Сма посмотрела на экран с изображением маленького атолла. Центральный островок, весь зеленый, казался со всех сторон сдавленным яркой зеленью и синевой океана и небес.

– Знаете, – сказала она, – мне кажется, я бы с удовольствием убила Закалве.

– Ты не одна такая, придется стать в очередь. Всплываем?

– Всплываем. Нужно поговорить с этим уродом.

Свет. Хоть сколько-то света. Не очень много. Невозможный воздух, повсюду боль. Ему хотелось закричать и вырваться, но он даже не мог набрать в грудь воздуха, а тем более шевельнуться. Внутри его рос опустошительный мрак, губящий всякую мысль, и он потерял сознание.

Свет. Хоть сколько-то света. Не очень много. Он знал, что была и боль, но почему-то это казалось не слишком важным. Теперь он смотрел на это по-другому. Надо было всего лишь посмотреть на это по-другому. Интересно, откуда взялась эта мысль. Кажется, его учили так делать.

Все было метафорой, все вещи были чем-то иным, а не собой. Боль, например, была океаном, по которому он плыл. Его тело было городом, а разум – крепостью. Связь между ними, казалось, полностью прервалась, но в пределах крепости-разума он все еще сохранял власть. Та часть его сознания, что говорила: «Боль не причиняет страданий, все вещи не похожи на себя», была вроде… вроде… он затруднялся подыскать сравнение. Может быть, волшебное зеркало?

Он все еще продолжал думать об этом, когда свет погас и он снова провалился в темноту.

Свет. Хоть сколько-то света (это ведь уже было, правда?). Не очень много. Он, казалось, оставил крепость-разум, и теперь плыл в утлой лодчонке посреди шторма; перед его глазами плясали разные картины.

Свет медленно набирал силу, пока не стал почти ранящим. Внезапно пришел ужас – ему показалось, что он действительно сидит в утлой, протекающей, трещащей по швам лодчонке, которую швыряет разбушевавшийся, кипящий океан и гонит ревущий ветер. Но теперь хотя бы пробивался свет – кажется, откуда-то сверху. Правда, когда он попытался взглянуть на свою руку или на утлую лодчонку, то по-прежнему ничего не увидел. Свет лишь заливал глаза, все остальное оставалось во тьме. От этой мысли он пришел в ужас. Лодчонку захлестнула волна, и он снова погрузился в океан боли, пронзавшей каждую частицу тела. К счастью, где-то кто-то повернул выключатель, и он соскользнул вниз, где оказалось темно, тихо и где… не было боли.

Свет. Хоть сколько-то света. Он это помнил. В этом свете была видна маленькая лодочка – игрушка волн, бушующих в безбрежном темном океане. А дальше, пока недостижимая, высилась крепость на островке. А еще звук. Звук. Нечто новое. Это было и прежде, но не в виде звука. Он попытался прислушаться, изо всех сил напрягая слух, но не мог разобрать ни слова. И все же ему показалось, что кто-то задает вопросы.

Кто-то задает вопросы… Кто?… Он ждал ответа – извне или изнутри себя самого, но ничто ниоткуда не пришло; он чувствовал себя потерянным и покинутым, хуже того – покинутым самим собой.

Он решил задать себе несколько вопросов. Что это за крепость? Крепость – его разум. Но рядом должен располагаться город, его тело; правда, город, похоже, захвачен, и оставался один замок, один донжон. Что такое лодка и океан? Океан – это боль. Он теперь в лодке, но перед этим был по самую шею в океане, над его головой разбивались волны. Лодка – это… некий мудреный способ защиты от боли, не дающий забыть, что боль никуда не делась, но в то же время предохраняющий от ее изнурительного воздействия, позволяющий думать.

Ну ладно, с этим вроде разобрались. Но что это за свет?

Возможно, к этому еще придется вернуться. И к другому вопросу тоже: что это за звук?

Он попробовал найти ответ на еще один вопрос: где все это происходит?

