Через несколько дней он, сменив ван Мандера, встал на утреннюю вахту. Первые краски рассвета играли на небосклоне, и паруса, трепещущие над ним громадой спустившихся к волнам облаков, казались розовыми. Шейла еще спала в капитанской каюте, но руки и губы помнили тепло и нежность ее тела. Океан был спокоен, ветер устойчив, и «Ворон», слегка покачиваясь, неутомимо плыл и плыл на северо-восток, двигался к балтийским водам, к еще не существующему городу, к невозведенным дворцам, домам, соборам и грозным бастионам крепости. Все это еще предстояло построить, уложив кирпич на кирпич, камень на камень, а прежде — отвоевать такое право, но Серов не сомневался, что право будет завоевано и город выстроен. Он это точно знал, не ведая лишь собственной своей судьбы, как и положено человеку.
Но стоило ли этого бояться? Страшиться неведомого, трепетать перед будущим? Нет, думал Серов, конечно нет. Вот его корабль, вот его люди, и вот его женщина, что спит сейчас под шелест волн и посвист ветра; вот океан, и розовеющее небо, и синяя черта горизонта меж ними; вот гаснущий лунный серп, волны, облака и первый луч восходящего солнца. Все, что досталось ему в этой реальности и что останется навеки с ним, какой бы ни была его судьба. Останется в радости и горе.
Немало, — размышлял Серов, прислушиваясь к песням ветра, — совсем немало.
Он вытянул губы и засвистел, напевая про себя:
И в беде, и в радости, и в горе,
Только чуточку прищурь глаза,
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса.
Ветер аккомпанировал ему, играя на струнах тугих снастей, и волны, ласкаясь к борту корабля, тихо рокотали в такт мелодии.
