– Мне жаль, что я их расстроил. – Он дотронулся до бинтов на своей голове. – Я и понятия не имел, что эти чувства в них настолько сильны.

– Да нет, не настолько. – Инсил нахмурился. – Вот это и странно.

Он поднялся и подошел к ближайшему окну, за которым крутила свои вихри метель.

– Черт побери, Чер, половина этих парней с радостью позвали бы тебя в ангар, чтобы выбить зуб-другой. Но стрелять из пистолета?! – Он покачал головой. – Запустить в другого булкой или горстью кубиков льда – это они могут, но пистолет… – Он снова покачал головой. – Нет, эти ребята совсем не из таких.

– Может, я все это выдумал, Сааз.

Военный озабоченно оглянулся; лицо его чуть смягчилось при виде улыбки друга.

– Чер, если честно, мне и думать не хочется, что я могу ошибаться насчет них. Но тогда это сделал кто-то другой. Я не знаю кто. Военная полиция тоже не знает.

– Не думаю, что я им могу чем-то помочь, – сказал он.

Сааз вернулся обратно и опять сел на соседнюю кровать.

– Ты и вправду понятия не имеешь, с кем ты говорил после этого, куда пошел?

– Ни малейшего.

– Ты мне сказал, что собираешься в штаб – проверить последние назначенные цели.

– Да, я это слышал.

– Но потом туда пришел Джайн – он собирался позвать тебя в ангар и разобраться с тобой за все эти слова про наше бездарное командование и безнадежную тактику. И тебя там не оказалось.

– Я не знаю, что случилось, Сааз. Извини, но я просто… – Он почувствовал, как слезы подступают к глазам. Вот неожиданность. Он положил фрукт к себе на колени, громко шмыгнул носом, потер его, закашлялся и постучал себя по груди. – Извини.

Инсил несколько секунд смотрел, как приятель достает носовой платок из прикроватной тумбочки, потом пожал плечами и широко улыбнулся:

– Ну, не переживай. Все к тебе вернется. Может, ты слишком часто наступал на ноги какому-нибудь психу из аэродромного обслуживания, и тот разозлился. Если хочешь вспомнить, лучше себя не насилуй.

– Да-да. «Отдохните». Я уже это слышал, Сааз.

Он положил фрукт на тумбочку.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросил Инсил. – Ну, кроме Талибы. У меня есть планы насчет нее, если ты не собираешься воспользоваться случаем.

– Нет, спасибо, ничего не надо.

– Выпить?

– Нет, я себя берегу для бара нашей столовки.

– Книги?

– Да нет, Сааз, ей-богу, ничего не нужно.

– Закалве, – рассмеялся Сааз, – ты ведь тут совсем один. Даже словом перекинуться не с кем. Что ты делаешь целыми днями?

Он посмотрел в окно, потом перевел взгляд на Сааза.

– Я много думаю, – сказал он. – Пытаюсь вспомнить.

Сааз подошел к его кровати. Он подумал, что приятель выглядит очень молодо. Неуверенно протянув руку, Сааз ущипнул его за грудь, потом посмотрел на бинты.

– Ты только не потеряйся в своих воспоминаниях, старина.

Несколько мгновений его лицо оставалось бесстрастным.

– Не волнуйся. Что бы ни случилось, я неплохой штурман.

Он что-то хотел сказать Саазу Инсилу, но и этого тоже не мог вспомнить. Он хотел предостеречь Сааза, так как знал нечто такое, о чем не знал раньше, и следовало… предупредить товарища.

Иногда он из-за этого впадал в такое отчаяние, что готов был закричать, разодрать пополам белые мягкие подушки, схватить белый стул и расколотить им стекла, впустив в палату белую метель.

Интересно, задавался он вопросом, как быстро он замерзнет, если открыть окна?

По крайней мере, это будет логично: сюда он попал замерзшим, почему бы не убраться отсюда в таком же виде? Не оказался ли он здесь благодаря клеточной памяти, генетическому сродству – здесь, где шли кровопролитные сражения на гигантских разрушающихся айсбергах, что откололись от гигантских ледников, на этих кубиках льда в стакане размером с планету, на этих ледяных островах (порой в сотни километров длиной), вечно дрейфующих между полюсом и тропиками. Сражения посреди заснеженных пустынь, залитых кровью, усеянных мертвыми телами, обломками танков и самолетов.

