— Выпьем за «Ворон»! И за то, чтобы он догнал любого испанца в штиль и в бурю!

— Добрая посудина, — согласился Алан Шестипалый, чокаясь с Куком.

— Трухлявая лоханка! Чтоб ей в пекле сгореть! — донеслось справа. Брови Кука приподнялись; как истый шотландец, он не любил, когда ему противоречили. Щелкнул курок взведенного пистолета, но Жак Герен похлопал приятеля по спине:

— Не сейчас, Брюс. Время развешивать ублюдков по реям еще не пришло. Сперва все надо доесть и допить.

Они выпили. Пираты ополовинили кружки размером в пинту, Серов едва пригубил. Ром ему решительно не нравился, как и шайка мордоворотов с «Грома». Сейчас он выпил бы немного коньяку, а лучше — хорошего вина, но выбор в этом заведении был невелик: или голландский джин, или ямайский ром. Джин ему тоже был не по вкусу — отдавал горьким можжевельником. К тому же и цены кусались — четыре песо за кварту, два — за пинту, в точности как говорила Шей ла Брукс. Не забогатеешь в пиратах! — подумал Серов. Особенно при таком тарифе на спиртное.

— За пушки «Ворона»! — Кук, явный заводила в компании, снова поднял кружку. — За наши медные пушечки и их здоровые круглые глотки!

— Ржавый хлам, — негромко, но отчетливо пробурчали за соседним столом. Кук начал медленно подниматься. В одной руке он держал кружку, в другой — пистолет.

— Это кто сказал? Клянусь яйцами всех парней из клана Мак-Кукан, я вобью ему в глотку каждое слово! Прямо через его поганые зубы!

Соседи приумолкли, но, судя по злорадным ухмылкам, не сильно испугались. Заводилой у них был смуглый и темноволосый человек, которого приятели звали Баском. Сейчас он глядел на Кука и вызывающе усмехался.

— Сядь! — Мортимер дернул шотландца за рукав. — Жак прав, рано! Прах и пепел! Столько еще не съедено и не выпито! А ведь все оплачено!

— Когда все допьем, ты будешь под лавкой валяться, — резонно заметил Кук и выпалил в стену. Потом все-таки сел и начал заряжать свое оружие.

Страх Божий потянулся к фляге, опрокинул ее над кружкой, выцедил пару капель и взревел:

— Пью! Пью, старый козел! Рому тащи! Не бутылку, бочонок!

Хозяин, кряхтя от натуги, приволок нужную емкость и зачастил:

— Вот это дело! Это по-нашему! Когда мы взяли Маракайбо, тоже пили бочками. Перси Риггс, канонир с «Двух ветров», так и утонул в бочке. Побился об заклад, что выхлебает все, а бочка была на двести галлонов, и никак не меньше. Сунул в нее рыло, да назад не выплыл… — Пью озабоченно почесал лысое темя. — Пейте, парни, пейте, а я еще сорок восемь песо припишу… ну, пятьдесят, для ровного счета…

— Тридцать два, — сказал Серов. — Бочонок на два галлона, шестнадцать пинт.

Пью дернул плечом:

— Это тебе мнится, приятель. Иллюзия такая, понимаешь? С пьяных глаз большое кажется маленьким, я это точно знаю. Когда мы пили в Мара-кайбо…

— Ты нам трап в задницы не задвигай, — проворчал Жак Герен. — Андре считать умеет, и глаза у него на месте. Он не шантрапа какая-то, а маркиз!

— Точно, маркиз, клянусь святым причастием! — поддержал Мортимер. — А ты — мошенник, Пью! Чтоб тебе мои сапоги поперек глотки стали! Ты что же, древняя вошь, хочешь маркиза объегорить? — Он стукнул кулаком по столу и, заикаясь, произнес: — Н-не выйдет! М-маркиз — он бля… бла… благорродный человек и оп… опразованный! Его н-не надуешь! Он, если хочешь знать, м-мой под… подельник!

— Почти готов, — пробасил Хенк, поднялся и стал разливать. Бочонок в его огромных лапах выглядел не больше банки для варенья. У входа в загородку, что отделяла «Старый Пью» от улицы, столпились двадцать или тридцать оборванцев, привлеченных терпким запахом рома. За соседним столом завистливо вздыхали, а глазки у портовых шлюх, сидевших по другую сторону, заволокло мечтательной мглой. Одна из них, белокожая, в шляпе величиной с автомобильное колесо, подмигнула Серову и выставила из-под подола платья грязную босую ногу.

