих ног не жалко.

— Саша, — Ершов посерьезнел. — Мне кажется, что если они пошли на такую откровенную дезинформацию и так неплохо ее организовали, дело это серьезнее некуда. Вы очень рискуете. Может быть… вас спрятать? Где-нибудь… в более закрытом месте, чем наша община?

Саша рассмеялась.

— В монастыре? Спасибо. Но это слишком серьезный шаг. Я к нему еще не готова.

В автобусе было душно. Кондиционеры, изготовленные норвежской фирмой, кажется, не были рассчитаны на тропическую жару, внезапно обрушившуюся на северо-западную часть Европы. Проехав таможенный пост, пассажиры заметно оживились, зазвенели бутылки, зашуршали пластиковые стаканчики. Три невероятно толстых парня на задних сиденьях затянули какую-то задорную финскую песню. В Выборге почти все вылезли — оживленные и не потерявшие интереса к окружающему заигрывали с местными девушками, стоявшими у лотков с матрешками, старинными военными гимнастерками и русской водкой.

Маленькая, рыжая, похожая на Пеппи Длинный чулок Фанни выходить из автобуса не стала. Не было никакого настроения выходить, да и вообще… Ей боязно было ступать на эту загадочную и, вероятно, заколдованную, по ее мнению, землю. Сделать это рано или поздно, конечно, придется, но если можно оттянуть этот момент, то она его будет оттягивать изо всех сил. Если бы не Бьерн и его вечные шуточки, Фанни так всю поездку и просидела бы в автобусе. Одно дело русский язык изучать в Стокгольмском университете, совсем другое — общаться с русскими и по русским дорогам ездить… В это сомнительное предприятие, называющееся «Русское турне», втравил ее, конечно же он, Бьерн. Целый год, сидя рядом с ней на лекциях и семинарах, парень только тем и занимался, что уговаривал Фанни поехать на каникулы в Россию. «Невероятно, — говорил он, — что лучшая студентка русского факультета до сих пор не посетила эту замечательную страну, не общалась с людьми, для которых русский язык является родным. Это большой пробел в твоем образовании».

В отличие от Фанни, Бьерн ездил в Россию каждый год. Потому что наполовину был русским.

Таня Ласточкина, впоследствии Татьяна Ларсен — мама Бьерна, родилась в семье простых питерских инженеров, закончила школу и институт в Питере и несколько лет проработала в Публичной библиотеке младшим библиографом. Возле Публички она и столкнулась с долговязым смешным парнем из Швеции. Причем, смеясь рассказывал Бьерн Фанни, столкнулась в буквальном смысле этого слова. В то утро она опаздывала на работу, а Эмиль Ларсен гулял по Невскому в компании своих соотечественников. Как и они, под ноги он себе не смотрел, а все больше по сторонам оглядывался и фотографии делал. Татьяна же как раз смотрела себе под ноги, боясь поскользнуться, шмякнуться оземь и что-нибудь себе сломать, ибо дело происходило ранней весной в жуткий гололед. Обходя опасные ледяные накаты, она со всего размаху врезалась в живот шведу, подошвы скользнули, и то, чего она боялась, случилось. Неловко завалившись на бок, она вдруг почувствовала острую боль в предплечье…

Несколько дней Эмиль навещал ее в больнице, тяжело переживая свою вину, а когда срок туристической поездки подошел к концу, вдруг понял, что кроме чувства вины, он испытывает и иное чувство. Но только через три года ему удалось уговорить Татьяну перебраться на его родину, но она поставила условие: дети, которые у них когда-нибудь будут, должны несколько месяцев в год проводить в России. Чтобы не забывали своих корней. Эмиль не стал спорить, он разделял принципы любимой супруги. Поэтому и старший Бьерн, и младшие Петер и Кристина, едва научившись ходить, каждое лето отправлялись к русским бабушке и дедушке в Санкт-Петербург, где проводили полтора месяца в скромной коммунальной квартирке на улице Маяковского, а другие полтора месяца гостили в большом деревенском доме у прабабушки в Новоладожске. Бабушка и дедушка прививали детям любовь к русской культуре и строгой петербургской красоте. Прабабушка и новоладожская шантрапа помогли пройти «школу выживания в России». В результате Бьерн, как и его братишка с сестренкой, не только отлично знал русский язык и русские обычаи, но и по сути своей был почти русским.

