– Анлодда, я бы смог провести тебя в ложу Артуса!
– Правда?
– Артус обожает бардов. Он готов удовлетворить любую нашу просьбу.
– Ну что же ты раньше молчал? Я там сидела, жарилась на солнце, умирала от вони, рядом с торговцами рыбой и пьяными погонщиками, хотя все это время могла преспокойненько жевать яблоки и пить вино вместе с Dux Bellorum!
– Но я же не знал, что ты в амфитеатре!
– Некоторым людям надо учиться смотреть повнимательнее, Корс Кант Эвин.
Они завернули в проулок, за долгие годы жутко пропахший мочой. Корс Кант закашлялся, зажал пальцами нос.
– Так тебе и надо! – мстительно хихикнула Анлодда.
Проулок вывел их на одну из римских дорог, деливших город на Insulae, которые лишенные всякого воображения бритты стали называть «кварталами» – так, как их называли в Риме. Анлодда вела барда дальше. Как он предполагал – к общественной конюшне, где они могли бы нанять лошадей, а может быть, и повозку, если это не слишком дорого.
Солнце снова выглянуло из-за туч и озарило чистые, свежепобеленные стены зданий, напоминавших колесницу Аполлона. Солнце светило так ярко, что бард еле видел нарисованных львов и орлов, замысловатые узоры из битой черепицы и камней.
Одна улица оказалась такой широкой, что по ней без труда могли бы проехать в ряд четыре повозки, а другая – такой узкой, что расставив руки, можно было дотянуться до стен по обе стороны. Стены были недостроены.
– Где это мы? – поинтересовался Корс Кант.
– На Виа Бонадомина – самой древней улице в Каэр Камлание. Корс Кант, разве ты не прожил тут всю жизнь?
– Нет, – признался юноша. – Я вырос в Лондиниуме – Ллуддуне, как бы ты его назвала. Там захоронена волшебная голова Благословенного Брэна , после того, как семеро уцелевших в войне на земле Эйр, семь лет пировали в твоем городе – Харлеке, а потом еще восемьдесят лет в Гуэлсе.
– Свою историю я знаю, Корс Кант.
– Но наши истории связаны, разве не видишь? Пировали в твоем родном городе, а голову Брэна захоронили в моем. Как это символично, ведь это значит, что у нас столько общего…
– И почему же ты покинул Ллуддун?
– Моя семья… – Корс Кант оборвал себя и умолк. Не время было говорить об этом. – Ну ладно, скажем так: пришли саксы. Люди Хорса , которых поддержал этот ублюдок Вортигерн.
Защитник, герой.., перевернул весь мир вверх ногами и привел кровожадных саксов…
Анлодда отозвалась тихо, не оборачиваясь.
– У меня нет причин любить Вортигерна. Мы жили под его игом еще десять лет назад, пока Пендрагон не вернулся из Рима. Он… Мне бы даже думать не хотелось о том, что сотворил Вортигерн.
– Это было давным-давно, – продолжал Корс Кант. – Тогда я познакомился с Ланселотом и Артусом. Ланселот был легатом легионов, которые отвоевали Лондиниум .
Анлодда заговорила так, словно Корса Канта и не было рядом.
– А я.., гм-м.., убежала вскоре после того, как мой.., после того, как принц Гормант отвоевал престол. И не вернулась.
У барда перед глазами стоял его родной Лондиниум, отданный на разграбление врагу. Он вспомнил зарево пожаров, алые блики пламени на белых стенах… Он прикрыл глаза, отвернулся.
– Мне некуда было больше идти. Я пришел сюда с Мирддином и Dux Bellorum, чтобы стать бардом.
– Значит, мы оба убежали от самих себя. Чужие в варварской Аркадии, – тихо проговорила Анлодда и коснулась тыльной стороны ладони Корса Канта – легко, едва заметно погладила. И снова Корса Канта словно иголкой кольнуло, он весь сжался.
– Ведь это более тесная связь, чем та, о которой ты сказал из-за головы Благословенного Брэна. Верно, придворный бард? Давай-ка тут свернем. Пока ты не спросил, я тебе скажу: у этой улицы нет названия, и она не из самых древних в Камлание.
Они свернули и оказались на маленькой узкой улочке. Ее обитатели просто повырывали траву, уложили вдоль расчищенной дорожки камни и утоптали землю. Бард как зачарованный слушал, как стучат его каблуки по покрытой сухой коркой земле, успевшей высохнуть после по-запозавчерашнего дождя. Замшевые, чуть выше лодыжек, сапожки Анлодды, ступали почти бесшумно.
