– Я не хочу в Петербург, – сказала Катя и внимательно посмотрела на Павла Мартыновича.

Тот убито молчал. Катя показала няне глазами на дверь. Баба Нюня тихонько поднялась и вышла.

– Когда вы распоряжаетесь по своему усмотрению моим телом, я хотя бы могу понять побудительные мотивы, – сказала она. – А по какому праву вы распоряжаетесь моим временем? Вы уверены, что вы хотите, чтобы я поехала? – сложно сформулировала графиня.

– Я хочу, чтобы тебе было хорошо, – тихо сказал Павел Мартынович.

– Ваш деспотизм переходит границы. – Катя отвернулась к окну.

"Замуж выходишь один раз, а мучаешься всю жизнь…" – подумала Катерина Васильевна. Мыслью Катя уже была в Санкт-Петербурге. В городе, где писк любимых ворот на Миллионной, где карнавальный шум двора, матушка, потрясенная туалетами, Сашка…

– Тюша! Как твое самочувствие? – решился Павел Мартынович.

Катя смерила мужа оценивающим взглядом.

– Самочувствие среднее… – сказала она.

– Да? – задохнулся от радости Павел Мартынович. – так я приду пожелать тебе спокойной ночи? В десять часов! – чуть не выкрикнул Павел Мартынович. – Меня за ужином не ждите! – и побежал из комнаты перебежкой, сильно напоминающей котильон.

За ужином все могло перемениться. Лучше уж без ужина. Что он, не мужчина, в конце концов? Сегодня, правда, пулярка по-венгерски… гребешок у нее самое объедение…

– Нюня! – позвала Катя, и няня сразу же возникла на пороге. – Нюня, мы едем в Петербург! – она отбросила плед и вскочила с канапе. – Ты слышишь, Нюня! Пе-тер-бург, Пе-тер-бург, я совсем не хочу в Петербург! – запела она, закружившись по комнате. – Нюня! Нюнечка! А ты хочешь в Петербург?

Баба Нюня стояла, покачивая головой с беззащитным пучком на затылке. Слезы набегали в уголки глаз старой нянечки уже независимо от настроения. Возраст плюс любовь, похожая на религию, делали свое дело: слезы стояли там всегда. Но сегодня можно было считать, что это слезы радости за любимую Катеньку.

Если и есть в русском языке существительное, разом передающее смысл религии, то это – радость.

Принц Нассау-Зиген командовал гребной флотилией из шести галер, двух фрегатов, гальота и четырех транспортных ботов.

Принц происходил из боковой ветви бранденбургских курфюрстов и потому действительно мог именоваться принцем. Его права на кенигсбергский престол, где нынче город Калининград, вот-вот должны были реализоваться. Стоило умереть трем сыновьям нынешнего курфюрста Фридриха V и двум дочерям. Потом следовало отправиться к праотцам брату Фридриха V и семерым отпрыскам брата. Зато дальше дело оставалось только за младшей сестрой и ее потомством, состоявшим из одиннадцати вечно голодных принцев и принцесс.

Джулио приготовился поддержать с принцем беседу о преимуществах индийской холеры перед бубонной чумой.

После посещения Орлова рыцарь почувствовал какой-то шальной прилив сил. Он то ли подцепил заразу, то ли расправил крылья. Этот удивительный тон общения, эти нравы, удаль, неотличимая от разгула, – все, что поначалу казалось то ли обманом зрения, то ли хитрой комбинацией русского ума, оказалось самим воздухом русской жизни. Русские не притворялись: они так жили.

Джулио ощутил вдруг удивительную легкость, словно бросил костыли и из душной курной избы вышел в весенний лес. Притом в полной уверенности, что спонтанно выучил язык, на котором говорят в этом дремучем лесу.

Рыцарь приехал в Кронштадт с чувством полной уверенности в самом себе. Раненая рука на перевязи словно бы только подчеркивала, сколько еще возможностей впереди.

Рыцарь не знал, что зараза, которую он подцепил, всего лишь легкий насморк по сравнению с настоящими русскими болезнями.

Прежде всего, в крепости принца не оказалось. Но и на фрегате офицеры как-то отводили глаза в сторону. И на целом хмуром острове Котлин никто не мог растолковать, где командующий эскадрой.

Принц прибыл под вечер на собственной яхте, груженной перемерзлой репой под самый гик. От принца несло, как от овощной базы при интендантском складе Адмиралтейства.

