Девушка кивнула:

— Я тебя никогда не покину, Эндрю. Мама… — в ее глазах блеснули слезы, — мама говорила, что Господь дает один раз и нельзя пренебрегать его подарком.

— Он послал тебе только меня? Или что-то еще? — спросил Серов, обнимая ее за талию. — Ты сказала, что ждешь ребенка… Это правда? Или ты просто хотела отделаться от губернатора с его племянником?

Слезы Шейлы вдруг высохли, разгладилась морщинка меж бровей, глаза заискрились, и на губах мелькнула улыбка — чарующая, загадочная. Лицо ее стало безмятежным, напомнив Серову мадонн Рафаэля — тех, что склонялись над младенцем с материнской нежностью. Она прижалась к нему, подняла взгляд и прошептала:

— Бог не скупится, милый. Когда он дает, то дает щедро.

— Смотрят, сучьи дети, — сказал боцман Стур, не отрываясь от подзорной трубы. — Смотрят! Пил и Дойч на квартердеке, еще ван Мандера вижу и трех парней со стекляшками. Передают их друг другу и машут руками, будто велено шкоты тянуть… Ага, вот и Садлер появился, старый хрыч! Покажи им, капитан! Так покажи, чтобы в глазенках затмилось!

Серов зачерпнул пригоршню монет, поднял повыше и наклонил ладонь. Хлынул сверкающий на солнце ручеек, раздался мелодичный перезвон — его, пожалуй, не услышали на «Вороне», но, несомненно, разглядели блеск драгоценного металла. Де Кюсси не смог рассчитаться одним серебром и, кроме песо, прислал золотые дукаты, что стало большим облегчением — легче считать и вес намного меньше. Тяжкие сундуки с серебряными монетами Серов отправил на «Русалку» капитану ван дер Вейту, а золото отмерял своей команде в обещанных Джозефом Бруксом размерах: по тысяче песо на нос, а тем, кто штурмовал рудник, еще пятьсот. Происходило это на пирсе рядом с церковью, и с палубы «Ворона», в подзорные трубы и даже невооруженным глазом, можно было разглядеть блестящий дождь, что падал в руки верных и раскаявшихся.

Верных, не считая самого Серова, Шейлы и Сэмсона Тегга, который сидел с голландцами в форту, осталась дюжина, а своевременно раскаявшихся было еще десятка два. Их, обойдя кабаки и притоны, собрал Мортимер, объясняя всем и каждому, что нынче его подельник — капитан, что справедливость и порядок будут восстановлены, и что щедротами мисс Шейлы все получат долю, хочешь в золоте, а хочешь — в серебре.

Это, разумеется, была диверсия, финансовый подкоп под кресло Эдварда Пила. Со времен фараонов битвы и войны выигрывались не столько храбростью солдат и гением вождей, не столько силой оружия и многолюдством армий, сколько основой военной мощи, что коренилась в финансах и экономике. Если деньгами распорядиться с умом, то непременно будешь в победителях — этот тезис оставался верен для всех народов и эпох. Нередко им пренебрегали, как многими простыми истинами, которым трудно достучаться до слишком жадных и корыстных, или отвергали из романтических побуждений, считая, что булат сильнее злата. Но к Серову это не относилось; он, уроженец двадцатого века, был прагматиком и твердо знал, что и почем покупается за баксы. Или за песо и дукаты, что ситуацию принципиально не меняло.

— Похоже, ты их достал, капитан, — ухмыльнулся боцман, глядя в зрительную трубу. — Фарук, нехристь блохастый, к Пилу шагает, а с ним целая толпа… Так и валят на ют, к квартердеку!

— Наблюдай за ними, Уот, — сказал Серов. — Сейчас последних отоварю, и двинем к шлюпкам.

Четыре большие шестивесельные шлюпки покачивались у пристани под охраной Страха Божьего и Кука. Все остальные тоже были при деле: Хрипатый Боб проверял снаряжение — у всех ли кинжалы и тесаки и каждый ли мушкет заряжен; братья Свенсоны возились с абордажными крючьями, привязывая к ним канаты; Тернан и Джос раздавали порох, а Шейла Джин Амалия, уже не в платье, а в безрукавке и лосинах, отсчитывала деньги. Кактус Джо и Рик Бразилец стояли в оцеплении вместе с Аланом Шестипалым, Люком Форестом и еще тремя молодцами, отгоняя досужую публику. Время было опасное, и жители Бас-Тера сидели по домам, но к нищим, пропойцам и тем из шлюх, что посмелее, это не относилось — они, заслышав звон монет, вились вокруг как мухи, клянча подачку или предлагая поразвлечься.

