Литмир - Электронная Библиотека
A
A

И хорошо, что его парализовал страх. Дернулся бы при задержании… И все. Получил бы дубинкой по почкам. Потом физиономией к столу. Для пущей надежности. Вот уж хорош бы он явился к Корнилову…

А ведь как все могло сорваться, – с внезапным, запоздалым ужасом подумал он, чувствуя, как опять наливается тяжестью левая рука. – Не удовлетворились бы обыском. Документами и содержимым дипломата. Сняли бы отпечатки пальцев. И задержали бы часа на три. До выяснения. Пока не придут оригиналы из их центрального фонда. Или как там у них еще. Потом бы, конечно, отпустили. Возможно, даже извинились бы. А самолет уже улетел. Следующий через два дня. И пошло бы накручиваться спиралью. Одно к одному. Тут задержка, там задержка. Тут неувязка, там отмена. В результате перенос заседания совета, и… Вот уж Кузьминский попрыгал бы на костях! А из-за чего? Из-за пары лимитчиков в милицейской форме. Желающих во что бы то ни стало выслужиться. Но не умеющих отличить преступника от порядочного человека.

– …Эй, дарагой, можна тэба папрасыт!

Рощин опять вздрогнул. Невысокий грузин глядел в упор карим глазом. Словно с карикатуры. В распахнутой шубе и сбитой на затылок дорогой шапке – Что вам нужно? – холодно осведомился Рощин. – Выручай, дарагой, вэкь нэ забуду! – грузин нервно повернул на пальце стекляшку в золотой оправе. – У мэна багажь балшой, у тэба багажь савсэм нэт. Запышы чъяст маэго на сэба, ара? – Где багаж? – зачем-то уточнил Рощин. – Вот, сматры! Грузин потянул его за рукав. Вдоль очереди выстроились деревянные ящики. Сквозь широкие щели теплело живое золото мандаринов.

И еще всякая рыночная шваль меня на "ты" будет звать? – запоздало возмутился он. – Так и вези, – жестко ответил он. Тут же ощутив удовлетворение, что, натерпевшись сам, сделал зло кому-то постороннему. Хотя без проблем мог помочь. – Плати и вези. Не обеднеешь. – Ну дарагой! – не сдавался тот. – Ну прашу тэба! Ну дагаварымся! Рощин резко отвернулся, не желая больше говорить.

За стойкой сидела дежурная в синем кителе. С печатью сурового страдания на молодом лице. Она молча оторвала от билета край с фамилией. И выдала измятый посадочный талон.

Рощин отошел прочь. Перешагивая через чемоданы и узлы. И какие-то мотоциклетные покрышки. Около очереди прохаживался бородатый мужик в джинсах. Рядом на поводке топталась большая черная овчарка.

Совсем народ одурел, – подумал Рощин, которого раздражала сейчас любая мелочь. – С собаками своими уже в аэропорт ездит. Еще и в самолет полезет?

Он опять пересек холл. Постоял у выхода. Осторожно косясь на манящий своей незанятостью телефон-автомат. Вспомнил, что у него нет телефонной карты. И решительно свернул к лестнице на второй этаж. Опять отстоял очередь у буфета. Сердце ныло, не переставая. Но он все равно взял двойной кофе.

А если… опять милиция? Вернувшийся липкий страх поднялся неожиданно. Рощин занял стол в глубине рекреации. И встал спиной к глухой стене. Так, чтобы никто не смог незаметно подойти сзади.

Кофе опять был горяч и крепок. Обжигая нёбо, Рощин выпил его в два глотка. И вдруг неожиданно ощутил усталость. Не от последних часов. И не от всего сегодняшнего дня. А от всей жизни. В течение которой он вынужден был постоянно кого-то догонять. И пытаться перегнать. Усталость звенела во всем теле. Словно он и не пил столько кофе.

Он постоял над пустым стаканчиком. Совершенно не зная, куда и зачем себя приткнуть.

Наконец ожила невидимая унылая дикторша. И позвала на посадку в зал отправления № 2.

Следующая очередь ждала на летном поле. Кругом повисла дрожащая от гула темнота. Во многих местах ее пробивали разноцветные огни самолетов. Желтели фары. Переливчато отражались в еще не замерзших лужах.

Народ сбился в кучу у подножия трапа. На нижней ступеньке стояла все та же страдающая девушка. Развернула не слишком широкие свои бедра. И перекрыла путь волнующейся людской массе.

