Митчелл Полински и Стивен Шавелл, звезды современной экономической юриспруденции, приводят следующий эпизод из реальной жизни в качестве идеального примера действия штрафных санкций⁵⁵. Оказавшись в госпитале, Клеопатра Хаслип, работавшая в мэрии Рузвельт-Сити в штате Алабама, неожиданно узнала, что ее страховка, проданная компанией Pacific, не покрывает расходы на лечение. Какая-то тонкая оговорка в условиях получения страховых выплат, на которую Клеопатра не обратила внимания при покупке полиса, не дает возможности получить деньги. Заплатив 4 тысячи долларов из собственного кармана, Хаслип подала в суд на агента, продавшего ей страховку, и на саму страховую компанию. Жюри присяжных присудило фирме штраф в 1 миллион 40 тысяч долларов. Все апелляционные суды, включая Верховный суд, поддержали это решение. Это, кстати, существенная деталь, потому что, как правило, суды более высокой инстанции менее склонны прислушиваться к красноречивым адвокатам, защищающим маленьких людей от монстров-корпораций, так что многомиллионные суммы, присужденные присяжными, часто снижаются в разы при апелляции.

Из 1 миллиона 40 тысяч долларов, присужденных Хаслип, 4 тысячи были возмещением расходов, которые она понесла, 196 тысяч — возмещением морального ущерба. Остальное — штрафные санкции, наложенные для того, чтобы у страховой компании в следующий раз не было стимулов пытаться что-то выиграть, составляя контракт непонятным для клиента образом. Но, что интересно, присяжные, определяя размер санкций, принимали во внимание и то, что далеко не каждый обманутый страховой компанией клиент обращается в суд и не каждый поданный доверчивым покупателем полиса иск удовлетворяется. Иными словами, тот факт, что получение крупной суммы в возмещение по суду маловероятно, увеличивает сумму штрафных санкций. Фирма не должна строить свою политику исходя из того, что клиенты не захотят или не смогут противостоять ей в суде, — сто раз пронесет, зато на сто первый эта политика влетит в такую копеечку, которая перекроет и предыдущее везение!

Собственно, экономическая юриспруденция с этого и начиналась — по легенде, будущий нобелевский лауреат Гэри Бейкер, опаздывая на важную встречу, задумался: стоит ли ставить машину там, где стоянка запрещена? Это грозит штрафом, но экономит время. Легенда гласит, что Бейкер решил, что стоит рискнуть.

В этом примере видны два основных соображения, которые Бейкер чуть позже поставил в основу научной работы об экономике преступлений. Чтобы заставить человека, рассматривающего возможность совершения преступления, отказаться от преступных намерений, нужно либо увеличить вероятность того, что он будет пойман, либо наказание, которое он понесет. И то и другое снизит ожидаемую полезность от совершения преступления; значит, он скорее откажется от своего намерения.

Так почти пятьдесят лет назад Рональд Коуз, Гэри Бейкер и судья Роберт Познер начали смело внедрять экономические рассуждения в юридическую теорию. Они предложили рассматривать законы, прежде всего те, которые ставят своей целью защиту общественного блага, сравнивая выгоды и издержки потенциальных правонарушителей. Первые преимущества экономического подхода были очевидны: например, сразу видно, что на стимулы к правонарушению влияют два основных параметра. Во-первых, вероятность того, что нарушение — превышение ли скорости, ограбление ли киоска — будет обнаружено. Во-вторых, размер штрафа — наказания в том случае, если нарушение обнаружено и нарушитель пойман. Дальше уже идет не столько юриспруденция, сколько чистая экономика: задачей суда становится создание правильных стимулов для экономических агентов.

Следующее поколение юристов, рассуждающих на языке экономики, заметно расширило области применения формальных моделей. Описывая современное состояние экономической юриспруденции, Стив Шавелл и Митчелл Полински перечисляют десятки юридических вопросов, при обсуждении которых давно используются экономические аргументы⁵⁶. Теперь уже нет того напряжения, с которым профессиональные юристы встречали рассуждения Бейкера о преступлении и наказании. Сейчас можно спокойно говорить и об оценке стоимости человеческой жизни, и о пользе разрешения абортов для снижения преступности.

И все-таки вот уже почти полвека, как у экономической юриспруденции блестящее будущее, но скромное настоящее. Что же мешает юристам заговорить на экономическом языке? Ведь если они этого не делают, то вовсе не потому, что математические понятия слишком сложны для них. Концепция вероятности, например, вовсе не очевидная для людей с недостатком технического образования, давно стала обычным инструментом юристов.

Причина в том, что экономисту, чтобы рассуждать в терминах стимулов — то есть возможных реакций человека на величину выигрыша от нарушения закона, вероятность поимки и размер штрафа, — нужно предположить, что потенциальный нарушитель рассуждает так же, как и сам экономист. Рационально взвешивает — «нарушить» или «не нарушить»? Но если бы это было так, преступления, наказанием за которые назначена смертная казнь, вообще никогда бы не совершались! Ведь какой бы незначительной ни казалась преступнику вероятность того, что его поймают, «издержки» в этом случае для него абсолютно неприемлемы.

Вопросом о том, до какой степени рационально поведение индивида, задаются многие экономисты. Этот вопрос становится главным во множестве социологических исследований и различных экспериментов. Но однозначного ответа на него пока нет. Неудивительно, что те юристы, кто признает за людьми возможность иррационального поведения, гораздо меньше интересуются экономической юриспруденцией.

Есть, конечно, области права, в которых от экономистов ждут большей помощи, чем в других. Проклятием американцев — как зубных врачей-одиночек, так и огромных корпораций — является необходимость постоянно судиться. Даже если иск выигран, издержки могут быть колоссальными. Перед политиками встает задача снизить суммарные судебные издержки сторон. Проще всего это сделать, снизив стимулы к подаче иска.

В 1991 году тогдашний вице-президент США Дэн Куэйл, как и подавляющее большинство американских политиков, юрист по образованию, предложил следующую реформу. Пусть проигравшая в суде сторона выплатит победителю сумму, равную своим издержкам. Казалось бы, такая реформа должна была бы уменьшить издержки тяжущихся: потратив тысячу долларов на адвокатов, вы рискуете потерять две, если решение суда будет не в вашу пользу. При такой системе вы скорее откажетесь от подачи иска, правильно?

Теория аукционов пришла на помощь в решении вопроса о том, стоит проводить такую реформу или нет. Экономисты Майкл Бай, Дэн Ковенок и Каспер де Фриз показали, что суммарные издержки не были бы снижены. Они бы остались прежними или, возможно, даже увеличились⁵⁷. Расчет Куэйла состоял в том, что граждане станут менее охотно подавать иски, если, при той же самой вероятности поражения, платить в этом случае придется больше. Однако его план не учитывал того, что теперь и выигрыш, в случае судебного решения в пользу истца, становится больше — новая система дает шанс получить сумму, равную издержкам противника.

В Америке проигравший оплачивает только свои издержки, в Голландии — оплачивает часть издержек победителя, в Великобритании — платит за обоих. Если сравнивать разные системы, то окажется, что самые слабые стимулы для траты денег на адвокатов именно в Америке. Система, построенная по принципу, прямо противоположному плану Куэйла, — пусть победитель оплачивает не только свои издержки, но и некоторую долю издержек проигравшего, — будет сдерживать рвение сторон еще сильнее. В Америке судятся куда больше, чем в других странах, совсем по другим причинам. И все же объяснение трех экономистов, поставившее крест на реформе Куэйла, сэкономило стране немалые деньги, которые были бы потрачены на ненужную реформу.