— Ас нашим штабом что будет?

— Думаю, он войдет в комиссию как низшее звено. Начальник канцелярии кабинета министров дал указание, чтобы Накату-сан и меня перевели в научную бригаду штаба по осуществлению плана эвакуации... Хорошо бы, чтобы и ты перешел туда вместе с нами...

— Я не государственный служащий,— усмехнулся Онодэра.— Даже не внештатный сотрудник, ведь никакого приказа не было. С вами я сотрудничал только на товарищеских началах... А вообще говоря, кто я такой? Перекати-поле, по-воровски удравший из гражданской фирмы... Здесь, в штабе, у меня нет никаких прав — подумаешь, временно нанятый водитель батискафа...

У Юкинаги рука с сигаретой застыла в воздухе. Он был потрясен. В затуманенном усталостью мозгу остро вспыхнула колющая мысль: а ведь Онодэра прав. Этот молодой человек с самого начала оказался странным образом втянутым в их работу. Тогда еще неясно было, во что выльются и чем закончатся их исследования. Но за последующее время никто так и не удосужился официально оформить Онсдэру. Отчасти это объяснялось тем, что поначалу все члены штаба, кроме профессора Тадокоро, Онодэры и временно взятого на работу Ясу-кавы, являлись государственными служащими. Дипломированный морской инженер-подводник Онодэра, конечно, был бы зачислен в штат при первом же требовании, но ни ему, ни кому другому это, очевидно, и в голову не приходило. Юкинага даже ни разу не задумался, полагалось ли жалованье «временно работающим» в штабе. «Получается,— впервые подумал Юкинага,— что Онодэра все это время работал у них в качестве добровольца». Юкинага был поражен. В фирме, где Онодэра прежде работал, его считали талантливым молодым инженером, у него уже были заслуги, перспективы, обеспеченное будущее. Из соображений секретности его заставили «испариться» — уйти из фирмы без соблюдения необходимых формальностей. Он был втянут в мучительную работу в тени, в безвестности, и никто не удосужился подумать

о его официальном положении. Но самого Онодэру это совершенно не волновало. Может быть, сказалось легкомыслие холостяка? Или это качество человека нового поколения, отличного от «поколения нищеты», к которому принадлежал сам Юкинага? Молодые не хлебнули настоящих трудностей, не знали нищеты в самом прямом смысле этого слова, им чужды постоянная тревога и страх за свое будущее, иссушающие душу и превращающие человека в ничтожество. У этого парня начисто отсутствовало стремление обеспечить себя материально, добиться устойчивого положения в обществе. Кто знает, может быть, это новый тип духовно богатых молодых людей, порожденных эпохой достатка, каких Юкинаге не приходилось встречать в своем ближайшем окружении. Такой, как Онодэра, работает отнюдь не спустя рукава, но спустя рукава относится к своим успехам, к положению...

— Есть еще у вас работа, в которой без меня нельзя обойтись? — прервал Онодэра мысли Юкинаги.— Теперь в общих чертах все прояснилось. Правительство всерьез взялось за дело. Кончился этап, когда добровольцы тайком, спрятавшись от мира, выполняли сложную и ответственную работу. Что касается меня, то, думаю, я достаточно отблагодарил Японию за то, что она меня воспитала.

Услышав слово «отблагодарил», Юкинага улыбнулся: это так характерно для молодого послевоенного поколения. Они не чувствуют гнета роковых уз, связывающих их со «страной», «нацией», «государством», однако отлично сознают свой долг перед родиной, и нельзя сказать, что в свою очередь не испытывают к ней благодарности, признательности... Впрочем, это не выливается у них в форму безграничной ответственности перед нацией и страной. И вообще такое понятие, как «коллективная судьба», им чуждо. У них все гораздо проще: вернул «долг», отблагодарил, и ты в расчете. При этом они не испытывают принижающей благодарности должника к своему заимодавцу. А если говорить об Онодэре, то он считает, что свой долг вернул вполне добровольно, от всей души, да еще с некоторой лихвой, «достаточно отблагодарил». Юкинага даже растерялся, увидев вдруг перед собой японца нового образца. Как далек он от японца довоенных времен, опутанного узами «долга», «признательности», «обязанности», «верности вопреки всему», «жертвенности». Юкинага был удивлен и вместе с тем обрадован. «Критикуйте, критикуйте послевоенную Японию,— думал он,— а она оказалась достаточно демократичной, чтобы в сытости и благополучии породить таких вот молодых людей нового типа!»

