Все произошло так быстро, что Александра толком ничего не успела понять. В ее памяти отпечатались только определенные моменты: холодные губы Хенселя, касающиеся ее щеки, руки писателя, обнимающие ее… Несколько секунд девушка пребывала в состоянии ступора. Что происходит? Получается, между ней и Хенселем, оказывается, что-то большее, чем обоюдная симпатия. Александра тепло улыбнулась и обвила Хенселя ручками.

– Я не смог ничего сказать, – наконец, произнес Лебнир. – Поэтому… в общем, вот.

– А, может, и не надо ничего говорить? – спросила Саша, подняв зеленые глаза на писателя. – Зачем слова? Они значат, зачастую, гораздо меньше.

Лебнир улыбнулся.

– Ты так думаешь? – поинтересовался он.

Саша закивала.

– Когда слова заканчиваются, люди переходят к действиям. Или же люди начинают действовать тогда, когда слова уже ничего не решают или попросту бессмысленны, – сказала она. – Так Ванечка говорит.

Хенселю полегчало. Хотя бы Александра не пошлет его куда подальше, в этом он уже убедился. Но это не отменяло вопроса, что делать дальше? У Хенселя все еще оставался козырь в рукаве: его стихи. Как только они снова окажутся в штабе, Хенсель тут же передаст их Александре. Так он решил, значит, так и будет.

Альбен неторопливо шел по мосту, засунув руки в карманы. Никаким образом он не хотел мешать Хенселю и Александре строить их отношения, что было вполне объяснимо. Фон Дитрих остановился и обернулся. Хенсель и Саша стояли в обнимку. Казалось, весь мир вокруг них перестал существовать. Альбен улыбнулся. Он был несказанно рад за друга. Информатор продолжил свой путь по мосту, но какая-то навязчивая мысль била его в висок. У Хенселя все в жизни складывается. А он что же? А он один, как всегда. Информаторы, зачастую, одиноки. Но Альбен не был одинок. Знакомство с Сашей не исключало Хенселя из списка близких Альбена. Даже наоборот, это только укрепит их дружбу, поскольку наличие проверенного временем товарища облегчало жизнь самому Хенселю. Но ведь у Альбена еще есть Герберт, отношения с которым Альбен намеревался поддерживать вне зависимости от того, что будет с ним и партией. Да, Альбен вовсе не был одиноким. Друзей много не бывает. Поскольку Герберта Альбен считал своим другом, а не просто подчиненным, его и Хенселя фон Дитриху вполне хватало.

– Чистый мир. Другой мир. Несмотря на внешний холод этой страны, здесь тепло. Теплее, чем дома. Но почему? Почему мне хочется задержаться в России, когда я мог бы с таким успехом тосковать по родной стране? – в голове Альбена скапливались десятки вопросов без ответов. Информатор просто шел и думал о чем-то непонятном, однако от этих непонятных мыслей он не мог отвязаться. Видимо, одиночество и черное небо над головой заставляли его о чем-то задуматься.

Альбен дошел до Сенатской площади, все еще запорошенной мокрым снегом, и какая-то неведомая сила заставила его остановиться. Перед информатором предстал величественный монумент: всадник на вздыбленном коне, указывающий куда-то вперед. Медный Всадник – один из символов Санкт-Петербурга. Альбен обошел монумент со всех сторон, чтобы получше его рассмотреть. Копытами конь придавливал к земле змею. Возможно, змея символизировала все несчастья и трудности, которые пережила Россия на тот момент. Альбену этот вариант казался вполне приемлемым. Значит, всадник – первый император Российской Империи, Петр I, является собирательным образом самой России, что прошла через испытания, и то, что он указывает вперед, вовсе не случайно. Продвижение, прогресс, будущее. Именно такую трактовку дал Альбен памятнику, но не факт, что она была единственной, и, что самое главное, верной. Фон Дитрих решил проконсультироваться по этому поводу с Иваном или Александрой.

Альбен вздрогнул и обернулся, когда почувствовал удар в спину. Послышался звонкий смех, такой знакомый… Хенсель. На этот раз, если бы фон Дитрих инстинктивно не выставил вперед руки, то получил бы по лицу снежком. Писатель снова рассмеялся. Он успевал радоваться жизни даже в такой напряженной обстановке. Альбену так не хватало этой способности.

– Что ты творишь? – слегка сердито спросил Альбен. – Нападать со спины – удел трусов!