Последние два года традиционные каникулярные поездки для юноши превращались в тягостную обязанность, ибо ему страстно хотелось, чтобы рядом с ним в это время была любимая девушка — Фанни Свенсон. Но любимая девушка в Россию ехать наотрез отказывалась. Сначала, после первого курса, она объясняла свой отказ недостаточным знанием языка, а когда овладела русским почти в совершенстве, призналась Бьерну, что Россия ее пугает. «Я иногда смотрю русские каналы, — говорила она. — То, что там показывают — ужасно». Напрасно Бьерн пытался объяснить Фанни, что русские каналы просто предпочитают сюжеты-ужастики другим темам. Насмотревшись передач о российской действительности, она пребывала в твердой уверенности, что в России жить невозможно.

Однако Бьерн не сдавался. Он продолжил осаду с иной стороны. На третьем курсе Фанни всерьез увлеклась экологическими проблемами и даже вступила в европейскую экологическую ассоциацию. Ни одна серьезная акция «зеленых» в Европе не обходилась без ее участия — будь то митинг против вырубки старых деревьев в Осло или демонстрация в защиту бездомных кошек в Касабланке. «Все это очень похвально, — сказал как-то ей Бьерн. — Но ни одна страна так не нуждается в деятельности вашей ассоциации, как Россия. Уровень просветительской работы в области экологии там весьма низок. Вот где ты сможешь сполна проявить свою неуемную энергию». Фанни снова сказала «нет», но Бьерн понял, что зерно упало на благодатную почву. А перед самым началом летних каникул она ему позвонила и решительным тоном сообщила, что готова ехать в Россию. Правда голос ее при этом слегка дрожал…

Бьерн вышел из автобуса вместе со всеми, а Фанни единственная из группы осталась мучаться в духоте — кондиционеры при остановке автобуса автоматически отключались. Впрочем, сквозь щель приоткрытой двери легкий свежий ветерок все же проникал, и Фанни утвердилась в своем решении не покидать своего места.

Из окошка была видна почти вся площадь, на которой они сделали остановку. Перед ними возвышалась невысокая старинная крепость, которая не произвела на Фанни никакого впечатления. Общий убогий вид, ржавые водосточные трубы снаружи, груды мусора вокруг. Допотопный базар на самой площади представлял тоже жалкое зрелище. Бедно одетые старушки, предлагавшие свой никому не нужный товар: детские свистульки, пожелтевшие кружевные салфеточки… Возле туристов довольно-таки быстро скакал одноногий инвалид неопределенного возраста и пытался продать какую-то награду. Возле длинного тощего шведа с пушистыми усами по имени Олаф сгрудилась стайка мальчишек. Фанни вдруг заметила, что пока основная компания наперебой что-то ему предлагала, самый маленький и юркий стремительным неуловимым движением выхватил из заднего кармана Олафа пухлый бумажник и мгновенно растворился в толпе. Открывать окно и кричать было поздно. Фанни любила старинные детективы и читала о трюках карманных воров, поэтому понимала тщетность поисков бумажника. Скорее всего, он валяется тут же неподалеку, но уже без содержимого. Оставалось только пожалеть пышноусого.

Бьерн вернулся быстро, неся в руках огромного плюшевого медведя. Он торжественно вручил игрушку Фанни и только потом уселся в кресло, весело отфыркиваясь.

— Этот русский приятель теперь будет твоим охранником. Надеюсь, вы подружитесь, — проговорил он.

Фанни равнодушно смотрела на медведя.