— Нечто вроде переселения душ, — сказал Пилорат.

— Переселения чего, Пил?

— Я говорю о древнем мифе, имеющем хождение на некоторых мирах.

— О, я не знал. При случае вы мне об этом расскажете.

— Но ваше личное сознание — то, что есть Дом — никогда полностью не воссоздастся, — сказал Тревиз.

— Конечно, нет. Да и не все ли равно? Я буду частью Геи, а это главное. Среди нас есть мистики, размышляющие, не должны ли мы принять меры к развитию групповой памяти прошлых существований, но ощущения Геи таковы, что этого практически нельзя сделать, да и пользы это не принесет. Это лишь замутит теперешнее сознание. Конечно, если изменятся условия, ощущение Геи изменятся тоже, но я не предвижу такой возможности в обозримом будущем.

— Почему вы должны умереть, Дом? — спросил Тревиз. — Посмотрите только, какой вы в ваши девяносто лет. Не могло бы групповое сознание...

В первый раз Дом нахмурился.

— Никогда. Я не могу пожертвовать столь многим. Каждая новая индивидуальность перегруппировывает молекулы по-новому. Новые таланты, новые способности, новые пожертвования Гее. Мы должны иметь их, а для этого только один путь. Я сделал больше, чем большинство других, но даже у меня есть граница, и она приближается. После этого времени уже все равно, жить или умереть. Желания жить не будет. — И тут, как бы заметив, что уже настал вечер, он встал, протянув руки к гостям. — Трев и Пил, позвольте мне проводить вас в мою студию, я покажу вам кое-что из моей коллекции. Не осуждайте старика за это маленькое тщеславие.

Он повел их в другую комнату, где на круглом столе лежали темные линзы, сложенные парами.

— Это, — объяснил Дом, — соучастники, которых я придумал. Я не мастер, но я специалист по неорганике, с которой некоторые мастера не в ладах.

— Могу я взять одну в руки? Они хрупкие?

— Нет, нет. Можете бросить их на пол, если хотите. Впрочем, может быть, лучше не надо. Сотрясение чего доброго испортит резкость видимости.

— Как ими пользуются?

— Приложите их к глазам, они закрепятся. Они не то, чтобы не пропускают свет, как раз наоборот, затемняют его, чтобы тот не отвлекал вас через глазной нерв. Главное, ваше сознание становится резче и позволяет присутствовать в других планах Геи. Иными словами, если вы смотрите на эту стену, то видите, какой она кажется себе.

— Чудеса! — пробормотал Пилорат. — Можно попробовать?

— Конечно, Пил. Можете взять любую пару наугад. У всех разная конструкция, чтобы показать стену или любой неодушевленный предмет, на который вы смотрите, в различных аспектах его собственного сознания.

Пилорат приложил к глазам пару линз, и они сразу же прилипли. Он поморгал и надолго застыл в неподвижности.

— Когда закончите, — сказал Дом, — приложите руки к краям линз и прижмите друг к другу. Они сразу снимутся.

Пилорат так и сделал, поморгал глазами и протер их.

— Что вы видели? — спросил Дом.

— Трудно описать. Стена, казалось, мерцала и сверкала, а временами как бы текла. Вроде бы рябила и изменяла симметричность. Я... простите, Дом, не нахожу это привлекательным.

Дом вздохнул.

— Вы не составляете часть Геи, поэтому вы и не видите того, что видим мы. Я опасался этого. Очень жаль! Уверяю вас, эти соучастники не только радуют глаз своей эстетической ценностью, они имеют и практическое значение. Счастливая стена — это полезная стена.

— Счастливая? — спросил Тревиз, слегка улыбаясь.

— Туманное ощущение, которое испытывает стена, аналогично тому, что мы называем счастьем. Стена счастлива, когда она хорошо спланирована, когда твердо стоит на фундаменте, когда ее части симметрично сбалансированы и не вызывают неприятного стресса. Хороший дизайн вырабатывается на основе математических принципов механики, но использование точных соучастников может настроить его до атомных измерений. Ни один скульптор на Гее не может создать первоклассные работы без хороших соучастников, а те, которые я произвожу для этого частного случая, считаются — скажу не хвалясь — превосходными.

Одушевление соучастники — они не по моему профилю — дают нам, по аналогии, точное восприятие экологического баланса. Экологический баланс на Гее прост, как и в других мирах, но здесь мы, по крайней мере, имеем надежду сделать его более сложным, и это безмерно обогатит общее сознание.

Тревиз поднял руку, чтобы опередить слова Пилората, и спросил:

— Откуда вы знаете, что планета может вынести более сложный экологический баланс, если у всех остальных он простой?

— Ах, — воскликнул Дом, и глаза его заблестели, — вы проверяете старика? Вы знаете так же хорошо как и я, что первый дом человечества, Земля, имела невероятно сложный экологический баланс. Простой баланс только у вторичных миров, ответвленных.

Пилорат не смог молчать.

— Но именно этой проблемой я и занимаюсь всю жизнь. Почему только Земля имела сложную экологию? Что отличало ее от других? Почему миллионы и миллионы других миров Галактики, способных носить жизнь, развили ничем не примечательную растительность и мелкие неразумные формы жизни?

— У нас есть про это легенда, — сказал Дом, — вернее, сказка. Я отнюдь не поручусь за ее достоверность. Вообще-то звучит она, как вымысел.

В эту минуту в комнату вошла Блис, которая не присутствовала на обеде, и улыбнулась Пилорату. На ней была серебристая, весьма прозрачная блузка.

Пилорат тут же вскочил.

— Я думал, что вы нас покинули.

— Вовсе нет. Я рапортовала о проделанной работе. Могу теперь присоединиться к вам, Дом?

Дом тоже встал, но Тревиз остался сидеть.

— Вы всегда желанны здесь, и радуете глаза старика, — сказал Дом.

— Для вашего удовольствия я и надела эту блузу. Пил выше таких вещей, а Треву они просто не нравятся.

— Если вы думаете, что я выше таких вещей, Блис, — сказал Пилорат, — я когда-нибудь удивлю вас.

— Наверное, это будет очаровательно, — сказала Блис и села. Оба мужчины тоже сели.

— Я собирался рассказать нашим гостям повесть о Вечности, — сказал Дом. — Чтобы понять ее, вы сначала должны понять, что может существовать множество вселенных — в сущности, бесконечное множество. Каждое простое событие может случиться или не случиться, может произойти таким образом или другим, и каждая из огромного числа альтернатив в результате даст в будущем курс событий, которые будут отличаться, по крайней мере, на несколько порядков. Блис могла не придти именно сейчас, она могла придти чуть раньше, могла — позже, она могла быть в другой блузке, даже в этой блузке она могла не улыбаться старикам, как она это делает по доброте сердечной. В каждом из этих случаев — или в каждом из очень большого числа других событий — мироздание пойдет в дальнейшем по различным траекториям для всех вариантов всех других событий, вплоть до самых мелких.