Отряд спустился к гавани. Пожалуй, именно здесь, а не в дворце губернатора, билось хищное сердце Бас-Тера. Вдоль воды шел заменявший набережную пыльный тракт с деревянными причалами, пирсами, мостками и привязанными к ним плавсредствами различного калибра, от утлой пироги и плота до баркаса. В дальнем конце, у скал, где глубина позволяла швартоваться судам побольше и пристань была посолидней, разгружался голландский билландер. Тут и там сновали лодки, одни — рыбачьи, другие — перевозившие людей или грузы, а две или три побольше, под парусами, направлялись через пролив к Эспаньоле. С северной стороны набережной — той, что была обращена к земле — тянулись кабаки и лавки, склады и веселые дома, а также универсальные заведения, где предлагалось абсолютно все, от рома и джина до женщин и ночлега. Были тут и пункты скупки всякого добра, какое могли предложить морские разбойники, ибо не каждый раз им выдавали зарплату звонкой монетой. Доля, конечно, определялась в песо, реалах или дукатах, но вместо них могли предложить пистолет, кольцо, окровавленный камзол или другую вещицу, которую можно продать либо, на худой конец, пропить. Скупщики и менялы являлись важной частью этого процесса и были в Бас-Тере людьми уважаемыми, хотя и не в той степени, как мсье Баррет и герр Макс Фрай. Что ж, каждому свое, думал Серов, оглядывая шеренгу кабаков и лавок; есть гиены, есть крысы, и аппетиты у них разные.
Джозеф Брукс остановился у мостков, к которым была причалена шлюпка с «Ворона».
— Боцман!
— Да, сэр!
— Объяви парням, что монету получат на вечерней заре. Ночь, день и другая ночь в их распоряжении. Послезавтра утром все должны быть на борту, а тех, кто будет пьян и не сумеет влезть на мачту, ты слегка прополоскаешь.
— Как обычно, сэр? Три раза?
— Да. И еще одно: лекарю влей в глотку бутыль рома и запри в каюте, чтобы к утру проспался. На берег не пускать! Иначе он, клянусь Христом, налижется до чертиков! — Капитан поворочал головой, оглядывая бывшую с ним команду, и ткнул Серова в грудь: — Ты, Эндрю! Утром проводишь лекаря к губернаторской мадам. На обратной дороге может хоть до бровей накачаться, но на корабль ты его притащишь. Ясно?
Теперь в няньки определили, подумал Серов, но ответил как положено:
— Так точно, сэр!
Брукс повернулся и начал, сопя и отдуваясь, спускаться в шлюпку.
* * *
Мешки с монетой привезли на вечерней заре, и, пока солнце садилось в морские волны, Том Садлер и Серов отоваривали команду на верхней палубе. Каждому полагалось сорок семь больших серебряных монет плюс одна поменьше, кому ливр, кому шиллинг; в целом это составляло больше килограмма серебра. Приличные деньги, размышлял Серов, отсчитывая монеты и складывая их столбиками. Даже в его времена, в Москве или, положим, в Стамбуле либо Барселоне, на них можно было погулять если не с размахом новых русских, то все-таки вполне шикарно.
Закончив денежные операции, он съехал на берег вместе с гомонящей ватагой жаждущих выпивки и развлечений моряков. Вид набережной, сонной и тихой в полуденное время, разительно переменился: двери лавок и кабаков были гостеприимно распахнуты, всюду, разгоняя тьму, пылали факелы, горели фонари, звенели кружки, и вдоль причалов слонялась тысячная толпа, огромное скопище для Бас-Тера, в котором, вместе с предместьями, всего-то насчитывалось тысяч двенадцать жителей. Были тут корсары с «Грома», загорелые, с красными платками на головах, увешанные оружием; были буканьеры в кожаных жилетах и штанах, лохматые, с нечесаными бородами; были вороватые мальчишки и подозрительные личности, кто в лохмотьях и босиком, кто в роскошном камзоле на голое тело и явно чужих сапогах; были клейменые уголовники, рабы и пленники всех цветов кожи, и, разумеется, были женщины. Одни попроще — индианки, негритянки, мулатки; другие, белые, с накрашенными лицами, щеголяли в платьях с декольте до пупа и явно стоили дороже своих цветных товарок. Весь этот сброд собрался ради прибывших с «Ворона», желая поосновательней и побыстрей облегчить их кошельки и карманы. Все просто горели дружелюбием в расчете на даровую выпивку или гешефт посолидней, и только люди Пикардийца казались хмурыми — видно, чужая удача их не слишком радовала.
