Наметив углем очертания будущего портрета, взялась за краски. Не раздумывая, смешала их – и сразу же добилась нужного оттенка.

«Мэдж, нам до твоих эмоций, как до звезд, – говорили когда-то товарищи по студии, в которой она занималась. – Техника – дело наживное, но то, о чем ты пишешь – просто потрясающе!»

Сюжеты картин приходили из ниоткуда. Взаимосвязь видимого и невидимого, тонкого и материального миров, на границе которых был человек. Он полагается на свой несовершенный ум и отвергает знание сердца. Мечтает постигнуть все тайны мироздания и боится найти простые ответы в себе…

Сильно растворив в скипидаре краски, Маргарет нанесла первый слой цвета. Безошибочно точные и тонкие мазки создавали эффект прозрачности акварели.

Ощущение одиночества, оставленности, неприкаянности – вот то главное, что не переставало волновать ее с юности. «Действительно, до чего парадоксальное существо человек! Всюду кричит о свободе и загоняет себя в узкие рамки сиюминутных представлений и вкусов. Ввести в понятие красоты стандарт – полный абсурд! Настоящая красота – это дар Божий; ее чувствуют все, вне зависимости от образования, интеллекта. Она приносит радость в мир, делая окружающих добрее и счастливее. А чего стоит идиотский лозунг „свободная любовь“! Все равно что сказать „масло масляное“. Любовь и есть высшее проявление свободы». Мэг вздохнула.

Несколько мазков более густой краски, нанесенных напоследок, казалось, вдохнули жизнь в портрет. Маргарет немного отстранилась и осмотрела законченную работу. Прямо на нее смотрел юноша-рыцарь. Он стоял, слегка опираясь на меч. Черный, с глухим воротом костюм оттенял бледное, худощавое лицо молодого человека. Взгляд ярких голубых глаз с искорками смеха – смел до дерзости, но в самой их глубине угадываются нежность и печаль.

– Неплохо, – сама себе сказала Маргарет, осматривая работу как бы со стороны. – Но вот проблема – придется объяснять, с какой это радости я написала портрет русского парня.

Вообще, она пыталась создать лишь образ, навеянный его танцем, но физическое сходство с конкретным человеком было так очевидно, что Мэгги призадумалась. А потом снова взялась за кисть и внесла небольшие изменения. Чуть смягчила линии подбородка, сделала немного темнее волосы, подбавила синевы в глазах… И вот, пожалуйста, тот же образ с почти неузнаваемым лицом. Неожиданно для себя она увидела в портрете черты, сходные с Ником. Прекрасно, вот и ответ! Что-то еще не давало ей покоя, что-то важное для нее.

– Ну, конечно! – Мэг хлопнула себя деревянным концом кисточки по лбу. – Он как две капли воды похож на незнакомца из моего сна. Ну и дела!

Мэгги вдруг почувствовала ужасную усталость. Но все же решила сначала пристроить картину. Не долго думая повесила ее в библиотеке, вместо надоевшего скучного пейзажа. С минуту смотрела на портрет, заходя то справа, то слева.

«Тут ему и место!» – кивнула она головой, закрепляя свое решение. Кое-как убралась и с легким сердцем отправилась спать.

Семь дней пролетели, как одно прекрасное мгновение. Каждый день Ричард виделся с Оливией, говорил с ней. Его приятно удивляли и самостоятельный взгляд на жизнь, и вкус к раздумьям у такой юной девушки. Оливия не избегала общения с ним, не дичилась, всегда была естественна и открыта. Не было в ней ни капельки жеманства, ни кокетливого притворства.

Слушая его рассказы о дальних путешествиях, девушка так широко раскрывала глаза, так забавно взмахивала руками, что Ричард от переполняющего сердечного умиления терял дар речи. Возмущаясь и ахая, хмурясь и улыбаясь вслед повествуемым событиям, Оливия постоянно обращалась к окружающим, призывая их разделить ее чувства. И вдруг – неожиданное замечание, короткое и точное, изобличающее проницательный и зрелый ум. Все в ней было неизъяснимо прелестно. С каждым днем любовь Ричарда к девушке становилась сильнее и уже ни для кого не оставалась секретом. Не остались незамеченными и перемены, происходящие с юной девой: в присутствии рыцаря ее изумрудные глаза сияли ярче звезд, голос становился нежнее, смягчались порывистые движения.