Небольшой ручей пересекал их дорогу. Ручей тек по выложенному камнями ложу, и в том месте, где бриттская улица пересекалась с римской дорогой, нырял, весело журча в водосток.
Корс Кант будто утонул в радостном смехе ручейка. Песня сама складывалась у него в голове. Он пытался вспомнить, где и когда он ее слышал.
«О боги, как жарко». За весну и лето ручеек превратился в настоящую речку. Ее называли Слезы Брэна. Теперь она наполняла белокаменное ложе почти до краев. Корс Кант утирал со лба пот, вертел головой то вправо, то влево, выслушивая рассказ Анлодды о том или ином здании.
– Вот этот ярко-красный дом из глины – это кухня. Ее хозяин – Матфей бен Дувид из Иудеи. Он вступил в войско и сражался по всему миру – в Алжире, в Афинах, в Константинополе.., ну, пожалуй, «сражался» – это слишком сильно сказано, потому что он – повар, и никогда никого не убивал, насколько я знаю, но если ты когда-нибудь попробуешь его anas fluviales cum eliquamen cerasum, которые, как он говорит, ему привозят прямо из Апиция, то диву дашься, как войско в живых осталось. На кухне у Матфея хорошо поесть, когда у тебя ни гроша за душой, а есть хочется, и потому ты не слишком привередлив.
Корс Кант принюхался: съестным из кухни не пахло. Явно ничего не готовили. «Ну ясно же! – понял он. – Сегодня же день Сатурна, иудейская суббота».
– О, а во-он там, на другой стороне, живет кожевник и сапожник, он шьет отличные дорожные сапоги. Его зовут Шин Гризаф, он из Эйра. Видишь вон тот светло-кремовый дом с псевдоегипетскими иероглифами, рядом с домом зодчего.
– Почему «псевдо», – рассеянно спросил бард. – Они стоят в неверном порядке и потому ничего не означают, но иероглифы самые настоящие.
– Ты точно знаешь?
– Гм-м.
– Нет, правда? Вот интересно, откуда он их срисовал! Анлодде тоже стало жарко, она откинула волосы со лба и стянула в «хвост» веревочкой.
– Твои волосы алеют, словно огонь Прометея, – проговорил юноша, не слишком надеясь на успех своего комплимента. – Алый венчик, словно у райской птицы…
– Они багряные. Корс Кант Эвин. Неужели из-за того, чем ты занимаешься, тебе стало недоставать наблюдательности? Ну ладно. Рядом с Шином живет грек Термос, он аптекарь, и у него я добыла то, чем накормила тебя. У него холодные глаза, как у мраморных статуй, и у меня мурашки по спине бегут, когда он вдруг появляется неизвестно откуда и тихо спрашивает, чего мне нужно. Я всегда подскакиваю на пять футов и стукаюсь головой о потолок.
Стены аптеки были даже не побелены и сохраняли естественный красноватый оттенок глины. Корс Кант с улицы заглянул в дверной проем. Увидел стены, почерневшие от копоти и завешанные бесчисленными полками, уставленными бутылками, кувшинами, горшками со всевозможными порошками, человеческими черепами.
За столом во вполне естественной позе разместился скелет, у которого не хватало левой руки. Анлодда махнула рукой, и скелет выпрямился.
Корс Кант чуть не подпрыгнул на месте. Проморгался, присмотрелся повнимательнее. Когда в глазах прояснилось, скелет преобразился и оказался худющим стариком лет пятидесяти – пятидесяти пяти. Мертвенная бледность и впалые щеки придавали Термосу сходство со скелетом. Он вытащил левую руку из-за спины – оказывается, всего-навсего спину почесывал между лопаток.
Дрожа от неизъяснимого страха, Корс Кант проследовал по улице дальше, следом за Анлоддой. Что-то в этом Термосе было такое, что жутко напугало юношу и не давало успокоиться.
– Просто поверить не могу! Прожил тут столько лет, а города как такового не видел! – сказала Анлодда и внимательно посмотрела на Корса Канта, ожидая ответа.
– Ну.., я же не городской бард, а придворный, – отговорился юноша, как будто этим все объяснялось.
– Да ладно тебе! Я, к примеру, вышивальщица Гвинифры, а уж это, прости меня, занимает куда больше времени, чем песенки распевать на пирах и турнирах, но я обошла Камланн от Сената до большого цирка, и за те несколько недель, что я здесь живу, прошла по сотням таких вот улочек. Знаешь, порой мне кажется, что вас, бардов, вообще не интересует мир, в котором вы живете, ну ни капельки не интересует! Ты что, все дни напролет просиживаешь в тепленьком тепидарии и сочиняешь куплеты о героях Трои?
