– И что, в Харлеке так водится? У вас вышивальщицы воюют? Что, вы так казну бережете – я не понял?

– Харлек – маленький город, мой принц. Нам приходится многое уметь, каждому жителю. И когда нужно – мы все воины.

– Итак, значит ты – ополченка. Ты встаешь на защиту короля и отечества, если нападают варвары?

– Да, государь.

– Это все?

– Да, государь. – Она решительно кивнула. «Брешет, – подумал Питер. – Боевой топор – рыцарское оружие. Это не пика и не гладиус, которыми вооружаются ополченцы».

– Ну что ж, пусть будет так. Пока, – предупредил он. «Почему я ее отпускаю? – удивился он сам себе. – Можно было бы и еще подопрашивать».

– Могу ли я уйти? – несколько испуганно спросила Анлодда. Ей, похоже, опять стало дурно.

– Сейчас уйдешь, еще один вопрос. – Питеру стало неловко. Он боялся, что, задай он свой вопрос не слишком корректно, это станет подобно взрыву бомбы.

– Скажи.., ты говоришь, что Корс Кант тебе не любовник. А смогла бы ты полюбить принца?

Задав вопрос, Питер сразу же пожалел о нем. Он даже руку поднял, словно хотел схватить слова, только что им сказанные, и затолкать обратно в рот.

Анлодда вытаращила глаза. Сдула со лба упавшую прядь.

– Я.., я просто и не знаю, что сказать, принц Ланселот. Нечто особенное происходит между…

«Ну ты и тупица! – распекал себя Питер. – Нечто особенное происходит между тобой и Гвинифрой!»

Но чем больше он смотрел на сильные руки и широкие бедра Анлодды, на ее длинные волосы цвета осени, тем больше им овладевало безумное желание слиться с ней в поцелуе, сорвать с нее тунику, повалить на палубу и научить тайнам любви. В его желании не было ни капли святой любви, ни капли духовного, ничего того, что он чувствовал (как понимал теперь) к жене Артуса. Одно голое желание, животное влечение. Он хотел обладать этой девушкой так, как никогда и никем прежде.

Интересно, он сам такой развратник, или это опять мыслишки Ланселота? Ланселот любит Гвинифру! В этом все писатели были согласны друг с другом.

Питер почувствовал укол в руку – стрела сломалась пополам. Покраснев, он швырнул обломки за борт, и они поплыли по волнам.

Анлодда тоже зарделась.. Она обхватила грудь руками и взмолилась:

– М-мне нужно спуститься вниз, государь. Позвольте!

Но нет, ее щеки горели не от смущения.., а от удовольствия. Она развернулась и бросилась к трапу, даже не дождавшись дозволения Ланселота.

Морской ветер был так холоден, что просто обжигал легкие Питера. Тусклое солнце едва согревало спину.

«Проклятие! Если сейчас осень, то каково же тут зимой?»

Питер прислонился к борту и довольно долго стоял, пока не пришел в себя и не обрел силы, чтобы дойти до своей кабинки. К слову сказать, закрытых помещений на корабле было всего два. Второе из них занимал капитан Нав.

Побыть в одиночестве Питеру почти не удавалось. Каждые два часа к нему являлся один из его шпионов и докладывал: обрывки разговоров, подозрительные взгляды, смех над неподобающими замечаниями. Постепенно у Питера в голове стал складываться групповой портрет его отряда, а вот о подозреваемых он нового узнавал до обидного мало.

Вояки как вояки, как во все времена – слишком хорошо разбирались в политике. Они знали о трениях между Кеем и Питером, они догадывались о том, что вспыльчивый Кей недоволен Артусом. Короче, воины были в замешательстве.

«Рассчитываешь на их поддержку, Кей, дружище? Рассчитывай, но спиной к ним не поворачивайся».

Но, с другой стороны, ставить на то, что в случае чего воины поддержат Артуса, Питер бы не решился. Ведь Аргус, если на то пошло, даже не был в полном смысле этого слова королем. Он – воин, вождь, вся власть и могущество которого проистекали из его боевых побед. В последнее время со сражениями стало туговато. А память у военных короткая.

«Итак, ход конем и ладьей для усмирения пешек. А королева – какой цвет ей милее?» При мысли о Гвинифре Питер вдруг почувствовал угрызения совести. С какой стати он вдруг принялся волочиться за рыжеволосой девахой, когда к его услугам по первому слову самая настоящая принцесса, из плоти и крови?

