Так я познакомился с Владимиром Портновым. Читая написанную им небольшую заметку, я внутренне усмехался тому, как там все было перепутано и порой казалось, что сочинен солдатский анекдот, совершенно не предполагая предстоящей многолетней дружбы и того большого положительного влияния, какое она на меня окажет.
Мы долго просидели в редакции, которая располагалась на первом этаже нашей казармы. Володя рассказал мне свою биографию. В армии это было обязательным, когда солдаты знакомились.
Родился он в Харькове в мае 1927 года и до войны проживал там. Потом родители развелись, и он с мамой уехал в Баку, где она устроилась работать машинисткой в редакцию «Бакинского рабочего», а он подрабатывал в этой газете корректором.
Он уже около двух лет служил, сначала в караульной роте, затем в редакции. До армии он окончил 2 или 3 курса филологического факультета Бакинского университета, был женат, имел маленькую дочку Иринку. Его жена Кира была единственной дочерью из эвакуированной в Баку семьи ленинградского профессора. Трагедия заключалась в том, что родители жены были против их брака и всячески старались его расторгнуть. Его призыв со студенческой скамьи не был случайным: ведь у студентов была отсрочка.
В полном его откровении чувствовалась невыносимая тоска и непреодолимое желание с кем-нибудь ею поделиться. Я почувствовал это, внимательно выслушал его и ответил тем же, рассказав ему все о себе до мельчайших подробностей. С того самого дня у нас установились дружеские отношения, я часто бывал в редакции, мы вели свои солдатские разговоры. Постепенно возникло чувство необходимости друг в друге. Когда случались увольнения, мы ходили вдвоем, посещая кинотеатры и концерты на эстрадах Дома офицеров или городского парка.
С Володей мне было очень интересно: он великолепно знал литературу и поэзию и неутомимо вводил меня в этот совершенно новый для меня мир. Рассказывая о чем-нибудь, он как бы проводил уроки и, чувствуя, что труды его не пропадают даром, старался дать мне как можно больше. От него я впервые узнал о М. Светлове, В. Луговском, А. Недогонове, А. Твардовском, он открыл для меня совсем по-иному К. Симонова и стихотворные произведения М. Горького, поразил стихами А. Фета, Е. Баратынского, Р. Бернса и многих других поэтов. Знание им А. Блока потрясло меня: я открывал любую страницу его сборника избранных стихотворений, начинал читать первую строку, а он продолжал все стихотворение до конца.
Владимир Портнов (вверху слева) с друзьями. 1949 г.
Володя составил список литературы, которую, как он считал, я должен был обязательно прочитать. В него вошли И. Тургенев, Н. Гончаров, Л. Толстой и И. Куприн. После этого он прочитал для меня академическую лекцию о романтизме в русской литературе XIX века, чем на долгие годы сделал меня поклонником этих идей не только в литературе, но и в жизни.
Когда Володя понял, что я кое-что освоил из предложенного для меня, познакомил со своими стихами. Грустные лирические стихи полностью отражали все то, чем он жил. Его редактор иногда находил возможность посылать его в Баку по какому-нибудь делу, и тогда стихи становились еще более грустными. Бывало и так, что поездки домой заканчивались полной трагедией, мне приходилось помогать ему развязывать сложные узлы, сплетенные семейной жизнью, и тогда стихи посвящались мне. Я до сих пор храню их и помню в связи с чем они были написаны.
Демобилизовали Володю в мае 51-го и, поехав в Харьков к отцу, он на неделю заехал в Днепропетровск. Это была наша последняя встреча. Потом он жил в Баку, окончил вуз, стал известным в Азербайджане поэтом-переводчиком. Мы очень редко переписывались, еще реже говорили по телефону. Мой коллега по работе каждое лето ездил к родственникам в Баку, и я передавал с ним книги и письма.
В 1989-м мой коллега вернулся обратно и испуганно сообщил, что мой товарищ уехал в Израиль. Через знакомых, бывавших в Израиле, я пытался найти его, но не получилось. Осталась только добрая память о друге, который очень много для меня сделал хорошего. До сего времени я ощущаю и помню, а порой и совершаю действия под влиянием его доброй, искренней и щедрой души.
