Надо бы Шейлу отыскать, подумал он и, оглядываясь, побрел по улице. Но ее не было — да и что ей делать в этом пьяном бардаке? Она, скорее всего, спала сейчас в доме коменданта или точила клинок, готовясь к завтрашнему походу. И все же она была с ним, посматривала на Серова откуда-то сверху, из ковша Большой Медведицы, выглядывала из-за вуали Волос Вероники, улыбалась ему с раскидистой ветви Андромеды. Серов улыбнулся ей в ответ и замурлыкал:

Он с чувством исполнил припев, где говорилось про золотые пряди, бантики и милый курносый нос, и, пока пел, слышал лишь собственный голос да чистое тихое журчание реки — будто бы не Ориноко, а какой-то другой, безымянной, что текла из Ниоткуда в Никуда в счастливом Нигде, вне времени и вне пространства. Остаться бы здесь, подумал Серов, в мире, где всегда Сегодня и нет ни Завтра, ни Вчера, а значит, нет ни сожалений о прошлом, ни планов на будущее. К бесу эти планы! Был бы вечный день, и солнце, и деревья, и речная прохлада, и губы Шейлы…

Из-за угла ближнего дома вывалился Фарук в обнимку с Кактусом Джо. Они сделали несколько шагов вперед, назад, вбок, точно вытанцовывая затейливые коленца кадрили, потом их ноги подкосились, турок рухнул в пыль, а Кактус — прямо на него. Фарук сразу захрапел, но Кактус Джо еще попытался приподняться. Выпучив глаза на Серова, он, заикаясь, полюбопытствовал:

— Эт-то т-ты, Боб?

— С утра был я, — сказал Серов.

— Д-дьявол! Н-на ком же я т-тогда лежу?

Его голова поникла, и к мощному храпу Фарука добавились гнусавые рулады и пронзительный посвист. Серов побрел к церкви и костру, где дремали его подельники, лег на теплую землю и закрыл глаза. Сегодня кончилось, Завтра еще не наступило, и между ними он мог уплыть в тот мир, где были только губы Шейлы, прохладный ветер над рекой и зеленые деревья под ласковым солнцем.

Счастливое Нигде, которое нам дарят сны…

Тропа, ведущая сквозь сельву к руднику, была, по местным меркам, довольно широкой — по ней могли пройти два мула. Как говорили индейцы Гуаканари, она, огибая участки заболоченной местности, тянулась во влажных джунглях на день пути, то есть миль на пятнадцать-семнадцать и еще на такое же расстояние в предгорьях. Если не считать зноя, духоты, тяжелого груза, полчищ змей и надоедливых насекомых, поход не сулил каких-то сложностей и неожиданностей. Люди с «Ворона» были привычны к морскому климату, более приятному и здоровому, но все постранствовали в лесах на побережье Мексики, Панамы и Венесуэлы, так что тропическая сельва была им не в диковинку. К тому же же Джозеф Брукс отобрал самых молодых и крепких — по пятнадцать бойцов из ватаг Дойча, Тиррела и Галлахера, дюжину канониров во главе с Теггом и своих телохранителей, всех, кроме Кактуса Джо, спавшего мертвецким сном. Вместе с Шейлой, Чичем и Росано экспедиция насчитывала почти семьдесят человек, к которым добавились полсотни мулов и двести индейцев. Индейцы тащили продовольствие, мулы — две малые пушки, снятые с палубы фрегата, ядра, бочки с порохом, корзины, веревки и кое-какой шанцевый инструмент. Что до бледнолицых воинов, то они несли мушкеты с боевым припасом, пистолеты, холодное оружие, а также фляги с водой и вином. Серов прикинул, что полная выкладка была побольше, чем в горах Чечни, где он выслеживал бандитов.

