Доктор Коровкин проснулся в этот день поздно – и сразу же вспомнил финал вчерашней ночи. Розоперстая богиня зари Эос на сверкающих крыльях неслась по миру, открывая все новые и новые врата лучезарному богу Солнца. Окрасив алым светом блеклое северное небо, она одарила своим благосклонным сиянием и странную картинку. Не открывая глаз, доктор заново, как бы со стороны, переживал происшедшее.

Рано утром на южной окраине Петербурга из коляски высадились трое: плотный, невысокий мужчина с плоскими белесыми бровями и массивным подбородком, светловолосый юнец сжалобно торчащей из крахмального воротника тонкой шеей, с золотистыми, не придававшими ему солидности усиками, и утомленный господин с русой шевелюрой, с серыми глазами и ямочками в уголках рта. Извозчик выгрузил из коляски неопределенной формы мешок.

Постояв у края дороги, трое мужчин двинулись через пустынный луг к пролеску. Роса пропитывала влагой их башмаки, но они не обращали на это внимание. Мешок волок за собой юноша, иногда его подменял молодой человек с серыми глазами. Они долго бродили вдоль опушки, пока не обнаружили то, что искали. Юноша с видимым удовлетворением бросил надоевшую ношу около полусгнившего пня. Осмотревшись, мужчины развязали мешок и достали оттуда квадратную деревянную колобаху: через просверленное посредине ее отверстие была продета толстая веревка с замысловатым узлом. Массивную деревяшку пристроили на пень, свободный конец веревки перекинули через сук могучего дуба и потянули ее. И сук, и веревка выдержали испытание: колобаха, покачиваясь, приподнялась над пнем на высоту около полутора футов. Молодые люди, не выпуская свободного конца веревки, отошли саженей на шестьдесят и дали сигнал пожилому господину. Тот бережно достал из-за пазухи продолговатый плоский предмет и так же бережно положил его в выемку древесного пня, прямо под недвижно зависавшую над ней колобаху. Затем вытер пот со лба и быстрым шагом направился к спутникам. Укрывшись за толстыми стволами берез, совершители отпустили веревку. Взрыв был ужасен, колобаха и пень разлетелись в щепки...

Клим Кириллович содрогнулся – ведь адская машинка предназначалась ему! Он мог погибнуть и никогда больше не увидеть Муру... И Брунгильду, и тетушку Полину, и всех, всех, всех...

Он замотал головой, отгоняя страшные видения, и вскочил с постели. Все! Довольно! Надо наконец прервать дурную бесконечность и немедля ехать на дачу! Отдохнуть на природе, в кругу близких и родных людей, насладиться фортепьянным искусством милой Брунгильды...

Клим Кириллович и помыслить не мог, что в это самое время прелестная пианистка пребывала не на «Вилле Сирень», а в городской квартире на Васильевском...

– А ты немного похудела, Мурочка.

Старшая дочь профессора Муромцева смотрела на младшую сестру со странным выражением красивого, словно изваянного из каррарского мрамора лица.

Брунгильда Николаевна со всевозможным тщанием стремилась скрыть неприятное чувство. Когда они с матерью переступили порог городской квартиры, они застали профессора и бледную Муру в обществе прекрасного незнакомца. Он был воистину ослепителен; равнодушно скользнул взглядом по осиной талии и хрупкой шейке златокудрой барышни, привыкшей к всеобщему восхищению, и откланялся. Заученные движения точеного подбородка не произвели на молодого человека никакого впечатления.

– Потому что режим питания Мурочки был нарушен, – предположила супруга профессора Елизавета Викентьевна, приятная, слегка полнеющая дама со спокойным лицом. – Я рада, что мы все вместе, и, может быть, завтра утром сумеем выехать на дачу и забыть обо всех неприятных событиях. Полина Тихоновна ждет не дождется своего Климушку. Как только мы прочли в газетах о взрывах в Петербурге – а газетчиков больше всего волновало, что мог погибнуть модный велосипедист Петр Родосский, – я сразу же бросилась в город.

– Мы помешали Муре наслаждаться обществом крымского коммерсанта, –сехидцей заметила Брунгильда, обиженная невниманием грека к собственной персоне.

– Меня не оставлял своим вниманием и заботой Клим Кириллович, – поспешила внести ясность Мура, – а когда приехала Глаша, мне стало еще спокойнее.

– Клим Кириллович человек достойный, если б он чаще цитировал Гомера... – профессор не без лукавства подмигнул младшей дочери.

– Мурочка, Клим Кириллович помогал тебе в расследовании твоего первого дела? – прервала мужа Елизавета Викентьевна.

– Оно не стоит выеденного яйца. Мне даже было стыдно Климу Кирилловичу о нем говорить. – Поглядывая на старшую сестру в ожидании насмешки, Мура все-таки рассказала домашним о своих поисках. – Я никогда не думала, что в Петербурге так много котов, особенно черных, – сказала она в завершение. – Подозреваю, что клиентка имеет психические отклонения. Жду сегодня известий от Софрона Ильича. Если он появится, то мы сможем спокойно ехать на дачу.

Бричкин явился не один. У парадной дома Муромцевых начинающий детектив встретил Вирхова и доктора Коровкина, направлявшихся к профессорскому семейству.

– Простите, что прервали вашу беседу, – сказал следователь Вирхов, когда после всех приветствий гости расселись, – о чем вы говорили?

– О котах, – буркнул профессор, разглядывая представленного ему Софрона Ильича.

Помощник дочери показался ему невзрачным, несколько женоподобным, тучноватым. Выглядел он неважно рядом с доктором Коровкиным, а если б тут был Эрос Орестович, то вообще бы потерялся.

– За последние дни я их возненавидел, – сказал Клим Кириллович, – у меня создалось ощущение, что живу я не в столице Российской империи, а в столице империи кошачьей. Теперь-то я понимаю, – доктор перевел взгляд на Муру, – что вы, хоть и скрывали, но занимались поисками кота. Но откуда я мог это знать?

– Дело завершено, – робко заметил Бричкин. – Клиентка велела поиски прекратить. Кот Василий найден ею самой.

– Интересно, и где же? – поднял брови профессор.

– На Луне, – ответил серьезно Бричкин. – Она считает, что французские авторы фильмы «Полет на Луну» отправили туда кота в летательном снаряде. Желание клиента для нас закон. – И, обращаясь к владелице детективного бюро, добавил: – Госпожа Брюховец выезжает в Париж.

– Так фамилия вашей клиентки Брюховец? – озадаченно спросил Вирхов. – Любопытно. Господин Оттон приходится ей племянником. И кот у него есть, омерзительно подвывает романсам Вяльцевой.

– Про романсы наша клиентка ничего не говорила, – Бричкин огорченно понурился, –а скандинавские познания у нее есть. Господин Вирхов, а у кота господина Оттона вы не заметили ошейник с топазом?

– Черт знает что! – пробурчал профессор. – Для котов топазов не жалеют, а для науки... В них же фтор!

– Ошейника не видел. – Вирхов пропустил тираду профессора мимо ушей, его беспокоило безразличие хозяйки детективного бюро. – Если б знал, что вы разыскиваете кота, давно бы поделился своими наблюдениями.

– Карл Иваныч, я просила вашей помощи, тогда, ночью, – вяло подала голос Мура.

– Припоминаю, – неохотно согласился Вирхов, – но не сообразил, виноват. Господин Оттон во время моего визита обмолвился, что родственники хотели всучить ему еще одного кота, но, по-моему, он сумел его кому-то подбросить.

– И как же мы не заметили сходства господина Оттона и госпожи Брюховец? – печально спросила Мура. – У обоих близко посаженые глаза, маленькие ушки, толстый нос. Наверное, господину Брюховцу не нравилось, что кот спит в его постели.

– Сговор родственников? – заключил Вирхов. – Муж избавился от кота, вытеснившего его из супружеской постели? Надеюсь, господин Брюховец отоспался, а кот ловит мышей в магазине или в гостинице.

– Когда я служил в артиллерии, – начал Бричкин, – кот полковника подстерегал хозяина, и стоило тому лечь, устраивался на его правой ключице, грел старую рану. И ведь вылечил. Черный кот. У черных особый дар врачевания.

Софрон Ильич очень жалел, что не захватил с собой куклу для Марии Николаевны, глубоко переживающей, как он думал, потерю Рамзеса. Вирхов встал и заходил по гостиной.