Опоздав на полчаса на работу, мы на автома­те выпаливаем, что автобуса долго ждали, бу­дильник не прозвонил или что-нибудь в этом роде, даже не задумываясь о том, правду сказали или нет. Разговаривая по телефону с неприят­ным человеком, точно так же, не задумываясь, ссылаемся на несуществующие дела, чтобы за­кончить разговор. Отказываясь одолжить день­ги, объясняем, что нет ни копейки, хотя только что получили зарплату.

Такая вот автоматическая ложь переполняет всю нашу жизнь. Мы не каемся в ней на испове­дях, мы вообще не замечаем ее. Казалось бы, мы не всегда получаем от нее какую-то выгоду. Но это не так. Отвечая по телефону неприятному человеку: «Я занят», мы тем самым избавляем себя от скучного собеседника и в то же время остаемся в его глазах хорошим человеком. Мы говорим, что врем, дабы его не обидеть. Но это тоже не так. Потому что, если бы мы заботились о нем, то уделили бы ему больше внимания, а не искали способов от него отвязаться.

Есть и другой вид лжи, более скрытый, когда мы и сами почти верим в правдивость сказанного.

Так, если взять любую ситуацию в пересказе двух людей, то, как бы ни стремились они к правдивости рассказа, тем не менее, в повество­ваниях их обязательно обнаружатся некоторые различия. И дело здесь не в забывчивости, а в так называемом индивидуальном взгляде. Этот са­мый индивидуальный взгляд сводится в основном к стремлению выставить себя в более выгодном свете, чем окружающих. Бывают, конечно, ред­кие моменты откровенных рассказов, когда мы начинаем во всем себя обвинять, но значительно чаще мы стремимся оправдать все свои поступ­ки, приукрасить намерения и смягчить непри­глядные слова и жесты.

Мы редко называем подобные рассказы лжи­выми, скорее — преувеличенными, приукра­шенными, неточными. А в то же время стремле­ние к самооправданию тоже разновидность лжи. И нередко ложь эта настолько всасывается нам в кровь, настолько пронизывает все существо, что мы даже перестаем замечать, как велика разни­ца между подлинным событием и нашим расска­зом о нем. А рассказав свою историю разу по десятому, мы уже и сами начинаем верить в ее правдивость.

Впрочем, произнесение «правды» в обыден­ном смысле слова тоже не всегда хорошо. Грань между правдой и неправдой совсем не так оче­видна, как кажется.

Так, например, ложь, служащая для прими­рения, — это не ложь вовсе, но как раз истина. Священник Александр Ельчанинов, приводя в пример рассказ о келейнике, ложью примирив­шем поссорившихся старцев, и совет отца Иоан­на Кронштадтского «не только не передавать дурных отзывов, но передавать лучше несущес­твующие хорошие», заключает: «Наши дрязги, ссоры, злоба — это «не-сущее», хотя оно как-то существует, в то время как выдуманное доброе более реально, хотя оно и выдумано».

Д. и Н., два близких друга, поссорились. У Д. был день рождения, и он, несмотря на ссору, приглашает Н., но тот отказывается, ссы­лаясь на дела. Некто третий, пытаясь их прими­рить, говорит Н., что Д. очень расстроен отка­зом (хотя Д. выказал скорее, злость), а Д. со­общает, что Н. очень хотел пойти к нему на день рождения и огорчен своей занятостью в этот день (разумеется, и это неправда). В про­цессе примирительной операции посредник, придумавший «ложь во спасение», вдруг очень отчетливо осознал, что все произнесенные им «придуманные» слова — это самая настоящая правда, так как за внешней злостью поссорив­шиеся Д. и Н. действительно скрывали свои переживания.

Вообще, правда, истина не может спо­собствовать разжиганию злобы, не может про­воцировать человека на дурные поступки. Гово­рить правду, не утаивать правды вовсе не значит прибегать к другу с воплями: «Твоя жена тебе изменяет» — или с гордостью сообщать непри­ятному человеку: «Ты глуп, уродлив и вообще последний мерзавец».

Ложь как стремление искажать истину вы­ражается во многих других грехах. Одно из наи­более распространенных проявлений лжи — это

лицемерие.

