— У меня дети, жена...— охрипшим голосом сказал Ямадзаки и, погасив сигарету, смял ее в пепельнице.— Не знаю, как вы... но когда думаешь о семье... Ну, конечно, кто-нибудь что-нибудь для них сделает... Но хорошо бы заранее отправить семью за границу.. Хотя сейчас, в данной ситуации и это, наверное...
Ямадзаки снял телефонную трубку и долго ждал, пока ему ответят, потом сказал номер.
— Только через тридцать минут дадут Хаконэ,— сказал он, положив трубку.— Нет, я на самом деле не могу, просто не могу поверить...
— Мы сейчас анализируем все возможные варианты, строим модели с учетом различных отклонений. Еще немного и сможем предсказать более точно...— сказал Юкинага.— Нам бы чуточку побольше данных... и...
— И все-таки невозможно предсказать, когда это произойдет,— возразил Наката.— Действительно ли произойдет, как произойдет, в каких масштабах... Абсолютно точно ничего не предскажешь, сколько бы данных мы ни собрали. Единственное, что мы можем, это уточнить вероятность ожидаемого явления... В этой игре «да — нет» я, полагаясь на свое чутье, ставлю на «да» и буду счастлив, если проиграю.
— А обычно ваше чутье не обманывает вас?
— В пятидесяти случаях из ста не обманывает. Но я всегда играю по крупной, так что, когда мое чутье меня подводит, бывает настоящий кошмар.
Ямадзаки, усмехнувшись, встал из-за стола.
— Хорошо бы вытащить профессора Тадокоро из парламента. Машину я как-нибудь добуду. Обману кое-кого и заберу. Без талона на бензин...— сказал Ямадзаки и, уже выходя из комнаты, добавил: — Если попадусь, в порядке дисциплинарного взыскания освободят от занимаемой должности.
— Наката-сан, вы холосты? — тихо спросил Юкинага.
— Нет, женат. Детей, правда, нет...
— Ее судьба не тревожит вас?
— Она сейчас в Европе. Развлекается...— Наката вдруг неестественно громко расхохотался.— Не заставляйте меня думать о глупостях...
— А вы не раздельно живете?
— Что вы! Откуда у вас такие мысли? Я даже, влюблен, и она тоже...— Наката чуточку смутился.— Я частенько думаю, имел ли я право как человек женатый браться за такое дело, которое не сулит ничего, кроме неприятностей. Моя жена из богатой,- даже очень богатой семьи, ее отец крупный ученый... Я вырос не в такой роскоши, но все же в достатке... Короче говоря, голодать мы не будем. Вот и выходит, что я не только имею право, но даже обязан заниматься всем этим...
— Вот оно как...— сказал Онодэра.— А вы, пожалуй, действительно нигилист.
— Может быть,— согласился Наката.— Иногда я начинаю сомневаться, действительно ли я люблю Японию, японцев., Но любить и спасать — вещи разные. В данном случае, пусть я не люблю японцев, но все равно, если смогу их спасти, должен отдать этому все силы... Да... даже если за это мне придется поплатиться собственной жизнью...
Все дороги в Хаконэ где-нибудь да были повреждены. Чаще всего это были косые разломы почвы. Приходилось их объезжать. Да еще масса машин, так что ехали со скоростью немногим больше десяти километров в час. В Хаконэ прибыли после полуночи.
Хаконэ тоже немало пострадал. В районе Тоносава то и дело попадались полуразрушенные здания, в некоторых местах не было электричества. И все равно гостиницы и кемпинги были переполнены беженцами из Канагавы и Токио. Спиральная дорога на отдельных участках стала непроезжей из-за обвалов, в ряде мест двигаться можно было только по одной стороне.
На пути из Убако к вершине Кодзири-тогэ в крипто-мериевую рощу сворачивала малоприметная частная дорога. Когда машина взобралась на самый верх крутого подъема Цудузураорэ, показался одноэтажный дом, окруженный живой изгородью. Остановив машину у ворот с перекладиной, водитель сказал несколько слов по интерфону. Открылась дистанционно управляемая калитка.
В саду лежали груды желтых листьев, их, видно, специально не убирали. Среди них валялся упавший каменный фонарь в стиле «орибэ», на мху остался глубокий след от сорвавшегося плафона. Значит, здесь тоже ощущались толчки.