– В таком случае, я самый главный трус на планете, – ответил писатель и запустил в Альбена еще один снежок.

– Так, значит?! – воскликнул тот, отряхивая шапку. – Ну, держись!

Ну, вот, теперь и Альбен дал волю своим эмоциям. Он и Хенсель стали забрасывать друг друга снежками. Александра с умилением взирала на эту картину: двое взрослых мужчин, информатор и лидер отдела «Сопротивления», играют в снежки, словно дети. В час ночи на Сенатской площади в Санкт-Петербурге. Последний нерастаявший снег вернул серьезным людям последние мгновения светлого прошлого, не омраченного никакими трудностями. Александра вздохнула. Ей бы самой хотелось бы вернуться в детство, где была бы она, ее брат, семья, друзья… Если бы оно у нее было. У Саши не было детства. Несмотря на всю свою детскость и добродушие, у Саши была искалеченная психика. Ей требовался человек, который любил бы ее, поддерживал, заменял ей и семью, и друзей одновременно. Всю свою жизнь Саша искала такого человека и, похоже, нашла в загадочном иностранце, появившемся из ниоткуда только несколько недель назад.

Александра ловко увернулась от снежка, летевшего в ее сторону.

– Ты на чьей стороне? – крикнул ей Хенсель, однако вместо ответа получил комок снега в лицо.

– Каждый сам за себя! – отозвалась девушка. Теперь играли уже втроем. Со стороны они, наверное, до жути глупо смотрелись: девочка и двое мужчин, играющие в снежки посреди Сенатской площади в час ночи. Но игроков это совершенно не беспокоило, как и многое другое в этом мире, переживающем, возможно, свои самые тяжелые времена. Все страны—мировые лидеры сидят, словно на пороховых бочках «Сопротивления». Никто не знает, когда порох воспламенится сам или же к нему поднесут свечу. Пока что мир наслаждался шатким равновесием, и это давало возможность расслабиться.

Некоторое время спустя уставшие и вспотевшие игроки опустились на одну из скамеек.

– Давно мы так не играли, – протянул Хенсель.

– Со времени университета, вроде, – ответил Альбен.

– У нас тоже в снежки играют, – произнесла Саша. – Но я не играю.

За такой ответ она тут же поймала на себе удивленный взгляд Хенселя.

– Почему? – спросил обеспокоенный писатель.

Девушка пожала плечами:

– Не с кем. Все дружат друг с другом, а я обособленная.

Саша уже привыкла к этому, когда все вокруг нее общаются, а она – одиночка. Она к этому привыкла, но не факт, что ей это нравилось. Конечно, она предпочитала делать вид, что все в порядке, но на самом деле все обстояло очень сложно. Вероятно, здесь ее характер перекликался с характером Ивана: тот тоже скрывал свои переживания.

– Ну, теперь ты не одна, правда? – риторически спросил Хенсель, обняв Сашу. – У тебя есть Иван и я. И Альбен. Ты можешь на нас положиться: мы не дадим тебя в обиду.

Саша заулыбалась. Она понимала, что не ошиблась.

– У вас здесь так красиво. Не хочется возвращаться домой, – протянул Альбен, подняв глаза на небо.

– В гостях всегда хорошо, но дома все равно лучше, как гласит известная русская пословица, – ответила Саша.

– Ну, не скажи, не скажи, – отрицательно покачал головой Лебнир. – Для нас, сопротивленцев, нет более опасного места, к несчастью, чем наша родная страна.

– Это частный случай, – развела руками девушка. – Я патриотка, я всегда на стороне своей страны, какие бы шаги она не предпринимала. Я свято верю, что наша страна идет верным курсом. Как бы на меня ни смотрели, что бы ни говорили о нашей стране и нашем настоящем Президенте, я всегда буду ее поддерживать и не оставлю в трудной ситуации.

Хенсель был удивлен таким порывом. Да и Альбен тоже. На мгновение Саша напомнила ему Герберта Мюллера, свято верящего в то, что Альбен делает все правильно и сам весь из себя правильный. К несчастью, такая слепая преданность редко когда заканчивается хорошо. В этот момент информатор поймал себя на мысли, что беспокоится за молодого коллегу: как бы ни случилось чего-нибудь из ряда вон выходящего. Однако на этот раз это не вызвало депрессию или нечто подобное.