Этот грех, ненавидимый всеми в своих крайних проявлениях, в более слабой фор­ме присущ очень многим. Ведь все мы ведем себя дома не так, как на работе, на работе — не так, как в компании друзей, Притом считаем подоб­ную множественность личин совершенно нор­мальной и даже гордимся своей способностью подстраиваться под любое общество.

Очень часто лицемерие называют вежли­востью. Действительно, что лучше: улыбаться неприятному человеку (и тихо про себя его нена­видеть) или прямо, всем своим видом показывать свою неприязнь? На этот вопрос можно ответить только: «Оба варианта хуже». Потому что ис­пытывать к человеку неприязнь уже грех. И как бы это зло ни выражалось, чем бы ни усугубля­лось — лицемерием или грубостью, все равно будет плохо. Впрочем, нельзя считать лицеме­рием искренние попытки начать относиться к человеку лучше.

Лицедейство,

столь много обличаемое древ­ними отцами Церкви, можно увидеть не только на сцене. В повседневной жизни мы не так уж редко лицедействуем, надеваем на себя какие-то личины, меняем так называемый имидж. Диапа­зон лицедейства широк: от простого кривляния, сюсюканья с детьми до разыгрывания целых ролей в написанных нами же пьесах.

Самое страшное в лицедействе — это со­знательное искажение своей личности (т. е. об­раза и подобия Бога в человеке) в угоду преходя­щим целям.

Еще одно проявление лживости —

клевет-ничество

— стремление опорочить, оговорить ближнего. Мы довольно часто пытаемся припи­сать окружающим какие-то нелицеприятные по­ступки, мысли, слова. Иногда с целью перело­жить свою вину на другого, иногда подчиняясь стремлению вызвать в людях неприязнь к нена­вистному нам человеку. Довольно часто бывает, что, услышав хороший отзыв о ком-то из наших приятелей, мы начинаем вдруг неизвестно поче­му говорить о нем всяческие нелицеприятные вещи, сильно преувеличивая его недостатки. Мы начинаем высматривать дурные помыслы за са­мыми лучшими его поступками, приписывать ему разнообразные пороки, наполовину нами же придуманные. Пересказываем какие-нибудь его слова в искаженном виде или опуская смягчаю­щий их контекст. «А П. называл тебя...», — говорим мы, не упоминая ни словом, что резкие речи П. произносились в момент сильного гнева. Попуская себе клеветничество, мы доходим до того, что готовы оболгать человека ради дости­жения своих корыстных целей. Впрочем, здесь уже можно говорить о совершенно сознательной клевете, когда мы заведомо сообщаем ложную информацию.

Лживостью же можно считать

лесть.

Кста­ти, ошибочно полагать, что льстивые слова мо­гут произноситься из желания порадовать чело­века. За лестью всегда стоит корыстная цель, как правило, стремление завоевать расположе­ние слушающего. Так как все мы очень любим слушать о себе приятное, то льстецу легче всего втереться в доверие.

Знаменитый американский психолог Дейл Карнеги разработал целую систему, «как льстить людям»: говорите о них самих, хвалите их детей и собак, улыбайтесь им и всячески демонстрируйте свое расположение — и вот все они у вас в кармане. И между прочим, знаменитая амери­канская улыбка тоже уходит корнями своими в лесть: «Ты мне нравишься», — говорит своим оскалом продавец в супермаркете. И покупатель, попавшись на примитивную приманку, стремится завоевать еще больше симпатии, покупая в бе­зумных количествах то, что ему совсем не надо.

Преподобный Иоанн Кассиан говорит, что дух тщеславия — самый разновидный, изменчи­вый и тонкий, так что от него предостеречься почти невозможно и даже распознать его бывает очень трудно. Тщеславие нападает со всех сто­рон и искушает христианина и одеждой, и внеш­ностью, и походкой, и голосом, и работой, и талантом.

«Диавол, в ком не мог породить тщеславия благообразием статной и блестящей одежды, в том пытает всеять его одеждою неуклюжей, неопрятной и нищенской; кого не мог вверг­нуть в сию страсть честью, того подбивает на нее унижением; кого не мог заставить превоз­носиться многознанием и умением красно го­ворить, у того вызывает это важничаньем в молчании».