Примечание для себя: Надо будет перепечатать эти заметки, потому что синий ветр делат карандаши записи трудными дл чтения. Никогда бы не подумл ветер 20 тако силнй. Однко я сберегу эт бмагу покажу этим бандитам они неправы. Могу лететь из этих гор одной рукой другой делть записи.

Слный нисходящий поток. Потеря ввысоты 1500 футо в минут хтя полный газ и набираю скорость. Скоро должен быть восходящий.

Вот он. Худшее позади, а бандитов скоро к ответу. Я вижу аэропорт Фэризи, и я могу начать планирование прямо отсюда, если только — один шанс на миллион… шанс на миллиард — что двигатель загло…

Я уже долгое время летел на запад. Всю ночь на запад, потом на юг, потом немного свернул на юго-запад, думаю, по недосмотру. Когда теряешь ученика, не слишком-то всматриваешься в карты и придерживаешься курса. После полуночи летишь уже куда глаза глядят, и думаешь обо всем этом. Эта авария была неизбежна, — один из тех редких случаев, когда туман возникает буквально из ничего и спустя пять минут видимость снижается с десяти миль до нуля. Поблизости не было ни одного аэропорта; приземлиться он не мог. Неизбежность. К рассвету я летел над незнакомой гористой местностью. Должно быть, я залетел гораздо дальше чем думал, и обе стрелки топливомера подрагивали около нулевой отметки. Сбившись с пути, я, едва взошло солнце, по чистой случайности заметил выкрашенный зеленой краской легкий самолет Piper Cub, покачавший мне крыльями и зашедший на посадку на крошечную полоску травы у подножия горы. Он коснулся земли, сделал короткую пробежку, а затем внезапно исчез в монолитной скале. Местность была тиха и пустынна, словно дикие края пограничья, и я на мгновение подумал, что самолетик мне привиделся.

Тем не менее, эта ровная полоска земли была единственно возможным местом посадки. Я порадовался, что вылетел на одном из 150-х, а не на большом Команче или на Бонанзе. Сильно тормозя, с полностью выпущенными закрылками, я подлетел к полю лицом к этой самой гранитной стене. Это была посадка с самым коротким пробегом, на какой я был способен, но и этого было недостаточно. Газ убран, закрылки выпущены, тормоза на полную мощность, а мы все еще катили со скоростью двадцать узлов, и я понял, что мы врежемся в стену. Но удара не последовало. Стена исчезла, а 150-й вкатился в громадную каменную пещеру.

Это пространство с широкой и длинной взлетно-посадочной полосой имело не меньше мили в длину. Кругом стояли самолеты всевозможных типов и размеров, у всех пятнисто-зеленая защитная окраска. Только что приземлившийся Cub заглушил двигатель, и рослый, одетый в черное тип выбрался с переднего сиденья и показы, что я могу зарулить на соседнюю стоянку.

В сложившихся обстоятельствах у меня не было иного выбора. Как только я остановился, с заднего сиденья Cub поднялась еще одна фигура. Этот был в сером, не старше восемнадцати лет, и он смотрел на меня с мягким упреком.

Когда мой двигатель остановился, человек в черном заговорил тихим бесстрастным голосом, который мог бы принадлежать только командиру авиалайнера.

— Невесело, должно быть, терять ученика, — сказал он, — но это не повод забывать о том, как летите вы сами. Нам пришлось сделать три захода прямо у вас под носом, прежде чем вы нас наконец заметили. — Он повернулся к юноше. — Вы наблюдали за его посадкой, мистер О'Нил?

Паренек выпрямился и замер. — Да, сэр. Скорость завышена примерно на четыре узла, касание на семьдесят футов дальше, отклонение влево от осевой линии шесть футов…

Юноша снова замер, слегка наклонил голову и вышел.

А этот человек подвел меня к лифту и нажал кнопку с надписью «Седьмой уровень».

— Дрейк давненько хотел с вами увидеться, — сказал он, — но до сих пор вы не были вполне готовы к этой встрече.

— Дрейк? То есть тот самый Дрейк…

Он слегка улыбнулся.

— Разумеется, — сказал он, — Дрейк Отверженный.