Старик одиноко сидел в комнате размером в десять татами, греясь у вделанной в пол жаровни. Сидел он на низеньком стуле с сиреневой атласной спинкой. На нем были кимоно и накинутая сверху темно-коричневая стеганая безрукавка. Шея обмотана белым фланелевым шарфом. Он сильно сутулился и казался очень маленьким. Над полуприкрытыми веками лохматились белые брови. Казалось, он дремлет. Непонятно было, заметил ли он, как гости во главе с профессором Тадокоро присели у сёдзи, впрочем, голова его чуть качнулась.
— Да, что ни говорите, Хаконэ есть Хаконэ, холодно!
Профессор сказал это очень громко, нисколько не считаясь с обстановкой. Его плохо натянутые носки зашлепали по татами.
Девушка в коротком, слишком скромном для ее возраста кимоно провела их в комнату и усадила вокруг жаровни. Ее густые волосы, были собраны на затылке в узел. Огромные глаза, на лице ни тени косметики, твердо сжатые губы, производившие впечатление упрямства. Но когда она улыбалась, показывая ровные зубы, лицо ее делалось удивительно наивным.
— Вас тут тоже немного потрясло,— сказал профессор Тадокоро, поглядывая на тохоно-ма за спиной старика. Там по отделанной песком стене у столба из древнего ствола криптомерии бежала трещина. Внизу, на полу из черной древесины персимона, лежали песчинки.
Рассматривая картину южной школы, висевшую на токоно-ма, Юкинага сказал:
— Работа Таномура Тёкуню?
— Хороший глаз.— Старик едва слышно рассмеялся.— Однако подделка. Хорошо сработана. Любишь картины южной школы? А Тэссая?
— Нет, не очень...— запнулся Юкинага.
— Да? Я тоже не очень люблю. В моем возрасте такие картины надоедают.
Девушка подала чай, изящно ступая маленькими ногами в белых таби. «Походка, выработанная при занятиях тайцами театра ”Но”»,— подумал Юкинага. В чашках, которые нм подали, был не чай, а какой-то напиток с плававшими в нем коричневатыми растениями.
«Орхидея»,— определил Онодэра, сделав один глоток.
Сквозь вившийся над чашкой парок он смотрел на густо-красный цветок кровохлебки, поставленный в вазу из тропического бамбука.
— И...— Старик тихо раскашлялся.— Что же будет, Тадокоро-сан?
— Э-э?..— Профессор Тадокоро подался вперед.
— Про Токио не нужно. Уже много и от многих слышал...
— Разумеется! — Профессор одним глотком выпил чай из лепестков орхидеи.— Мой вывод остается таким же, как и раньше. Для более точного определения... необходимо провести более крупные исследования, привлечь больше ученых... Вопрос в том, как это сделать. И как об этом рассказать правительству...
Старик слегка покачивал в похожих на сучья руках фаянсовую чашку ручной работы. Нельзя было понять, куда смотрят его глубоко посаженные глаза. То ли он бездумно, словно ребенок* глядит, как тихо плещется чай, то ли погрузился в себя, забыв обо всем на свете. Снаружи шумели деревья. А сквозь этот шум издали доносился негромкий, похожий на сонное ворчание какого-то зверя гул горы, который не утихал здесь с начала землетрясения.
— На данном этапе,— вдруг заговорил Наката,— продолжать нашу работу с тем количеством сотрудников, которое у нас имеется, нельзя. То есть конечно, мы и в таком составе работу продолжим... Но... люди... Я хочу сказать, когда этот день приблизится, многие люди начнут кое о чем догадываться, ведь появятся разные там предупреждения... Но почти никто, наверное, не поверит... А это... это самое... оно произойдет тогда, когда должно будет произойти...
Старик все еще продолжал покачивать чашку. Его морщинистая шея слегка дрогнула, раздался едва слышный кашель. Все следили за медленным танцем чашки. Вдруг рука старика остановилась, чашка легонько стукнула о столик и наконец замерла.
Морщинистая рука исчезла под столом и на что-то нажала. Где-то в глубине дома едва уловимо заколебался воздух.
— Тадокоро-сан,— старик поднял голову и слегка повел ею в сторону.— Вы заметили вон тот одинокий цветок?
Тадокоро поднял глаза. Рядом с токоно-ма в стену были вделаны полки. На столбе, разделявшем их, висела ваза из тыквы-горлянки с одиноким ярко-алым цветком, от стебля которого отходили два темно- зеленых листика.