«К моим услугам? К услугам Ланселота! Или Артуса… В общем, не важно, к чьим она там услугам. Она не моя». Питер потер виски и всей душой пожелал, чтобы он был сразу тремя этими людьми, и чтобы у каждого их них были и руки, и ноги.

«Бладевведд» плыла медленнее, чем предполагал Питер. Может, капитан Нав решил-таки отомстить ему за спешку и нарочно велел своим гребцам грести понебрежнее. То, что, по расчетам Питера, должно было занять полтора дня, заняло чуть ли не все три.

Почему-то капитан настаивал на том, чтобы держаться поближе к берегу и упорно отказывался выйти на середину залива Кардиган, который сам именовал «Излучиной Ллейна».

– Да чтобы земля скрылась из глаз? Они ж мигом взбунтуются! – взревел он, когда Питер указал ему на то, что плавание вдоль берега, добавляет лишних миль сорок, а это значило лишних шесть часов на греблю, да еще час на отдых.

– Так не пойдет, они должны видеть землю, быть уверенными, что она близко!

– А финикийцы как же плавали? – запротестовал Питер. – А полинезийцы, а эйрские пираты?

– Ну, так то пираты. Мы-то цивилизованные бритты, – самодовольно хмыкнул Нав.

– Да даже треклятые римляне – и те плавают по Средиземному морю! Что там «сейчас»! Они в открытое море уходили пять веков назад!

– Ну, так то ж ученые римляне, у них там астрологи и всякое такое.., а мы

– дикие бритты, – притворно униженно проговорил Нав.

Питер понял, что его не уговорить, сдался и принялся мерить шагами палубу. Ну что ж… Лишние полдня дадут Кею возможность промуштровать воинов, многие из которых впервые отправились в боевой поход. Впервые в жизни. Большинство этих ребят не принимало участия в сражении при горе Бадона, или «Монс Бадоникус», как называл эту вершину Корс Кант.

Каждое утро начиналось с построения под флагом, которое было явно не по нраву воинам. Волынщик играл «Короля-медведя» – по всей вероятности, эта мелодия служила чем-то вроде «национального гимна» Артуса. Воины по-римски салютовали поднимавшемуся на мачте алому с золотом штандарту Пендрагона. Остальную часть дня проводились учения, посвященные освоению римской военной тактики с бриттскими нововведениями.

Питер с удовольствием наблюдал за тем, как Кей муштрует воинов. Кей отрабатывал свой любимый военный прием: бойцы выстраивались в две шеренги, закрывались щитами и бросались друг на друга. Стукнувшись щитами, воины одновременно поднимали их. Таким образом, ни один из нападающих не имел возможности достать мечом противника, стоящего прямо перед ним.

Каждый воин разворачивался и «колол» противника, располагавшегося правее, гладиусом. Кей уверял, что за счет такой неожиданной атаки можно уложить наповал половину передовой шеренги врагов за считанные минуты.

Питер наблюдал за тем, как воины послушно отрабатывают каждый выпад по очереди, как затем они соединяют движения воедино. Прижать щит к себе, поднять, снова прижать, поднять, ударить.

– Жаль, нельзя кавалерию помуштровать, – вздохнул Питер.

– Не понял? – изумленно воззрился на него Кей.

– Места на палубе маловато. А лошади остались в Кардиффе.

– Государь, – осторожно проговорил Кей. – Но ведь мы готовим к бою и конников, разве нет?

Только теперь Питер заметил, что вместе с простыми воинами в шеренге стоят Медраут, Анлодда, Корс Кант и Бедивир, а также люди Меровия все до одного, строго говоря, кавалеристы.

– Что бы там ни было, – подозрительно прищурившись, продолжал Кей, – уж они как-нибудь не забудут, как это делается – садиться верхом да спешиваться. А на что нам, спрашивается, тащить кляч на борту? Причалим в Харлеке, да и возьмем лошадей у Горманта.

Питер покраснел – он совсем забыл, что в эти времена кавалерийская тактика сводилась к тому, чтобы доскакать до врага, спешиться и вступить в рукопашную схватку.

Ветер раздувал алые с золотом накидки, словно знамена, а под накидками – никакой единой формы, каждый тут одевался кто во что горазд.