– Правда, письменности до сих пор нету, – продолжал Дублет. – Но им от этого, кажется, даже веселей. И потом – куда им особенно писать, когда полчаса проехал – и приехал? При дороговизне бумаги дешевле у раба на лысине картинку татуировать. Рекомендую – национальное мальтийское изобретение. В случае осады бреешь раба налысо, татуируешь на черепе призыв на Сицилию о помощи, ждешь неделю, пока отрастет щетина, и засылаешь на фелюге в Поццалло. Причем даже если сарацины перехватят раба, то он, во-первых, сам понятия не имеет, что у него там изображено. А во-вторых, застенчивым туркам и не взбредет на ум заглянуть в такое интимное место. Отрезают послание вместе с головой и посылают обратно. Вот такая почта, без всякого обратного адреса…

"Ну ты, наконец, закончишь?" – подумал Волконский.

Всех этих баек он начитался у аббата Верто22 и теперь только старался поскорей уловить, куда клонит Дублет. И почему, вообще говоря, Дублет, а не Лорас? "Они, кажется, придают мне мало значения, – думал Волконский. – Надо что-нибудь спросить".

– А почему вас так интересует мальтийская знать? – поставил невинный вопрос Волконский.

– Меня? – нисколько не сбившись, удивился Дублет. – Говорят, что она интересует вас.

– Кто говорит? – быстро среагировал Волконский.

– Разведка говорит. – Дублет буравил его глазками, внезапно преобразившись из подвижного змееныша в оцепеневшего мумми-тролля.

– Спасибо, – сказал Волконский. – Это очень откровенно с вашей стороны.

– Видите ли, граф, – Дублет комично откинулся в кресле, – мальтийская знать доставила ордену столько неприятностей, что мы даже решили ввести специальный инструктаж для иностранных гостей. Чтобы, знаете, не возникало соблазнов…

"Он похож на министра, как ткацкий станок на фиванскую колесницу, – думал посол. – Но зад у него, конечно, интересный".

– Невольно возникает соблазн, господин министр, – перебил Волконский. – Невольно: перепутать понятную предосторожность с вмешательством в частную жизнь…

– Помилуйте, граф! Кто же вам запрещает? Если вам, скажем, нравятся мальчики – нас это совсем не касается… – Дублет вкусно сощурился и забарабанил коготками по столу.

"Так, надо покраснеть, – весело подумал посол. – Хреновая разведка. Если Лаура у них – мальчик, могу себе представить ихних девочек. Змееныш намекает, что мышка под колпаком. То есть это я, русский граф, мышка. И я, стало быть, под колпаком…" – Волконский пошевелил ноздрями, начиная наливаться кристально прозрачным, как ледяная водка, гневом.

"Излишняя уверенность противника есть ваш боевой резерв", – учил Шешковский.

– Эхм… – сказал Волконский, краснея, как девица. – Видите ли, я…

– Ну-ну? – осклабился Дублет, любуясь румянцем на нежных щеках молокососа-посла.

– Собственно, мне кажется, я уже достаточно взрослый человек, чтобы самостоятельно выбирать себе друзей… – Волконский от самолюбия сильно потянул кверху подбородок, как если бы цирюльник приготовился выбрить ему шею.

– Именно! – обрадовался Дублет. – Именно достаточно…

"Клюнул! Ну, наглая рожа! – думал Волконский. – Ну, погоди!"

Вторично характеризовать молодого Волконского к Екатерине явились Безбородько с Шешковским.

– Губошлеп, ваше величество. То, что нужно, – сказал Шешковский.

Екатерина, нахмурившись, снова припомнила субтильного графика Волконского с нервными движениями хорошо затверженных манер, с небесно-голубыми глазами.

– Нужен зубр, а ты мне теленка. Хоть языки знает?

– Ваше величество! – вмешался Безбородько. – Що им зубры? Ось воны злякалысь! Вы представьте цэй островок. Що такэ зубр у загони? Як каже Архимэд? Кожнэ тило, впэртэ в воду, не тиряе ваги зроду, выныряе видтуды з сылой выпертой воды!

– Да ну? – сморщившись, сказала Екатерина. – Переведи.

Овладев русским, она так и не приноровилась расшифровывать хохлацкий. Не говоря уже о том, что древним грекам предпочитала современных французов.

– Чем меньше тело, тем тише его выпирает, ваше величество, – на чистом русском отрапортовал Безбородько.

