Правой ногой, согнутой в колене, Ланселот сбил Кугу с ног. Куга высоко взлетел, брякнулся на живот. Его крашеная белой краской кольчуга перепачкалась в грязи и траве. Не без труда сакс встал на четвереньки.

Ланселот смело шагнул к нему, согнул руку в локте, сжал кулак и резко ударил. С головы сакса слетел, звякнув, словно цимбала, шлем и упал неподалеку. Куга, не вставая с колен, попятился. Попробовал встать, зашатался и вдруг мешковато сел и, обмякнув, упал на спину.

А герой Каэр Камланна ухватил сакса за кольчугу на груди, оторвал от земли, размахнулся кулаком, готовясь лишить Кугу оставшихся зубов.

– Стой! – крикнул Корс Кант и поспешил на поле, высоко подняв судейский жезл. Ланселот оглянулся на Артуса.

– Заканчиваем, – прошамкал Куга ртом, полным крови. Глаза у него тупо ворочались, он явно больше не в силах был защищаться.

– Consummatum est , – провозгласил Артус негромко, но так, чтобы его услышали все до единого. Меровий согласно улыбнулся. Ланселот отпустил Кугу. Сакс повалился на спину, прижал ладонь ко лбу, другой рукой стал шарить по земле рядом с собой.

Корс Кант резко поднял жезл и ударил им оземь.

– Поединок героев окончен. Победителем объявляется Ланселот из Лангедока, герой Камланна, консул Империи.

Объявив победителя, бард быстро удалился с поля. А на поле выбежали несколько саксов, гневно выкрикивая:

– Нечестно! Нечестно!

Корсу Канту пришлось увернуться, чтобы на него не налетела Моргауза. С лицом, искаженным от гнева, она быстро зашагала к дворцу в сопровождении амазонок. Юноша искал глазами Анлодду, но ее нигде не было видно. Бард побежал по дорожке для колесниц, краем глаза поглядывая на то, как воины Артуса унимают разбушевавшихся саксов. В той стороне поля, которая примыкала к вилле, он увидел свою возлюбленную. Она вытирала с лица налипшую жижу тухлого яйца.

– Ты! – гневно выкрикнула Анлодда, брызгая слюной. К ее волосам прилип осколок яичной скорлупы. – Ты.., ты.., ты.., тоже мне герой выискался! Я с тобой больше никогда не буду разговаривать, Корс Кант Эвин! – Она гордо запрокинула голову и зашагала прочь, но вскоре обернулась и добавила:

– И не думай, что у меня дух захватило от твоей дурацкой храбрости! О, эти мужчины! Я бы ни за что не бросилась наперерез озлобленному саксу! И уж, конечно, я бы ни за что не позволила безоружному человеку драться с вооруженным боевым топором саксом! Пусть все закончилось благополучно, пусть Уэссекс посрамлен, и я представляю себе, как будет бесноваться Кадвин! Но даже это не спасет тебя от моего вечного молчания, слышишь ты, дитя лесов!

С этими словами Анлодда наконец гордо удалилась в сторону виллы.

Юноша, плохо соображая, чем вызвана такая вспышка ярости, пошел за возлюбленной, перешагнул через валявшегося без чувств мужчину, рядом с которым на земле стола корзинка с тухлыми яйцами.

– Но.., но… Анлодда! – прошептал Корс Кант еле слышно. – Я.., я люблю тебя.

«Поздно, – обреченно подумал он. – Опять я опоздал».

Корс Кант обернулся к зрительским рядам. Ланселот тщетно отбивался от пытавшейся задушить его в объятиях Гвинифры, Артус холодно наблюдал за ними.

Юноша моргнул. Он понимал, что действие мерзкого гриба, которым накормила его Анлодда, давно миновало, но вдруг перед его глазами предстало ужасное видение: струя крови стекала по груди Dux Bellorum. Кровь булькала и текла все сильнее – то была смертельная рана!

Корс Кант со всех ног побежал по полю, не обращая внимания на потасовку. Добежав до зрительских мест, он увидел кровь на руках у Ланселота. Кровь запачкала и Гвинифру. Они все трое были перепачканы кровью.

Юноша снова моргнул – видение исчезло. Белая ткань тоги Артуса осталась безупречно чистой. Ланселот стянул с рук перчатки – руки его тоже оказались чистыми, без единого пятнышка крови.