Когда, на третий день его пребывания, сэр Эдгар спросил свою дочь, нравится ли ей сэр Ричард, она, не кривя душой, ответила:

– Не знаю, люблю ли я его. Но мне с ним хорошо, почти так же, как с тобой.

– Согласилась бы ты стать его женой?

Оливия подумала совсем недолго и ответила:

– Да.

Сэр Эдгар быстро прошел в комнату гостя и, ничего не говоря, подвел его к дочери.

– Дочка, вот жених, которого я подобрал тебе.

Побледневший, не готовый к такому быстрому развитию событий, Ричард опустился на одно колено, осторожно взял за край длинный пояс платья Оливии и поцеловал его. Поднявшись, посмотрел ей прямо в глаза и решил: увижу в них сомнение, тотчас же уеду! Взгляд девушки был спокоен и светел. Ричард со всей ясностью осознал: «Мы связаны на всю оставшуюся жизнь, даже ее отказ теперь ничего не изменит». На душе стало радостно и тревожно.

Оливия видела, как на лице рыцаря, сменяя друг друга, появлялись отчаяние и надежда. Отыскивая ответные слова, заглянула в свое сердце, нежно усмехнулась и тихо сказала:

– Я буду вашей женой.

Ричарду почудилось, что Небо и Земля поменялись своими местами и во всем этом новом мире остались только он и его Оливия.

Домашние были удивлены скорым согласием девушки. Впрочем, мало кто знал ее истинный характер. Все принимали ее за беспечное, не обремененное заботами и хоть сколько-нибудь серьезными мыслями создание. Сама Оливия старалась поддерживать такое мнение: даже себе боялась признаться, что она не такая, как все. В ней будто уживается другой человек. На людях она была неизменно веселая и открытая, отзывалась на каждую шутку, с охотой принимала участие во всех выдумках и проказах. Но стоило ей остаться наедине с собой, все менялось – она чувствовала себя очень взрослой, одинокой и ни на кого не похожей. И еще: у нее была тайна – она сочиняла стихи.

Из-за них она нередко просыпалась среди ночи. В голове сами собой складывались и ложились на музыку строфы. Никому и никогда не рассказала бы она о своем сочинительстве, когда б не случай: сестра застала ее ночью с инструментом в руках. Но Виолетта поклялась, что никому об этом не расскажет, и, судя по всему, твердо держала свое слово.

Изредка, подчиняясь особому настроению, Оливия исполняла свои песни перед гостями. Разумеется, она выдавала их за песни странствующих трубадуров. Все охотно верили ей.

Но самая страшная тайна – ее сны. В них она часто видела своего избранника – не горячего и пылкого возлюбленного, а умного, всегда немного печального друга, способного понять ее самые сокровенные мысли. Он глядел на нее с ласковой усмешкой, иногда что-то говорил, но, что именно, ей никогда не удавалось вспомнить. Она просыпалась, храня в памяти взгляд его холодноватых голубых глаз, вздыхала и чего-то побаивалась.

Оливия узнала в Ричарде своего тайного друга не сразу. Помог случай. Друзья отца решили воспользоваться коротким пребыванием известного воина и попросили Ричарда поделиться опытом боевого искусства с молодыми людьми, своими сыновьями.

Оливия вместе с многочисленными гостями стояла на наскоро сколоченной трибуне и словно зачарованная смотрела на Ричарда: тот с ленивой грацией отбивался от града сыплющихся со всех сторон ударов. Лицо рыцаря оставалось совершенно бесстрастным, лишь в его глазах читалась умело запрятанная усмешка. Сердце девушки дрогнуло: она признала в Ричарде хозяина своих ночных грез.

Оливия не знала, что и подумать. Из какой неведомой дали, на счастье или на беду, пришел к ней он, единственный, предназначенный ей человек. Ей было все равно – молод он или стар, беден или богат.

«У нас будет все по-другому, не так, как у большинства знакомых людей. Я поведаю ему о своих снах, спою самые нежные, заветные песни, расскажу, как мне было одиноко без него. Он все поймет, все примет. Я сама буду предугадывать его желания, потому что стану неотъемлемой частью его. Все, что он хочет, отныне буду хотеть и я. Все, что ему дорого, будет мило и мне. Он – лучший во всем свете!» Несколько коротких минут, за которые промелькнули все эти мысли, решили судьбу Оливии.