Серов, сидевший на бревне у сундука с откинутой крышкой, кивнул Тиррелу:

— Твоя очередь, Клайв. Раскрой кошель и подходи.

Корсар приблизился, пряча глаза. Кошельком ему служила огромная торба бычьей кожи, куда Шейла начала пересыпать золото. Монеты были большие, в пять и десять дукатов, и бренчали они как райские колокола.

— До чего приятная песня… прямо хор ангелов… Храни вас Господь, мисс Шейла! — Тиррел с виноватым видом покосился на девушку, потом на Серова и буркнул: — Ты меня прости, капитан… сэр… черти попутали… там, на Ориноко, не за того я кричал… Тебя, может, и не подняли бы на квартердек, но кричать за Пила точно не стоило.

— Повинную голову меч не сечет, — молвил Серов на русском, а на английском добавил: — Отслужишь, Клайв. Тут несколько твоих парней, бери их под свою команду. — Дождавшись, пока Шейла отсчитает деньги Хенку и Мортимеру, он спросил: — Монету с собой возьмете, или отправить Теггу в форт? Там, пожалуй, будет надежнее.

— С собой, — отозвался Тиррел, пряча кошель в широком поясе.

— С собой, — подтвердил Мортимер. — Если уж мне вышибут мозги, то оплачу доставку в пекло.

Стур махнул рукой, чтобы привлечь внимание Серова:

— Заварушка у них началась, капитан! Фарук лезет на ют, а Дойч не пускает… Пил шпагой грозится, а Садлер со шкипером спорят о чем-то… На баке человек двадцать собралось, пушкари Тегговы, и все при оружии. Кто с кортиком, кто с пистолетом…

— Пушкари, говоришь? Это хорошо. Значит, палить в нас не будут. — Серов поднялся и скомандовал: — В шлюпки, ребята! Олаф, раздай крючья! Тернан и Джос, кончайте с порохом, сундук берите! Крышку к черту сбить, сундук поставить на передней банке — пусть видят, что мы им везем.

В руках Тернана сверкнул топор, и крышка отлетела. Подняв сундук, пираты потащили его к лодке; следом, вздымая сапогами пыль, двинулись остальные бойцы. Не столь многочисленное войско, как хотелось бы Серову, но его союзником был бунт на «Вороне». Он надеялся, что половина команды ждет не дождется, когда их возьмут на абордаж.

— Господин маркиз! Постойте, господин маркиз! Подождите!

Гулкий зов раскатился по набережной, и он повернул голову. Тряся бородой и брюхом, к пирсу спешил голландский капитан, а с ним десятка полтора матросов с брига, все с тесаками и мушкетами. Сам ван дер Вейт был увешан оружием, как рождественская елка: за поясом — три пистолета и кинжал, на перевязи — длинная рапира, за плечами — ружье, а в руке, которой он энергично размахивал, остро заточенный крюк.

— Мы с вами, господин маркиз! Бринкера и еще троих я оставил на «Русалке» серебро стеречь, а прочие здесь. Ну, не считая тех, кто с мистером Теггом…

— Те, кто с мистером Теггом, в полной безопасности, — сказал Серов. — Они у пушек за крепостными стенами, а мы сейчас к фрегату поплывем, на палубу полезем, и будет там пиратская разборка. Та самая, в которой вы не хотели участвовать… Зачем вам это, капитан?

— Московиты говорят: долх плятьежом покраснится, — отдуваясь, произнес мингер ван дер Вейт. — Мы обещались за двадцать тысяч из пушек пострелять, но вы нам дали сорок. Такая щедрость обязывает, господин маркиз, и потому мои люди и я — в вашем распоряжении.

— Вам приходилось брать на абордаж корабль?

— Нет. Но меня на абордаж брали, так что какой-то опыт в этом я имею.

Серов усмехнулся и хлопнул голландца по плечу:

— Тогда вперед, капитан! Места в шлюпках еще достаточно.

Он спрыгнул с пирса в лодку и сел рядом с Шейлой у передней банки. Было четыре часа пополудни; солнце, висевшее над утесом и мрачной коробкой форта, еще заливало лучами город, пристани, склады, лачуги и губернаторский дворец. Должно быть, де Кюсси глядит оттуда на уплывающее золото… Оно переливалось и сверкало в раскрытом сундуке, прямо перед Серовым, а весла в сильных умелых руках гнали и гнали шлюпку все ближе к «Ворону» и его команде. Только слепой или безумец не понял бы, что это значит! Вот возвращаются товарищи, везут добычу на дележ, и с ними — капитан, пусть никем не избранный, но все-таки законный. Законный! Ибо то, что в любой монархии и демократии стыдливо прятали и лицемерно отрицали, в кодексе Берегового братства было аксиомой: сила превыше всего, и сильный всегда прав.