Выпад! Шпага испанца с тихим шелестом скользнула вдоль его клинка и устремилась к горлу Серова. Он прыгнул в сторону, чувствуя, как из пореза под ухом струится кровь; оскалившись, смерть улыбнулась ему и подмигнула — мол, в следующий не уйдешь. «И правда, не уйду, — подумал Серов, всматриваясь в темные безжалостные глаза. — Не уйду, если не разделаюсь с ним по-быстрому. Долгий бой по итальянским правилам не выдержать…»

Впрочем, если забыть об итальянской школе, правило было одно: проткнуть врага, и побыстрее. Что-то мелькнуло перед ним, какое-то видение из прошлой жизни: два застывших самурая с длинными мечами, потом один бросается вперед, а другой пропускает его и рубит врагу позвоночник. Вдохновленный этим воспоминанием, Серов ткнул наугад шпагой, раскрылся и, когда испанец с хриплым воплем прыгнул к нему, сделал сальто в воздухе. Еще не приземлившись, он нанес удар, полоснув противника сзади по шее; потом резко дернул шпагу к себе, встал на ноги и вогнал лезвие испанцу под лопатку.

— Долго возишься, — бросил ему Галлахер, шаривший у мертвеца в карманах. — Ну, двинулись дальше, парни… Подобрать мушкеты и зарядить! Идем вдоль вала, и каждой испанской собаке — по пуле в лоб. — Он поднялся на ноги и посмотрел на труп Даннермана. — Его потом заберем. Господи, будь милостив к старому разбойнику!

Они зашагали у частокола по насыпи, разглядывая строения форта. Единственная улочка Пуэнтедель-Оро, узкая и пыльная, тянулась от речных ворот к другим, открывавшимся к лесу. В самом ее начале стояли, подпирая вал, низкие амбары, по три с каждой стороны, затем два десятка небольших домов и маленькая церковь, выходившая на площадь. Площадь была крохотной; церквушка с колокольней — слева, а справа — длинное строение с верандами и крыльцом, где валялись три покойника. В центре — две пальмы, а под ними — большой деревянный крест и колода, покрытая чем-то темным, запекшимся. Колокол уже не звонил; головорезы Клайва Тиррела, перебив заслон у ворот, рассыпались по улице, осматривая дома. В дальнем углу, под накренившейся башней, атакованной Пилом, еще раздавались вопли и лязг клинков, но сопротивление было уже подавлено; оставшихся в живых испанцев, израненных и грязных, сгоняли на площадь, к колоде под пальмами. Джозеф Брукс стоял на крыше одного из складов и распоряжался, властно размахивая зажатым в кулаке палашом. Хрипатый Боб, Шейла, Рик Бразилец и другие из самых доверенных лиц ныряли в темные проемы амбаров, вновь появлялись на улице и что-то докладывали капитану. С «Ворона», застывшего в двухстах футах от пристани, долетел лязг якорных цепей. Затем Серову удалось разглядеть массивную фигуру Садлера, который спускался в отправленный за ним ялик.

Внизу между домами метнулась чья-то тень, грохнул выстрел, за ним еще два. Испанский солдат ткнулся лицом в пыль.

— Прах и пепел! Попал! — выкрикнул Мортимер, устремляясь с вала к упавшему. Алан Шестипалый ухватил его за воротник.

— Как же, попал, краб вонючий! Ты бабе в дырку не попадешь… Мой выстрел!

Ощерившись, Мортимер потянулся к ножу, Алан стиснул кулаки, но Галлахер оказался быстрее, врезал одному прикладом в живот, а другому стволом под челюсть.

— Молчать, недоноски! А я, что же, промазал? Моя пуля и мой покойник!

Мортимер, который был поумней, решил не спорить, но Алан, простая душа, окрысился:

— Это еще почему?

— Потому что я здесь старший! Так что закрой хлебало и обыщи эту падаль. Что найдешь — сюда! — Ирландец вытянул руку с растопыренными пальцами.

Нашлось немногое — серебряный крестик и три реала. Галлахер недовольно хмыкнул и с мрачным видом зашагал вперед, к воротам, что вели к лесу. Тут, на бревенчатом раскате, стояли еще четыре пушки, но никого при них не оказалось, ни мертвых, ни живых. Расчищенное от деревьев пространство между валом и опушкой джунглей было завалено трупами, и по нему бродили воины Каймана, сгоняли в кучу женщин и добивали мужчин. Три или четыре десятка индейцев уже забрались в предместья и шарили в хижинах и мастерских. Окинув их неприязненным взглядом, Галлахер сплюнул.