Эти молодые люди, простые, спокойные, с душой, ничем не замутненной, не исковерканной с детских лет исковерканными взрослыми, не испытывающие особой тяги ни к материальным благам, ни к власти, просто смотрящие на жизнь и точно знающие, чего от нее хотят,— они, пожалуй, то лучшее, что создала послевоенная Япония. Прежде всего они чувствуют себя людьми и в том, что родились японцами, видят только вполне естественное отличие, свойственное каждому человеку или группе людей. Они не считают, что «способны выжить» только в Японии. Понятия «полнокровной жизни», «успеха», «карьеры» не связываются у них с каким-либо определенным, изолированным обществом, так что, где бы и как бы они ни жили, они не впадают в депрессию от мысли, что их жизнь не «удалась», только потому, что они оторваны от этого общества. Такие мысли просто не приходят им в голову.

Это новый тип образованных и воспитанных людей. И кто из старшего поколения осмелился бы упрекнуть их за широту мышления, терпимость и постоянную освежающую душу бодрость?

— А ты что, хочешь уйти от нас? — спросил Юкинага.

— Собираюсь жениться,— чуть покраснев, сказал Онодэра.— Вроде бы немного переслужил государству, так что хочу получить наградные. То есть мы собираемся вдвоем удрать за границу до официального сообщения. Это ничего? Как вы думаете?

Юкинага неожиданно расхохотался.

— Вам смешно, что я женюсь? — спросил Онодэра.

— Нет, что ты.:. Поздравляю,— поспешил перейти на серьезный тон Юкинага.— А я, знаешь, всего неделю Назад официально оформил развод с женой...

— А дети? — почти испуганно перебил Онодэра.

— Вчера вместе с женой выехали в Лос-Анджелес. К родственнику. Дядя жены там живет, а детей у него нет, вот и...

— Ну, тогда все хорошо,— облегченно пробормотал Онодэра.

— Да, тебе надо уходить...— Юкинага смял в пепельнице сигарету.— Тоскливо будет без тебя. Хорошо бы всем вместе вечеринку устроить, хотя...

— А вы знаете, что стало с профессором Тадокоро?

— Нет. Наверное, старик Ватари знает.

Онодэра уже собрался было подняться со стула, когда Юкинага спросил:

— А сколько лет твоей невесте?

— Не знаю...— Онодэра растерянно взглянул на Юки-нагу.— Я думаю, лет двадцать шесть — двадцать семь. А может, и больше, трудно сказать.

Когда Онодэра уже выходил из комнаты, Юкинага хотел было сказать ему, что в случае, если не удастся быстро выехать за границу, они рады будут снова видеть его в своих рядах, но не успел — высокая, плечистая фигура Онодэры уже исчезла в дверях.

...«Иди ко мне»,— шепнула ему Рэйко... И ночь в Хая-ма — страшно далекое прошлое — всплыла в его памяти. Вместо назойливо гудевшего возле самого уха миниприемника в номере отеля звучала очень тихая приятная музыка. Ему казалось, что от Рэйко, как и тогда, пахнет нагретым солнцем песком. На него вдруг нахлынуло желание. Он потянулся к ней, порывисто обнял, нашел ее губы.

— Женись, пожалуйста, на мне...— задыхаясь в его объятиях, сказала Рэйко.— Я все время только об этом и думала, искала тебя...

— Но почему? — шептал он.—^ Почему? У тебя столько знакомых, все они прекрасные ребята... А со мной ты виделась только один раз...

— Но ведь не только виделась...— улыбнулась Рэйко.— Потом от стыда я сквозь землю готова была провалиться. Но почему-то чувствовала, что ты плохо обо мне не подумаешь, ну, не такой ты... Тогда на берегу...

И Рэйко зашептала, что она очень любит нырять с аквалангом. Даже поставила рекорд среди аквалангисток. Она обожает чувство одиночества, которое охватывает тебя в объятиях моря, когда ты, со всех сторон окруженная холодной и мягкой водой, погружаешься в сумрачное молчание.