Да и «зеленка», как назывался в армии лес, ничем не походила на леса Кавказа. Ни дубов, ни буков, ни травы, ни твердой почвы под ногами; гигантские деревья, все незнакомые, уходят в высь, ярус за ярусом отделяя землю от неба, их ветви и стволы переплетены лианами, свисающими сверху гроздьями порванных канатов, листья то мелкие, то огромные, причудливых форм, клочья коры и мха торчат на деревьях-башнях, как растерзанные одежды. Неба не видно, вокруг вечные зеленоватые сумерки, внизу хлюпает, на голову сыплется всякое гнилье, и этой же гнилью пахнет; копыта мулов вязнут, нога уходит по щиколотку в опавшую листву и мох. И звуки, всюду звуки! Свист и щебет птиц, похрюкивание каких-то невидимых животных, древесные шепоты и шелесты, вопли огромных жаб, крики обезьян и что-то еще, звенящее или зудящее, будто пчелиный рой. Жизнь повсюду, буйная, опасная, не угнетенная человеком, не признающая его владыкой; в этом зеленом океане он всего лишь еще одно животное, добыча или хищник, смотря по обстоятельствам. Возможно, ни то и ни другое, а только случайная жертва, что тянется из любопытства к сучку, который вовсе не сучок, а змейка. Крохотная, в десять дюймов, но смертоносней кинжала и пули.

Тропа в лесной чаще обозначалась более низким мхом, ямами, которые выбили копыта мулов, да обрубками ветвей на стволах, заметными слева и справа. В авангарде, распугивая лесную живность, тенями маячили индейцы-дозорные, за ними, в голове колонны, шел капитан вместе с Шейлой, Росано, Чи-чем-переводчиком и Гуаканари, сменившим пышный головной убор на повязку из коры и перьев. Дальше двигались корсары, груженые мулы, носильщики и арьергардная ватага Клайва Тиррела. Шагали цепочкой, по одному и по двое, так что отряд растянулся на добрую треть километра. Иногда случались заминки, большей частью у ручьев с вязким болотистым дном — тут приходилось снимать поклажу с мулов и, под проклятия Тегга, самим перетаскивать медные стволы, станины и бочки с порохом.

Эти ручьи выглядели слишком мелкими для кайманов, но однажды индейцы испуганно заверещали, и Серов различил в неглубокой воде чудовищную змею толщиной с бревно и такую длинную, что, казалось, она могла обвить и удавить разом двадцать человек. Скользнув в заросли, змея приподнялась на пару метров, раскрыла пасть и уставилась будто бы прямо на Серова. Анаконда, понял он, вскинул мушкет, но Гуаканари вскрикнул пронзительно, по-птичьи, и Чичпалакан перевел: «Не трогать! Очень, очень святой вещь! Любить свинья». К вождю подскочили индейцы с тушей какого-то зверька, покрытого бурой шерсткой, Гуаканари взял ее, потом, приседая и кланяясь, осторожно направился к змее и положил приношение на берег. Пасть удава распахнулась еще шире, бесконечное тулово дернулось вниз и вперед; миг, и жертва исчезла. Серов решил, что это капибара или агути[66].

Он возглавлял отряд из самых крепких парней Галлахера. Кола Тернан, Брюс Кук, Люк, Джос, Жак Герен и Страх Божий — все они были здесь, включая Хенка, его лохматого подельника. Мортимера и Шестипалого Алана капитан забраковал, сочтя их слишком субтильными или, возможно, слишком приверженными к горячительному. Для отбора людей в экспедицию у Брукса имелся превосходный способ в духе законов Берегового братства: всякий кандидат должен был взвалить на плечи малую двухсотфунтовую пушку «Ворона» и пройти с ней сколько сможет. Первые шесть десятков шли в поход, прочие, хлипкие или пьяные, оставались. Мудрый метод; пушки, которые вез с собой отряд, пришлось четырежды перетаскивать через ручьи, и то же самое касалось пороха и ядер.

К полудню, отшагавши пять часов в тропическом лесу, Серов взмок от подошв до макушки. Силы его еще не кончились, но оказались изрядно подорваны проклятыми бочками, которые полагалось переносить осторожно, не подмачивая пороха водяными брызгами. За этим Тегг следил особо и клялся, что нарушителю придется сожрать мокрое зелье, а потом он набьет ему глотку сухим и лично поднесет запальный шнур. Сбросить одежду и шляпу, а тем более сапоги, было невозможно — кроме птиц, анаконд, обезьян и ягуаров в сельве водились твари помельче, но пострашней. Муравьи и клещи, тарантулы, фаланги, скорпионы и пиявки, крошечные змейки, те самые, что притворяются сучком или ярко окрашенной травинкой, а кроме них — тучи летающих кровососов, мухи и огромные, страшные видом гусеницы, ядовитые пауки-птицееды и прочая мерзость. Не подмосковная роща и не пляж на Клязьминском водохранилище, мрачно размышлял Серов, стряхивая этих тварей то с рукава, то с колена, то с полей шляпы.