Спустя минуту дверь с шипением открылась, и мы вышли в длинный и широкий переход с гасящим звуки ковровым покрытием, со вкусом декорированный схемами различных деталей и живописными изображениями летящих самолетов.

Так значит, он существует в действительности, подумал я. Значит, в самом деле есть на свете такой человек, как Отверженный. Когда руководишь летной школой, до тебя доходят всякие странные слухи, и то там, то здесь мне приходилось слышать о человеке по фамилии Дрейк и его отряде летчиков. По слухам, полет для этих людей стал истинной и глубокой религией, а их Богом было само небо. Говорили, что ничто не имело для них значения, кроме одного, — достичь и коснуться того совершенства, каковым является небо… Но единственным свидетельством существования Дрейка были несколько рукописных страничек, — рассказ о встрече с этим человеком, найденный в обломках самолета, разбившегося при вынужденной посадке. Как-то раз они были напечатаны в одном журнале как занимательная информация, и впоследствии забыты.

Мы вошли в просторное, обшитое панелями помещение, меблированное до элегантности просто. На одной из стен висела в раме картина кисти Амендолы, оригинал, изображавший самолет Стиэрмэн С3R; на другой был помещен подробный чертеж двигателя А-65 в разрезе. Мой провожатый исчез, а я не удержался и стал разглядывать С3R. В нем не было ни одного изъяна. Весь крепеж на обтекателе, нервюрные швы крыльев, рефлексы на отполированной стеклоткани. Стиэрмэн слегка вибрировал на стене, схваченный в момент взлета, над самой травой.

Вот если бы реальность могла быть столь же совершенной, подумал я. Я побывал на множестве семинаров, вдоволь наслушался дискуссий специалистов, на которых разные голоса попугаями твердили одно и то же: «В конце концов, все мы люди. Мы никогда не достигнем совершенства…»

В какой-то момент я страстно пожелал, чтобы этот Дрейк оправдал сложенную о нем легенду, произнес некое волшебное слово и сказал мне:

— Мы можем достигнуть совершенства, друг мой.

Ростом он был около шести футов, одет в черное, с тем худощавым угловатым лицом, которым наделяет людей независимость. Ему могло быть и сорок, и шестьдесят лет, его возраст не поддавался определению.

— Отверженный собственной персоной, — удивленно сказал я. — А вы читаете мысли так же хорошо, как летаете.

— Отнюдь. Но я полагаю, вы устали выслушивать оправдания за провалы. Провалы, — сказал он, — не имеют оправданий.

Всю свою жизнь я словно пробивался вверх сквозь густую пелену облаков и теперь наконец, вырвался в чистое небо. Только бы его слова не оказались пустышкой.

И тут внезапно я почувствовал страшную усталость и выплеснул на него всю свою подавленность.

— Я бы с удовольствием поверил в ваше совершенство, Дрейк. Но до тех пор, пока вы не покажете мне безупречную летную школу, штат безупречных инструкторов, без всяких провалов и оправданий, я не поверю ни единому вашему слову.

Это была моя последняя в жизни надежда, испытание для этого лидера весьма своеобразных отверженных. Если бы он сейчас промолчал, если бы извинился за свои слова, я бы продал по дешевке свою летную школу и махнул бы обратно в Никарагуа на Super Cub зарабатывать на жизнь.

В ответ Дрейк лишь коротко улыбнулся.

— Идемте за мной, — сказал он.

Он провел меня в длинный зал, увешанный картинами на авиационные темы, где на пьедесталах возвышались детали и части всемирно известных самолетов. Затем мы спустились по узкому коридору и внезапно вынырнули в холодный воздух и яркий солнечный свет на самом краю крутого, поросшего травой склона. Трава заканчивалась футах в пятидесяти от нас, и в том месте, где склон переходил в горизонтальную поверхность, находился мягкий квадрат из чего-то похожего на перья, со стороной в сотню ярдов и высотой примерно в десять футов.

Седой, одетый в черное мужчина стоял рядом с этой периной и кричал, глядя на вершину склона. — Хорошо, мистер Террелл, как только вы будете готовы. Не спешите. Спешить некуда.