Он принялся обыскивать свою промокшую одежду, но карманы были пусты. Он стал искать бирку с именем, пришитую к воротнику, но ее, видимо, оторвали. Порылся в лодчонке, но опять не удалось ничего прояснить. И тогда он попытался представить себя в далеком донжоне над вздымающимися волнами, вообразил, как заходит в гулкое хранилище, набитое всякой всячиной – пустяками, воспоминаниями, спрятанными в глубинах замка… вот только толком разглядеть не получалось. Веки его опустились, и он заплакал от разочарования, меж тем как лодчонка сотрясалась и накренялась под ним.

Когда он открыл глаза, в руке у него был клочок бумаги со словом ФОЛС. Он так удивился, что выпустил бумажку из рук, и ветер унес ее прочь – к темному небу и черным волнам. Но теперь он вспомнил. «Фолс» – вот ответ. Планета Фолс.

Стало легче. Ему удалось кое-что вспомнить.

Что он здесь делает?

Похороны. Да, что-то с похоронами. Но хоронили явно не его.

Умер ли он? Некоторое время он размышлял об этом и решил, что такое возможно. Не исключено, что загробная жизнь все же существует. Что ж, если есть жизнь после смерти, это послужит ему уроком. Вдруг это море боли – божье наказание? Вдруг свет – это бог? Он опустил руку за борт. Если так, бог жесток. «А как насчет того, что я делал для Культуры?» – захотел спросить он. Не заглаживает ли это его дурных поступков? Или же эти самодовольные, самоуверенные мерзавцы не правы от и до? Боже, как ему хотелось вернуться и сказать им это. Стоит только представить лицо Сма!

Нет, вряд ли он был мертв. Хоронили не его. Он помнил башню с плоской крышей на береговом утесе, помнил, как помогал затаскивать туда тело какого-то старого воина. Да, кто-то умер, и его хоронили со всеми положенными почестями.

Что-то мучило его.

Он вдруг ухватился за подгнившие борта лодки и устремил взгляд в бушующий океан.

Он увидел корабль. Время от времени тот появлялся вдалеке – размером с точку, по большей части скрытый волнами, но все же корабль. Показалось, что где-то в его теле открылась дыра и в эту дыру вывалились его внутренности.

Ему показалось, что он узнал корабль.

Потом лодчонка развалилась, и он рухнул – упал вниз, ушел под воду, потом снова всплыл, поднялся в воздух, увидел океан под собой и крохотное пятнышко на поверхности воды, к которому летел. Это была еще одна лодчонка; он проломил ее, пронесшись через воду, через воздух, через обломки лодки, опять через воду и через воздух…

Эй (думала во время падения какая-то часть его мозга), ведь именно так Сма и описывала Реальность.

…снова пронесся через волны и через воду, вылетел на воздух к новым волнам…

И так без конца. Он вспомнил, что Реальность, которую описывала Сма, все время расширялась – ты мог падать через нее вечно, на самом деле вечно, а не до конца Вселенной, в буквальном смысле вечно.

Нет, так не пойдет, подумал он. Надо встретиться с кораблем.

Он упал в маленькую утлую лодчонку.

Теперь корабль был гораздо ближе. Громадный, темный, ощетинившийся пушками корабль направлялся прямо на него. Перед судном мчалась стрела пены.

Черт, ему не удастся уйти от этого корабля. Жестокие кривые корабельного носа, рассекая волны, мчались на него. Он закрыл глаза.

Когда-то, давным-давно, жил да был… корабль. Громадный корабль. Корабль, задуманный для уничтожения – других кораблей, людей, городов… Очень большой, предназначенный для того, чтобы убивать людей и не давать убивать людей внутри его.

Он пытался не вспоминать название этого большого корабля. Вместо этого он видел, как корабль почему-то оказался почти в самом центре города; от такого видения мысли смешались – сообразить, как корабль попал туда, он не мог. Корабль по непонятной причине стал приобретать очертания замка, что имело некий смысл и не имело никакого. Он вдруг почувствовал испуг. Название корабля наводило на мысль об огромном морском животном, бьющемся в борта его лодки, словно таран в стены донжона. Он попытался выкинуть из головы название корабля, зная, что это лишь слово, и не желая слышать его: от этого сочетания звуков ему всегда делалось не по себе.