– Литта? – сказал принц, протягивая перепачканную руку. – Сволочь! Где ваши люди?

– Простите? – вежливо сказал рыцарь.

– Тыловые крысы! Ручанский – сволочь! Или он Рычунский? Чтобы Нассау-Зиген взятки давал? А матросам жрать нечего! Пять рублей за государеву репу, которая в Питере вся по рублю за воз! Где ваши люди, я спрашиваю? Может, мне еще и разгружать самому?

Развитой музыкальный слух Джулио с уважением отметил безупречно правильное чередование восклицательных тезисов и вопросительных арсисов без единой синкопы.

– Принц, но… – начал Джулио. – Впрочем, не извольте беспокоиться.

Через полчаса принц Нассау-Зиген наблюдал с борта яхты следующую картину. Из крепости спотыкающимся марш-броском трусила заполошная вереница солдат и поминутно оглядывалась в тыл. В тылу мелким аллюром, но крупными зигзагами скакал Джулио на неизвестно откуда взявшейся лошади и размахивал шпагой в непосредственной близости от отстающих.

– Это что же это такое! – задыхаясь, прокричал принцу бедовый унтер, подбегая к борту яхты, но не решаясь вспрыгнуть на хлипкий трап. – Мне же в караул! Что за самоуправство! – он занес было ногу, но снова передумал. – Да еще черт какой-то, ни слова по-русски. Только и знает "алле" да "алле"! Ваше сиятельство!

Принц, сидя на горе репы, достал из кармана огромный брегет и взглянул на стрелки.

– Караульный развод? – сказал он, защелкивая крышечку. – Чудно. Видишь объем работ? – он похлопал по ближней репке. – Даю час времени…

– Ваше сиятельство! – взмолился унтер. – я же под арест пойду! Мы же гарнизон! Мы же не флот! Это этот черт нерусский не разбирает, но вы-то, ваше сиятельство! А то и без лычки оставят…

– А я что, по-твоему, русский? – перебил принц. – По рублю за сутки ареста. Ну и остальным водки. А успеешь в караул – водки вдвое. Эт-то будет веселый караул!

В крепость уже в полной темноте принц Нассау возвращался с Джулио под руку. Лошадь Джулио вел в поводу.

– Вы который год в России? – спросил принц. – Мне Орлов написал об вас.

– Пятый год, ваше сиятельство, – сказал Джулио не моргнув.

– То-то я и вижу. А мои орлы – все на берегу: последние деньки перед походом. Не мог же я вахту под разгрузку снимать! – принц словно бы оправдывался. – Так вы имейте в виду. Отдаю вам лучший фрегат. Там дедовщина – с ума сойти. Знаете хоть, что это такое? Вам под парусом в бой приходилось?

– Бывало, ваше сиятельство. Под парусом веселей. А этих у нас "шипами" зовут. Я с ними… Впрочем, посмотрим. Как у них главный по-русски?

– Pahan, – сказал принц. – Ну ладно. Сегодня с утра получен приказ по флоту. Эренсферд из Гельсингфорса идет к Гогланду. Чичагов в Нарве, и неизвестно, успеет ли проскочить в залив. Как Потемкин с турками в Румынии увяз – так шведы и зашевелились. И что предлагает этот ваш Грейг? Идти на выручку Чичагову к Лавансаари. Оставить Петербург без прикрытия. А если шведы нас по одному? А если шторм? А если запрут в Выборге? И это все еще ладно бы. Так ведь репы даже нету! Еще мне возов бы пяток. Тьфу, пропади оно пропадом!

Джулио на ходу делал попытки привязать к карте района хотя бы топонимы. Что Лавансаари топоним, а не итальянский наемник – одолевало сильное сомнение. Зато Эренсферд сомнений не вызывал. Джулио ясно помнил, что это сильное течение вдоль финских берегов от зюйд-веста к норд-осту. Поэтому совершенно очевидно, что оно из Гельсингфорса идет к Гогланду. Правда, что представляет собою сам Гогланд?

Тут в голове мелькали какие-то рифы, то ли банки, то ли лежбища тюленей, проскочил даже один варяжский каяк… "Надо было не по наследникам бегать, а карту района учить!" – с досадой подумал Джулио.

– А Эренсферд – адмирал матерый. Как вы считаете? – принц смачно сплюнул.

"Этот, кажется, на русской службе уже очень давно", – подумал Джулио.