– А зубр, как вы изволили… Он их насторожит, – поддержал Шешковский. – Там три дороги на всем острове. Поставил три капкана – и почивай!

– Да больно молод, – не сдавалась царица.

– Не просто молод, – ответил Шешковский. – Он юн, обаятелен и щепетилен. И очень любит порядок. Но это – пока его не завели… Он, видите ли, в душе игрок, ваше величество. Настоящий, природный игрок. Причем его не волнуют мелкие ставки…

– Ишь ты! Да откуда вы взяли, что мальтийцы его заведут? – спросила Екатерина. – У них принцип один: ласковый теленок двух маток… с этим ихним нейтралитетом.

– Россия для них – шишка на ровном месте, – сказал Шешковский. – Неизвестно откуда вдруг выскочила. Имеет наглость прислать посла. Да как же не заведут?

– Подойдите сюда! – Екатерина поманила обоих. Развернув, взялась руками за министерские шеи. – Мальта для меня – важнейший пункт, – сказала царица. – Вы, может быть, не понимаете причин, но оно и не вашего ума дело. Головы крепко сидят? – она ласково потрясла обоих министров за шеи. – Коли ошиблись в губошлепе – не обессудьте.

Вилла маркиза Кассар-Торреджиани в Бурмарраде совсем не походила на родовое гнездо барона Тестаферраты в Мтарфе. Щегольские белые колонны, внятная геометрическая форма, терраса, сидящая на этих самых колоннах. Все как у людей.

Волконский с удовольствием взбежал на крыльцо.

Пока барон представлял Волконскому гостей ("Граф Кеткути-Ганадо". – "Здравствуйте, граф!", "виконт Аджюс". – "Здравствуйте, виконт!"), Волконский искал глазами Лауру и не находил. Мать Лауры Джианна – была, арбузный маркиз – был, а Лауры не было.

Все расселись в гостиной по соломенным креслам сомнительной устойчивости. Волконский покосился на плетеные ножки под седалищем тучного барона Тестаферраты.

– А позвольте спросить, – резко начал разговор виконт Аджюс, самый молодой из гостей. – Правду ли говорят, что Россия получила право прохода по проливам?

Волконский понял, что на встречу пришли серьезные люди. Арбузный маркиз, хозяин виллы, несмотря на возраст, стушевался в тень и только пожимал важно губами.

– Ну конечно! – сказал Волконский, с интересом разглядывая огромный отложной воротник виконта Аджюса. – Еще в одна тысяча шестьсот… то есть семьсот… Словом, проливы! – Волконский махнул рукой.

У Дублета он верхним чутьем ухватил: полезнейший тон – это тон туповатый.

Гости переглянулись.

– И где же теперь базируется русский черноморский флот, позвольте полюбопытствовать? – вмешался Кеткути-Ганадо, человек без бровей, и повел теми местами, где они должны были быть.

"Кеткути. Шут его знает, что за фамилия!" – подумал Волконский.

Он понял подоплеку вопроса. Севастопольский флот, любимое детище Потемкина, в день осеннего равноденствия 1787 года был разбит страшной бурей на траверзе мыса Калиакрия, неподалеку от Кинбурна. Погибли три линкора, все большие фрегаты с артиллерией и масса швивок.

– Да какой там флот! – махнул рукой Волконский.

– Ну как же! – поддержал земляка виконт с воротником. – Столько было шума! И где же он, флот?

– Утоп! – вертя головой, сказал Волконский. – Вы знаете, – понизив голос, он наклонился над столом, – когда правят фа-во-риты – беда! – и победно откинулся на спинку.

Барон Тестаферрата наблюдал за Волконским из-под тяжело приспущенных век.

Гости снова переглянулись.

"Не переиграть, – подумал посол. – Где же Лаура?"

– С другой стороны, господа, только за истекший год в Севастополе построено три новые верфи, – важно сказал Дмитрий Михайлович.

– А где это – Севастополь? – как парусом, всколыхнул воротником виконт Аджюс. – Греция?

– Крым. Россия. Порто-франко в Черном море, – отрывисто сказал Волконский, стреляя глазами по сторонам.

Джианна, свернув на медной машинке сигаретку, воткнула ее в эбонитовый мундштук и прикурила.

Волконский боролся с искушением спросить, где Лаура. Однако тяжелый взгляд барона из-под приспущенных век напоминал: бывают ошибки, а бывают непростительные ошибки.