Скромно тут у них с эротикой, даже убого, подумал Серов, разглядывая ее декольте. Рассказать бы, что случится через триста лет, так ведь не поверят… Небоскребы, автострады, самолеты, лайнеры, пушки-пулеметы — это еще ладно, это чудеса вполне вообразимые, а вот про голых девок, что пляшут в кабаках и трахаются в порнофильмах, могут не понять. Пожалуй, точно не поймут — ни Шейла Джин Амалия, ни эти потаскушки, ни даже разбойные приятели-подельники. Мрачно усмехнувшись и вспомнив Чечню, Серов подвел итог: жестокости в мире за три столетия не убыло, но к ней добавилось растление нравов. Вот хотя бы постельный бизнес, занятие презренное, позорное… А в цивилизованном двадцатом веке — едва ли не почетная профессия, предмет мечтаний юных дев. Да и душегубов там побольше — есть и пираты, и разбойники, а кроме них — бароны наркомафии, фашисты, террористы и великие вожди, сгноившие столько народа, сколько в ста Вест-Индиях не сыщешь.

Кук прервал эти грустные мысли, поднявшись и грохнув о бочонок рукоятью пистолета.

— За Старика! Не верьте вранью, что все шотландцы не любят англичан. Не любят тех, кто шкуру с них дерет, а к благодетелям и честным командирам очень даже расположены. — Он зачерпнул горсть монет и высыпал их в блюдо с мясом. — Глядите, братья! Это Старик о нас позаботился! Хоть он не Морган, однако всяким Пикардийцам нос натянет! Он…

— … обезьяна плешивая, — послышалось с крайнего стола.

Оскалившись, Кук вскинул пистолет и разнес пулей кружку, что стояла перед Баском. Девицы взвизгнули, пираты зашумели, кортики и тесаки со змеиным свистом стали вылезать из ножен, а Мортимер, совсем уже снулый, вдруг очнулся, цапнул обглоданную кость и, поглядев на нее, заорал:

— Бей! Самое время!

Но тут, предчувствуя разгром, вмешался папаша Пью:

— Всем — пинта рома за счет заведения! Спокойней, джентльмены, спокойней! Вы можете выйти на свежий воздух и там продолжить свои споры. Те, кто останется жив, вернутся и выпьют за упокой погибших. Прислушайтесь, я дело говорю. Ром это всегда ром!

Баск, однако, счел это предложение оскорбительным. Нахмурившись и сузив глаза, он уставился на папашу Пью и прорычал:

— Ты, тухлая черепаха, думаешь, что я не могу заплатить за выпивку? Ты думаешь, что если у Баска не звенит в карманах, так он совсем уже нищий? Гроб и могила! Вот, бери, старый кровопийца!

Протянув руку, он пошарил под столом и вытащил почти нагого юношу. Парень — или, скорее, мальчишка — был невысоким, грязным и до того истощенным, что выпирали ребра под туго натянутой кожей. Чресла его охватывала рваная кожаная повязка с бахромой из обломанных перьев, на впалой груди свернулся татуированный синим кайман, черные волосы спадали космами до пояса, а темные обсидиановые глаза казались застывшими и неподвижными, как у покойника. Индеец, понял Серов, разглядывая его медно-смуглое широкоскулое лицо.

— Бери, за десять песо отдаю! — повторил Баск, подталкивая парня к кабатчику. — Откормишь, хороший будет раб. Бочки катать, блюда таскать, тарелки мыть… А то ты их не моешь никогда, старый пердун.

Пью скривился.

— На кой мне дармоед за десять песо? Я за него и пять не выложу, клянусь Христом! А кто не хочет жрать с моих тарелок, может катиться в таверну Караччи или к Луи Маро, где мясо с червями и тараканами.

— Отдам за пять, — сказал Баск, поднимаясь и хватая индейца за волосы. — А не возьмешь, перережу глотку и выпущу кровь в твое вонючее пойло.

Парень уставился в пол с безразличным видом — то ли язык был ему непонятен, то ли смерть казалась облегчением. Он не шевельнулся даже тогда, когда пират выхватил нож из-за пояса. Обе компании, что с «Ворона», что с «Грома», забыв о ссоре, глядели на спектакль с интересом.

Зарежет пацана, подумал Серов и полез в свой новый кошелек.

— Пять песо? Сторговались, я беру. Вот деньги.

На его ладони лежали несколько серебряных монет и случайно попавшие с ними часы. Циферблат «Ориона» поблескивал тусклым золотом, корпус тоже был золотым, а что до анодированного браслета, то и его от золота не отличишь. Глаза Баска жадно вспыхнули, он облизнул губы, потянулся к часам, но Серов быстро сунул их за пазуху, под рубашку.