— Так не пойдет, клянусь преисподней! Еще немного, и эти жабы до мулов доберутся и резать их начнут! А Старик велел, чтобы животина была в целости… Ну-ка, Брюс, бери этого, этого и этого, — ирландец ткнул пальцем в Хенка, Серова и Мортимера, — и спускайся. Встанешь караулом у загона, и если какой людоед полезет, бей по яйцам.

— Они союзники, — напомнил Серов. — Бить не позволено.

— Заткнись, умник! Спросят — скажешь, мул лягнул.

Серов пожал плечами и начал вслед за Хенком спускаться с вала, но тут с улицы его окрикнули. У ворот стоял Хрипатый Боб, и в его глотке, порезанной в драке лет десять назад, клокотали слова:

— Эндррю… Эндррю писаррь… Старрик зовет…

Считать заставят, понял Серов, повесил мушкет за спину и полез вниз. Они с Бобом пересекли площадь, где сидели в пыли и угрюмом молчании восемь испанцев со скрученными за спиной руками. Эта сцена, уже знакомая, удивляла не больше, чем крест и пальмы, но при виде колоды Серов насторожился. Бревно из фернамбука[63] толщиной в добрый ярд было покрыто бурой коркой, над ней вились мухи, и несло так, будто раскрылась могила с гниющим покойником. Поморщившись, он пробормотал:

— Скотобойня тут, что ли?..

— Хрр… Она! Пррежде такого не видел, паррень? — каркнул Хрипатый Боб. — Ну, гляди, гляди… Тут дикаррям головы ррубили. Во славу Хрриста и для устррашения!

Из церкви доносился звон — похоже, сваливали в кучу серебряные чаши, подсвечники и кресты. На той стороне площади, где стоял большой дом с верандами, турок Фарук и немец Ретнер тащили за ноги убитых, а другие головорезы Тиррела уже отшибали у бутылок горлышки. Стараясь держаться подальше от колоды, Серов направился к ним, взял откупоренную бутылку, плеснул в ладонь и вытер шею. Стиснул зубы — хоть и неглубокий порез, а защипало крепко. Достал платок, намочил, пришлепнул к ране.

Так, с окровавленным платком, он и явился к капитану. Джозеф Брукс уже слез с крыши и стоял вместе с Пилом и Садлером у распахнутых ворот приземистого крепкого сарая, сбитого из фернамбуковых бревен. Сам сарай, учитывая ценность древесины, стоил приличных денег, но то, что хранилось в нем, было во сто крат дороже. Бруски длиной побольше, чем в руку, и толщиной в ладонь, сложенные ровным штабелем, сияли в лучах вечернего солнца, искрились серебряными бликами и, будто стрелы волшебных лучников, желавших защитить сокровище, кололи глаз.

— Ну, — с довольным видом произнес капитан, — что пасть раззявил? Давай, Эндрю, прикинь по-быстрому, сколько здесь.

Серов пересчитал лежавшие сверху бруски, умножил на количество рядов, с усилием сдвинул серебряную чушку, весившую около центнера, умножил еще раз и получил восемь с половиной тонн. В песо это будет…

— Триста пятьдесят тысяч, — сказал он, выйдя из сарая. — Плюс-минус пятьдесят в ту или другую сторону.

Брукс ухмыльнулся, у Пила отвисла челюсть, а Том Садлер, казначей, дернул рябой отвислой щекой и пробормотал:

— Разрази меня гром! Такая куча деньжищ… Выходит, парни, мы разбогатели!

Солнце село, и на площади запылали костры. Десантники и остальная часть экипажа «Ворона», съехавшая на берег, разбрелись по городку и предместьям; одни коротали вечер у бочки с вином, другие, с факелом в руке, шарили в домах испанцев, третьи, выбравшись за стены форта, искали благосклонности туземных женщин. Трупы испанских солдат, брошенные в воду, плыли сейчас по течению, но можно было биться о любой заклад, что до моря они не доплывут, а упокоятся в желудках крокодилов. Даннерман и еще двое погибших были преданы земле, и хирург Джулио Росано обходил корсарское воинство, врачуя раненых с помощью рома, едкой мази, корпии и чистых тряпок. Восьмерых пленников допросили и, выведав кое-какие подробности о руднике, отдали индейцам; их вопли и стоны слышались всю ночь. Амбар с грудой серебра был тщательно заперт, а рядом с ним стояла стража, Хейнар со своими братьями; они, по датской традиции, пили много, но не пьянели. Еще один пост находился у загона с мулами, которых в Пуэнте-дель-Оро насчитывалось семь или восемь десятков. Тропа к руднику тянулась сквозь джунгли, где никакой экипаж проехать не мог, и мулы, вместе с индейцами-носильщиками, являлись самым надежным транспортным средством.