А тогда заканчивался 1947-й. Совершенно неожиданно 15-го декабря объявили о проведении денежной реформы и отмене карточной системы. Как по мановению волшебной палочки, через день в нашем военторговском магазине появился хлеб, сахар, крупы, колбаса, мясо и много других продуктов. Казалось, что они лежали где-то за стенкой в ожидании указа. Кормили нас неплохо, но почему-то хотелось вволю покушать хлеба. И мы с Володей Арешкиным стали покупать в день по одной буханке и съедать ее с солью, запивая холодной ключевой водой. Через месяц пальцы на руках опухли, появились кровоточащие трещины. Капитан Эфендиев, к которому мы обратились, сразу сказал, что это от соли.
Потом пошли будни обычной армейской жизни: учения, стрельбы, приведение в порядок техники и опять все сначала. Лучшее время — инспекторские проверки, проводимые весной и осенью. В полк высаживался десант из полусотни офицеров и проверял абсолютно все: содержание боевой техники, тактическую, огневую, химическую и физическую подготовку. И, наконец, стрельба из всех видов оружия. В этом виде подготовки полк всегда имел высшую оценку. Однажды после окончания инспекторской проверки она была повторно произведена только по стрельбе. В полк приехал генерал-лейтенант, начальник управления боевой подготовки бронетанковых войск, который не поверил 100 % отличным результатам стрельбы из танкового и личного оружия. Все подтвердилось и тут произошло то радостное событие, которого с большим нетерпением ждали и ради которого старались: разрешили отправить в отпуск 20 % солдат и сержантов в два приема.
После весенней инспекторской проверки 1948-го года в отпуск поехали два моих коллеги: Саша Подмарьков и Володя Арешкин. После осенней инспекторской проверки командир обещал отпуск мне и Васе Великому, если все обойдется, как всегда. Стимулом это было большим, и мы старались изо всех сил. Лето было жаркое, но нам пришлось долго работать в танковом батальоне, ремонтируя противооткатные устройства, в которых обнаружилось протекание жидкости — стеола — через сальники. На вооружении батальона были совершенно новые танки ИС-3, краса и гордость Советской Армии, с заводскими номерами от 003 до 0067. Полк получил их в Челябинске в середине апреля 1945-го, доехал до Наро-Фоминска, чтобы пополнить экипажи, и там их застал конец войны. Как рассказывали старожилы, танки с номерами 001 и 002 они расстреляли на заводском полигоне из 122-миллиметровых самоходных орудий с дистанции в 900 метров. 71 попадание окончилось рикошетом, и только 72-й снаряд заклинил башню. Танкисты любили эти мощные красивые машины и метко из них стреляли. Я не помню случая, когда бы на упражнение тратили три положенных снаряда. Всегда попадали первым.
У Володи Портнова образовался кружок любителей литературы, или просто хороших парней. Старшина Владимир Седов, командир танка из соседнего полка, красивый высокий парень, очень коммуникабельный и грамотный, Юра Грехов из последнего призыва, москвич, писавший лирические стихи, и еще несколько человек. Они мне сказали, что в гарнизонном Доме офицеров открывается школа, где можно заочно учиться и сдать экзамены за 7-й класс. Посоветовали записаться. Мой командир поддержал, и я получил официальное разрешение посещать занятия три раза в неделю после 17-ти часов.
Лето кончилось, наступила пора инспекторской проверки, мы тщательно готовились, но она как всегда началась неожиданно. Утром после подъема объявили боевую тревогу, запустили моторы, потом построение полка, зачитали приказ, и началось. Комиссия в том году была явно предвзятой. Проверяющие офицеры даже не скрывали этого: всем надоел полк, в котором так умело «втирали очки».
У столовой поставили гимнастического коня, командир подавал проверяющему строевую записку с указанием лиц, находящихся в суточном наряде и мы, прыгая через этого коня, попадали в столовую, где какие-то незнакомые старшины взвешивали пайки хлеба и заглядывали в миски, оценивая содержимое. После столовой выборочно заводили в санчасть и проверяли чистоту нижнего белья, тела и спрашивали, когда последний раз мылись в бане.