Серов пробился сквозь эту толпу в сопровождении подельников, не раз ощущая, как быстрые ловкие пальцы ощупывают пояс. Но кроме заправленной в джинсы рубахи там не было ничего; монеты лежали в одном кармане куртки, часы и прочее имущество — в другом, куртка была плотно свернута и прижата к груди. Мортимер и Хенк, руки которых были свободны, охраняли свое добро иным способом, раздавая оплеухи и зуботычины, Серов же мог только пинать самых нахальных оборванцев. Зато делал он это от души.
Втроем они ввалились в лавку, которую держал Конопатый Клод, приятель Мортимера, бывший корсар, порвавший с промыслом из-за потери уха, глаза и ноги. Впрочем, он ковылял на деревяшке быстрее стивенсоновского Сильвера и в пять минут выложил все, что требовалось Серову. Во-первых, крепкий матросский сундучок голландской работы, с ручкой на крышке и надежным замком; во-вторых, одежду, сообразную морским занятиям: холщовые короткие штаны, полотняную рубаху, кожаный жилет и сапоги. Цену заломил немалую, двадцать восемь песо, и Серов, буркнув «Обираловка!», уже направился к выходу, но Мортимер его придержал. Затем он начал торговаться, напирая на дружбу и прежние услуги, оказанные Конопатому, так что в конце концов сошлись на двадцати пяти монетах, включая кожаный ремень, кошель, английский нож и красную косынку. Здесь же в лавке Серов переоделся, нацепил перевязь со шпагой, пересыпал в кошель монеты, сунул туда часы и зажигалку, а все остальное спрятал в сундучок. Крышка захлопнулась со стуком, что прозвучал аккордом судьбы; прошлое было отрезано, и все, что от него осталось, хранилось теперь в этом маленьком дубовом ящике.
Серов со вздохом взялся за ручку. Потери, одни потери… А что он приобрел? Что? Личико Шейлы и синие ее глаза мелькнули перед его мысленным взором, но подельники уже тащили Серова на улицу, орали, в два горла обсуждая, что и где будут есть, а главное — пить. Сошлись на «Старом Пью» и вскоре присоединились к уже сидевшей там компании. Рожи были все знакомы: Жак Герен, Люк Форест, Джос Фавершем, Брюс Кук, Алан Шестипалый и, разумеется, Страх Божий. Их появление встретили дружным ревом и грохотом кружек по столу. Вопили, похоже, лишь от избытка чувств — никто еще не успел набраться по-серьезному.
Таверна «Старый Пью» была навесом на столбах, выпиленных из почерневшей от времени и непогоды мачты; боковые стены обшиты старыми корабельными досками, вместо передней стенки — фальшборт с наложенным поверх планширом, и между этой загородкой и стойкой — три длинных стола со скамьями, сбитыми из пушечных лафетов. Стойку изготовили из палубных досок, брошенных на бочки, и в целом заведение напоминало кубрик на пиратском корабле, украшенный огромным ржавым якорем да абордажными саблями и топорами, развешанными всюду. Его хозяин папаша Пью, проходимец лет шестидесяти, утверждал, что доски, мачта, планшир и все остальное принадлежало некогда фрегату «Велкам», одному из последних кораблей, на котором плавал великий Генри Морган. Но Люк Форест и Алан Шестипалый объяснили Серову между двумя кружками, что веры старому Пью нет никакой; его послушать, так он был у Моргана в лучших приятелях и грабил с ним Пуэрто-Бельо, Маракайбо и Панаму[33]. А это все вранье и наглая брехня, поскольку у Пью руки-ноги целы, уши и глаза на месте, и шрамов от ранений тоже нет, а такой телесной сохранностью не может похвастать ни один из моргановских ветеранов. Просто папаша Пью хочет примазаться к славе грозного корсара, а по правде говоря, был он кабатчиком в Порт-Ройяле и переехал на Тортугу, когда Порт-Ройял накрылся[34].
Слушая эти байки, Серов пил, но в меру, заедал жареной говядиной и какой-то тропической овощью и зорко поглядывал по сторонам. Помнилось ему из книг и фильмов, чем кончались такие пиры, и, надо думать, нынешнее застолье тоже не было исключением. Они восседали за средним, почетным столом, который ломился от блюд, подносов, фляжек и бутылок, а справа расположились десятка полтора головорезов с «Грома», тянувших по первой кружке и зыркавших на них голодными глазами. Слева сидели девицы, три шоколадные мулатки, индианка и четыре белых; улыбались призывно, ждали, когда клиенты дозреют и пригласят к столу. Папаша Пью, шустрый старичок с серьгой в ухе, вертелся вьюном, таскал компании жратву и выпивку, а на другой стол даже не косился. Чего коситься на безденежных? Девицы тоже на них не глядели. Брюс Кук поднял оловянную кружку:
