–Самым мирным путем, – похвастался Тернов. – Удалось уломать горничную. И что же мы там обнаружили?

– Кота Василия? –Вирхов не проявлял никакого интереса к захлебывающемуся словами помощнику.

Мура насторожилась:

– А разве у господина Оттона есть кот?

– Есть, есть, – поспешно ответил Вирхов, – здоровенный, черный котяра.

– В белых носочках и галстучке? – с надеждой спросила Мура.

– Кота я не видел. – Тернов нетерпеливо мотнул головой, как бы отмахиваясь от навязчивой мухи. – Господин Оттон не масон!

– Ну и что? – Вирхов пожал плечами.

– Как что? Как что? – едва ли не плачущим голосом тянул свое Тернов. – Тогда неясно, зачем он хранил в своем доме фартук, мастерок и молоток.

– Частный гражданин имеет право хранить дома, что хочет, – поддержал следователя доктор.

– А я так не думаю. – Павел Миронович с вызовом обернулся к непрошеному защитнику. – И готов свою позицию обосновать. Я нашел путь к сердцу горничной господина Оттона! Она рассказала, что господин Оттон собственноручно вынимал кирпичи из стены в своей спальне и затем отверстие замуровывал.

– Ну и что? – тупо повторил Вирхов.

– Тайник! Спрятал свидетельства преступной деятельности: детали адской машинки, динамит. А сам скрылся.

– Да, – Вирхов напрягся, – Прынникова намекала, что Оттон скрытый социалист.

– А может, Оттон убил господина Магнуса, потому что тот поймал его на банковских махинациях? – ужаснулась Мура. – Оба работают в банке Вавельберга!

– А Степан Студенцов? Он в банке не работал, как и отец Онуфрий, – возразил доктор.

В гостиной повисло напряженное молчание, сменившееся немым вопросом во взорах. В гулкой тишине из прихожей, дверь в которую не закрыл беспутный Тернов, явно слышался скрежет проворачиваемого в замочной скважине ключа. Следователь достал револьвер.

– Эрос безумный с отмычкой крадется к богине, – шепнул доктор.

В прихожей раздались уверенные шаги, плотная зеленая портьера на дверях вспучилась, и на пороге появилась массивная фигура профессора Муромцева с двумя тяжеленными чемоданами в руках.

– Что здесь, черт возьми, происходит? – Из освещенной прихожей профессор с удивлением смотрел на застывшего перед ним Вирхова с револьвером в руке.

– Папа! Папочка! Как хорошо, что ты приехал! – Мария Николаевна промчалась мимо следователя и бросилась на шею отцу. – Как нам тебя не хватало! – Она тормошила отца, вела в гостиную, без умолку тараторила: – Почему ты не прислал телеграмму?

– Думал, вы все на даче, –бормотал обескураженный профессор. – Я и на окна не взглянул, увидел бы свет, вызвал бы полицию с перепугу.

– Все к лучшему, все к лучшему, – повторяла Мура, усаживая отца в его любимое мягкое кресло. – Вот ты и дома. Все живы, здоровы, мы с Климом Кирилловичем здесь временно, скоро тоже уедем на дачу, вместе с тобой. Тебе надо отдохнуть.

Профессор исподлобья смотрел на Вирхова, тот смущенно убирал пистолет.

– Как видите, дорогой Николай Николаевич, – пробормотал галантно Вирхов, – ваша дочь находится под надежной защитой закона.

– Вижу, вижу, – озирался профессор. – Всех благодарю. Я тоже съездил на Урал не напрасно. Привез образцы плавикового шпата. И топазик для тебя, Мурочка, синенький, настоящий уральский.

– Думаю, нам пора откланяться, – сконфузился доктор Коровкин. – Завтра, дорогой Николай Николаевич, если позволите, привезу вам бандероль, которую вы прислали на мое имя из Екатеринбурга. Не успел ее получить.

– Бандероль? – Кустистые брови профессора поползли вверх. – Вы что-то путаете. Я на ваш адрес никакой бандероли не посылал.

Софрон Ильич Бричкин пребывал в туманной дреме души и ума: сквозь обволакивающую его слабость он всеми фибрами своего существа ощущал зыбкость мира, неустойчивость стула, на котором сидел, неподатливость мышц шеи, рук, ног, спины. Надежды, что утренние уличные толкотня и многоголосие взбодрят его и стряхнут остатки короткого, беспокойного сна, оказались несостоятельными.

На службу в контору детективного бюро «Господин Икс» он, однако, поспел к сроку, но сомнамбулическое состояние не проходило.

Бричкин, чтобы не заснуть, время от времени забавлялся с игрушкой, коробку от которой использовал вчера для погребения несчастного Рамзеса. Кукла сидела на столе и смотрела на него огромными, темными глазами, рот ее был сжат укоризненным бантиком, а когда он брал ее в руки и переворачивал, фарфоровые глазки закрывались, из-под розовых лент вырывались странные мяукающие звуки.

Господин Бричкин молил Бога, чтобы госпожа Брюховец нынешним утром поспала подольше, – он не сомневался, что явится она непременно. Потребует доказательств, что опрошены все петербургские норвежцы. Слава Богу, порывшись в газетных вырезках, он сумел кое-что накропать. Но к отчету о посещении цирка он еще и не приступал. Потому что вчера, после того как мужчины покинули квартиру профессора Муромцева, они не разошлись по домам.

Карл Иванович Вирхов на подвернувшемся извозчике доставил своих спутников на Николаевский вокзал. Неугомонный кандидат Тернов всю дорогу скулил и выпрашивал у Вирхова письменное разрешение на вскрытие тайника в квартире господина Оттона. Он утверждал, что приставленный к банковскому служащему агент не смыкает глаз – ждет сигнала, чтобы разворотить стену в спальне петербургского лжемасона. Вирхов уступил, только тогда юнец с вожделенной бумажкой в руке скрылся.

А Вирхов поволок Бричкина и доктора Коровкина в багажное отделение. Вид следователь имел безумный – перебудив всех и всех до смерти перепугав, он потребовал выдать бандероль, адресованную Коровкину Климу Кирилловичу. Невзрачный пакет, вынесенный заспанным служащим, Карл Иванович бережно взял в руки сам. Затем вместе с пакетом следователь и доктор отбыли в здание Окружного суда на Литейном. А Бричкин наконец отправился в свою комнатенку и поспал часок-другой. Если точнее, погрузился в полубредовое, переполненное липким страхом забытье.

Бричкин пощупал обнаженную верхнюю губу: он сбрил усы и переоделся в женское платье из-за этой несносной госпожи Брюховец. Отложив куклу, он взял в руки ручку, грыз кончик ставки, пытаясь сосредоточиться. Но поймать вдохновение не удавалось: перед внутренним его взором все время мельтешили какие-то лица, чаще всего хорошенькое личико профессорской горничной Глаши. В уме мелькали обрывки разговоров, реплики доктора Коровкина, явно ревнующего Марию Николаевну к какому-то греку Эросу. Боги любви – норвежская Фрейя и греческий Эрос – мешались в сознании несчастного детектива. Преодолевая подступившее отчаяние, Бричкин бросился писать все, что придет в голову, нимало не заботясь о красоте слога и занимательности интриги: «В программе циркового представления агентка „Господина Икса" обнаружила выступающих животных – лошадей, медведей, обезьян и одного попугая. Обследуя внутренние помещения цирка, агентка не выпускала из рук куриного крылышка в сметане...»

Аппетит приходит во время еды, а вдохновение – во время работы! Софрон Ильич так увлекся своим литературным трудом, что не услышал бряканья дверного колокольчика и испытал немалое потрясение, когда поднял глаза от листа: перед ним, подобно монументу, возвышалась госпожа Брюховец. В комнате потемнело: могучие формы и шляпа, из-за которой невозможно было бы разглядеть и ломового извозчика, преградили путь дневному свету, проникавшему в контору сквозь окно.

– О мадам! – Софрон Ильич оставил перо и менее резво, чем обычно, поднялся, опершись руками на край стола. – Рад вас видеть! Прошу вас, располагайтесь.

Дама величаво опустилась на стул, вынула из ридикюля кружевной платочек и поднесла его к уголку сухого глаза.

– Дописываю отчет для вас, мадам. – Бричкин вновь взял перо в руки.

– Не надо, друг мой. Бесполезно.

– Как бесполезно? Как бесполезно? – неискренне возразил Бричкин, пытаясь угадать ход мысли клиентки, неодобрительно косившейся на пустующее место Муры. – Агентка моя ваше поручение выполнила, информация есть, излагаю для вас сам, так сказать, шлифую стиль. А пока, не изволите ли взглянуть на отчет о норвежской богине Фрейе?