Драться за то, что неизбежно растает, что никогда не может родить урожай, дать полезные ископаемые, стать постоянным домом: это казалось почти сознательной пародией на обычное безумие войны. Ему нравилось драться, но то, как велась война, настораживало его. А поскольку он не скрывал своих мыслей, у него появились враги среди других летчиков и начальства.

Но он почему-то знал, что Сааз прав. Нет, его пытались убить не из-за слов, сказанных в столовой. Или, по крайней мере (так говорил внутренний голос), прямой связи здесь не было.

Его пришел навестить Тоон, командир эскадрильи, – впервые; раньше он посылал кого-нибудь из офицеров.

– Спасибо, сестра, вы свободны, – сказал Тоон, входя в палату. Закрыв дверь, командир подошел к кровати с белым стулом в руках, сел на него и распрямил плечи, чтобы его живот был не так заметен. – Ну как дела, капитан Закалве?

Палата наполнилась цветочным запахом – любимым ароматом Тоона.

– Надеюсь, через пару недель я смогу летать, господин подполковник, – сказал он.

Тоон никогда не был ему симпатичен, но он сделал над собой усилие и изобразил залихватскую улыбку.

– Вот как? А доктора придерживаются иного мнения… если только не говорят вам одно, а мне – другое.

Он нахмурился:

– Ну, может быть… через несколько недель…

– Не исключено, что нам придется отправить вас домой, капитан Закалве, – объявил Тоон с неискренней улыбкой, – или по меньшей мере на материк, ведь ваш дом, я слышал, далеко.

– Я уверен, что смогу вернуться к исполнению своих обязанностей, господин подполковник. Конечно, я понимаю, что все будет зависеть от итогов медосмотра, но…

– Да-да-да. Что ж, подождем и посмотрим. Гмм. Прекрасно. – Командир встал. – Могу я что-нибудь…

– Вы ничего не можете… – начал было он, но, посмотрев на лицо Тоона, осекся: – Прошу прощения, господин подполковник.

– Вы не дали мне договорить, капитан. Могу я что-нибудь для вас достать?

Он посмотрел на белые простыни.

– Нет, господин подполковник. Спасибо.

– Ну, скорейшего вам выздоровления, капитан Закалве, – холодно сказал Тоон.

Он отдал Тоону честь. Тот кивнул, повернулся и вышел.

Он остался один, рядом – белый стул.

Несколько секунд спустя появилась сестра Талиба, скрестив руки на груди. Круглое бледное лицо женщины лучилось спокойствием и добротой.

– Постарайтесь уснуть, – сказала она и вышла, унося стул.

Он проснулся посреди ночи и увидел, что снаружи через снежную пелену пробиваются лучи прожекторов. На их фоне падающие хлопья казались множеством прозрачных теней, мягко круживших в резком, направленном вниз свете. Белизна за окном накладывалась на черноту ночи, и получался компромиссный серый фон.

Он проснулся и сразу же ощутил цветочный запах.

Он сжал руку в кулак под подушкой и ощутил под пальцами острые длинные ножницы.

Он вспомнил лицо Тоона.

Он вспомнил помещение штаба и четырех старших офицеров. Те пригласили его выпить, сказав, что хотят с ним поговорить.

В комнате одного из офицеров (он пока не мог вспомнить их имен, но был уверен, что скоро вспомнит, и уже мог бы их опознать) его спросили, действительно ли он говорил в столовой то, что им передали.

Он был уже слегка пьян, почувствовал себя очень умным и решил выведать что-нибудь интересное, а потому рассказал офицерам то, что, как считал, им хотелось услышать, а не то, что он говорил другим пилотам.

И обнаружилось существование заговора. Он хотел, чтобы новое правительство сдержало свои популистские обещания и прекратило войну. Они же хотели поднять мятеж и нуждались в хороших летчиках.

Возбужденный от выпивки, взвинченный, он ушел от них – пусть себе думают, что он с ними заодно, – и направился прямо к Тоону: жесткому, но справедливому, неприятному и мелочному, тщеславному и надушенному. Но было известно, что Тоон – за правительство. (Правда, Сааз Инсил как-то сказал, что в разговорах с пилотами Тоон – за правительство, а в разговорах с начальством – против правительства.)