Подошел еще кто-то. Видимо, задержавшийся в подземном переходе. Отчаянно навалился сзади. Рощина вдавило в гущу раздраженной толпы. Передних толкали коробками и чемоданами. И они понемногу полезли на трап. – Товарищ стюардесса, – вырвался из тьмы обтекаемый мужской голос. – Скажите пожалуйста… – Я! вам!! не стюардесса!!! – раздельно проревела страдалица. И, запрокинувшись, крикнула в проем распахнутой двери. – Нина!!! Долго еще будешь шарогребиться?!

Сверху прорезался тонкий девичий силуэт: – Сейчас! Еще секунду!.. Рощин усмехнулся чему-то. Непонятному даже для себя. Где-то неподалеку загрохотал двигатель. Прижал всех к земле, как камнепад. Дежурная прокричала еще что-то резкое. И сменила гнев на милость. Людская струя хлынула вверх. Рощин всплыл на трап. Сунул свои бумажки. Почувствовал, как она вырвала у него посадочный талон. И наконец поднялся по скользким от наледи ступенькам.

В самолетном предбаннике стояла девушка лет девятнадцати. Профессиональная улыбка казалась приклеенной к ее лицу. Синяя форма была готова лопнуть на талии. И состояла, кажется, из одного лишь кителя. Рощин походя улыбнулся. И двинулся в семнадцатый ряд. Один из последних в салоне.

На кресле "Б" уже сидел пассажир. Щуплый дедок в шапке со спущенными ушами. Рощин перебросил дипломат на сиденье. Запихнул на полку шапку.

Может, и пальто снять? – подумал он, расстегиваясь. – Да нет. Лучше сбоку положить. В полете станет холодно…

Дед замер от ужаса перед скорым отрывом от земли. Сжался в напряженный комок. Не шевелясь, прижимал к животу черную клеенчатую сумку. Рощин не стал его о чем-то просить. Осторожно протиснулся в щель. Между железной рамой кресла и дедовыми острыми коленками. И криво опустился на свое место.

Обивка была холодной. Мягкое прикосновение ее вызвало не облегчение. А какую-то странную судорогу. Тут же опять отозвалось сердце. Рощин примостил дипломат боком у закругленной самолетной стенки. Стащил-таки пальто. И наконец попытался расслабиться. Отвернулся от всех. Привалился лбом к иллюминатору.

Сегодняшняя гонка пересекла финиш. Больше конкретно от него ничего уже не зависело.

Внизу неровно светили аэродромные огни. У трапа все еще волновалась темная масса людей.

10

Вот непруха, так непруха, – с обидой думала Нина, стоя на своем посту в полукруглой тесноте входного тамбура и держа под прицелом служебной улыбки вяло бредущих пассажиров. – Не прёт по-черному. Как это бабуля про того мужика говорила? «Деньги продал»? Нет – землю, кажется, продал, а вот деньги пропил. Такая невезуха – хоть фэйсом об тэйбл.

Заняв весь тамбур, с трапа ввалилась необъятная тетка в несвежей песцовой шубе и такой же шапке.

Песец-то весь вытерт подмышками, и на затылке войлоком свалялся, – удовлетворенно отметила Нина, вжавшись в переборку, чтоб разминуться с огромной пассажиркой. – Скоро и спереди вылезет – как на больной собаке!

Но мысль о чужой неприятности не смогла-таки развеять собственную тоску.

Непруха – одно слово. С самого начала было ясно, как день. Опять Николай Степанычу подсунули гнусный рейс в этот занюханный городишко. Мало того, что там вообще ничего нет, так еще и ночной. Все лавки перезаперты, открыт от силы сувенирный киоск в порту. А там как всегда: одни толстомордые куклы для чайника, да еще всякие деревяшки, ложки-плошки, которыми разве что костер разводить. Непруха.

А другим везет, сукам. Танька к примеру: на той неделе им опять подфартил Владик со стоянкой восемь часов. В город на тачке сгоняли, по лавкам отоварились – одно японское шмотье, чисто японское, даже по-английски ни слова – да еще консервы тамошние, крабы всякие и трепанги и еще чего-то… Или вон Маринка: вообще за рубеж, туда-сюда, Таллинн-Рига…

Нина подавленно вздохнула, представив провонявший потом крошечный и затхлый аэровокзал, да еще кирпичные пирожки и вечные "сникерсы" в вонючем буфете – цель, куда лежал их полет.

И еще колготки. Сердце сжалось от свежей, зло кровоточащей раны. Колготки плюс ко всему, мать-перемать!

10
{"b":"536898","o":1}