У Корса Канта жутко засосало под ложечкой. Он отвернулся, уселся на край помоста, понимая, что значило посетившее его видение. «Будь проклята Судьба и Отчаяние, ее Сестра! – думал он. – Я не позволю, чтобы такое случилось с Артусом и Пендрагоном!»

Но ему тут же ответила другая часть его сознания: «Глупый болтун! Ты ничего не сможешь сделать! Какая польза от тебя, полубард! Голыми руками клинку не помешать! Пой свои песни, играй на арфе, знай свое место!»

Кто-то негромко обратился к нему. Меровий! Он остановился рядом с юношей и положил руку ему на плечо. Он снова заговорил с Корсом Кантом так, словно видел все его, самые потаенные мысли!

– Жребий был брошен давным-давно, – задумчиво проговорил король. – Что выпало – тому и быть. Помни, любой игрок может проиграть, любой может выиграть. Fortuna Diva испытывает нас и мучает, но пока игра не сыграна до конца, в ней нет ни победителя, ни побежденного.

Он едва заметно улыбнулся и ушел, унося с собой свою неразгаданную тайну.

Гвинифра наконец позволила Питеру отстраниться.

– Итак, мой подарок принес тебе удачу, – выдохнула она и похотливо облизнулась. Питер покраснел и попробовал сделать хоть шаг назад от принцессы, чтобы не прижиматься к ней так сильно.

– Не.., не думаю, что нам.., стоит так.., близко.., сходиться, – промямлил Питер. Щеки его горели, как обмороженные.

Гвинифра ущипнула его за щеки, растянула так, что он стал похож на надувную игрушку.

– У меня всякий раз сердце в пятки уходит, когда ты сражаешься на поединках, мой принц, – проворковала она.

– П-правда? – пробормотал Питер, тронутый до глубины души. – Ну.., просто.., сейчас не самое п-подходя-щее время.., я так думаю… Ну… Артус же рядом!

– Да что ты так всполошился, Ланс? Ты же такой храбрец! Неужели ты станешь обращать внимание на такие глупости?

Поразительно – она говорила совершенно серьезно, без тени смущения.

Питер закусил губу. Артус стоял всего в трех футах от них и с непроницаемым лицом слушал разговор своей жены с победителем турнира, своей правой рукой.

Питер безмерно мучился от выпавшей на его долю дилеммы. Он, выпускник Сэндхерста, флиртует с дамой в присутствии ее супруга? Нет, это недопустимо!

Ланселот решительно отстранил Гвинифру и с тяжелым сердцем обернулся.

Ланселот – да. Но Питер – нет. Словно искра пробежала между его сердцем и руками, и он упал в объятия жены Артуса. Их губы соединились, соединились их дыхания, у Питера ком подступил к горлу, глаза выпучились. Глаза Гвинифры цвета расплавленной меди, ее пахнущее мускусом тело околдовали Питера.

Он все же пытался освободиться, но получалось это у него слабовато. Она прижала губы к его уху и хрипло прошептала:

Уйдет зима, настанет май, Растает ночь, займется день…

Меня покрепче обнимай Зимой, весной, всю ночь, весь день!

Не ты ли мой любимый Ланселот из Лангедока? Не ты ли возьмешь меня на руки и пронесешь под водой и под землей, и не выпустишь из своих объятий четырнадцать столетий, не мы ли будем вместе по шесть месяцев в году?

У Питера пересохло в горле. Он с трудом сглотнул слюну. Словно парализованный, он не отрываясь смотрел в два озера цвета расплавленной меди до тех пор, пока они не слились в один сверкающий глаз, и Гвинифра не превратилась в самого прекрасного из циклопов на свете. Зачарованный, околдованный, одурманенный, он не в силах был пошевелиться.

«Я не влюблен».

Не в силах вырваться из ее объятий, не в силах противиться велению собственного сердца, он поцеловал ее. Ее язык скользнул к нему в рот, высосал его волю, словно Цирцея, и он стал опустошен – одни доспехи Одиссея, а внутри – ничего…

«Это он! Это все он! Вырвался на волю, паршивец! – клокотало сознание Питера. Страстные рыдания сотрясали грудь Питера, дикий зверь рвался наружу из клетки. – Вылез, голубчик? Голову высунул? Ладно, но учти, это ты в нее влюблен, а я – нет!»

Он сжимал Гвинифру в объятиях. Она все крепче прижималась к его груди, ее соски под тонкой тканью хитона набухли, затвердели. Она завела руку ему за спину, сжала в пальцах прядь его волос. Другая рука Гвинифры пропутешествовала от бедра Питера до талии.