Сознание и тело – одно целое. Наши тела и сознание находятся за пределами наших личностных эго. Они субстанция величайшей природы, самого космоса. Космос есть единство наших тел и сознания. Когда мы это понимаем, мы начинаем правильно понимать буддизм, достигая его сердца.

Никто не в состоянии понять радость, наполняющую познавших истинную близость себя.

Это такая форма концентрации, которая не только не творит смятения в сознании, но должным образом организует его, что создает гармонию в нас. Дзадзэн – это близость с самим собой. Во время дзадзэна мы следуем космическим порядком, естественно, автоматически, бессознательно, но средством хиширье – думая без мыслей, за пределами мыслей.

Результатом движения от мысли к мысли часто бывает нервное расстройство, от немысли к немысли – ступор. Бегство вообще от всего – нехорошо. Естественное состояние есть хиширьё; движение от немысли к не-мысли приводит ко сну. Не спите.

Если сконцентрироваться на позе, мы забываем думать, и неосознанное выказывает себя. Лучший способ – движение от мысли к немысли, от немысли к мысли.

В мире дзадзэна, в мире ку нет больше глаз, носа, языка, ушей, чувств или сознания. Все существует бессознательно, естественно, автоматически, но нет тут и личной мысли об этом существовании, ничего осознанного. Все естественно следует космическим порядком. То, что относится к осознающему уму, не имеет ничего общего с сатори. Истинное сатори приходит не чувственно, вне ощущений. Но мастер скажет, явилось ли оно.

Затем никакие преграды не могут вас остановить. Хиширье, самадхи. Рот закрыт, тело неподвижно, поза сильна и наполнена энергией, дыхание глубоко, большие пальцы рук горизонтальны. «Подоприте» небо макушкой головы, упритесь коленями в землю.

Изначально сознание хиширье – это то, что мыслимо космосом, находясь в гармонии с космическим порядком.

Хиширьё – не особое состояние сознания, напротив, это естественная, изначальная мысль. Оно ничего не отвергает, все включает в себя.

Когда мозг спокоен и находится в состоянии полной уравновешенности, тогда человеческий микрокосм есть совершенный и гармонический образ микрокосма. Но стоит нашему сознанию создать хоть малейшую концепцию, хоть небольшое дискримина-торное понятие, как гармония исчезает.

Во время дзадзэна, собирая наше сознание в фокусе, двигаясь вглубь своей позы и успокаивая ритм нашего дыхания, мы создаем условия для появления праведной гармонии, создающей состояние сознания хиширье.

5. КЬЕ ГЬЕ ШО ИТТО

Кье – учение.

Гье – практика.

Шо – сатори, мудрость, понимание.

Итто – единство.

Учение, практика и сатори не существуют отдельно.

6. БУДУКОДЖО НО ХОМОН

Будда – идеал устремлений нашей повседневной жизни, но не следует слишком привязываться к нему. Мы должны быть за пределами Будды. Если мы слишком привязываемся, мы отделяем будду от нас, превращая его в некий трансцендентальный внешний обьект.

Мы должны стать Буддой, который существует в наших телах и сознании. Во многих религиях Бог является объектом веры, к которому люди полностью привязаны. Это ошибка; это создает дуальность в сознании между своей самостью и объектом веры. Единство рушится.

Кье гье шо итто

Сие ни в коем случае не означает, что мы не должны уважать Будду, но мы и не должны зависеть от него.

Действовать с сознанием миштоку – без устремленности к цели – лучший курс.

7. ШИНДЖИН ИЧИ НЬЕ

Тело и сознание не два (не одно и другое). Это секрет дзэн.

В то время, как Хуэй Нэнг дал дзэну его китайскую особенность, Хакуин (1686 – 1769 гг.) создал японский Риндзаидзэн. Его незаурядная энергия и многосторонность его учения способствовали созданию новой структуры дзэна. Однако, несмотря на всю энергию, вливаемую им в окружавшую его жизнь, он не был лишь знаменитым мастером дзэн, но также и известным художником, скульптором, и из всех мастеров он прослыл как наиболее привлекательный, чувствительный и гуманный человек. Будучи уже стариком, он обычно сидел на поле, где работали крестьяне, и, взгромоздясь на борозду, говорил с ними о дзэне.

Он вырос в глубоко религиозной семье в деревушке у подножия горы Фудзи. Его отец был самураем, а мать принадлежала к экстатической секте буддизма Нитирэна. Хакуин, будучи очень чувствительным мальчиком, одаренным такой замечательной памятью, что в возрасте четырех лет мог пересказать триста песен, страстно желал стать монахом, и в пятнадцать лет ему рязрешили вступить в дзэнский храм его родной деревни. Вскоре после этого его пригласили продолжить обучение в большом монастыре, где он пробыл до девятнадцати лет. Именно тогда в его сознание вошло великое сомнение. Это было связано со смертью китайского мастера дзэн по имени Ганто. Этот мастер вступил в схватку с грабителями, а когда все монахи под натиском банды убежали из храма, он продолжал сражаться. Один из разбойников пронзил его копьем, и хотя выражение лица Ганто не изменилось, он испустил ужасный предсмертный крик, который был далеко слышен.

Шинджин ичи нье

Хакуина глубоко потрясла по этому случаю человеческая бренность. Если даже такой одухотворенный человек как Ганто был повержен страхом и болью, что же оставалось ему – обычному послушнику? Он решил оставить дзэн и заняться поэзией. Но однажды он увидел, как раскладывали книги храмовой библиотеки на солнце для просушки и, закрыв глаза, взял наобум книгу. Это была книга «Учение дзэн», а открыта она оказалась на главе, повествующей о том, как аббат Джимье медитировал тогда, когда другие спали, и сам еле сдерживался, чтобы не уснуть. Для этого он проткнул себе бедро металлическим сверлом. История эта вдохновила Хакуина продолжить медитацию. После четырех лет интенсивного и самоотверженного дзадзэна, медитируя на коане о том, имеет ли собака природу Будды, он вошел в состояние, которое он сам сравнивал с ледяным полем, простирающимся на тысячи миль, в то время как внутри его было чувство полной прозрачности. «Ничто не шло вперед, ничто не двигалось назад, я был подобен идиоту, имбецилу, и не было ничего, только коан. Хотя я посещал лекции, они звучали каким-то отдаленным гулом в каком-то далеком зале за много ярдов от меня. Иногда мне казалось, что я летаю в воздухе. Несколько дней продолжалось это состояние, когда однажды вечером пробил храмовый колокол и разрушил все. Это было подобно тому, как разбивается ледяной бассейн или валится дом, сделанный из изумруда. Когда я вдруг проснулся снова, я понял, что я сам был Ганто, старым мастером, и что все, даже самые мелкие черты моей личности, были утеряны. Все сомнения, которые меня мучили до сих пор, полностью исчезли как кусок талого льда. Я крикнул громко: «Как чудесно! Как чудесно! Нет ни рождения, ни смерти, которых надо избегать, нет и высшего знания, к которому необходимо стремиться».

Хакуин

Хакуин понимал, что его прежние идеи относительно крика Ганто не основывались на действительной личности, но только на концепциях о том, как следует вести себя мастеру дзэн. Его восторг по поводу этого открытия, как и его саториподобный опыт заставили уверовать его в то, что он достиг просветления, – фактически он был глубоко убежден, что в течение сотен лет никто ничего подобного не переживал. Но настоятель монастыря оставался равнодушным по поводу всего этого. Разочарованный Хакуин ходил к другим мастерам в надежде получить их признание, но никто не желал принять его опыт сатори. В конце концов он был направлен к довольно строгому мастеру Шоджу.