В воздухе летают не только идеи. В пространстве, в котором живет человек, часто сгущаются предчувствия, полнит сердце тревога, неуверенность воцаряется в душах, приходят бессонные ночи, мучат неопределенные желания, бьются в безысходности страсти, отчаянье сменяется восторгом, вечный зов гонит тебя невесть куда. Самые сильные натуры неспособны порой не поддаться темному, непостижимому, почти мистическому зову, бросают все на свете, мчатся куда глаза глядят, сами не зная куда и зачем.

Такое произошло в ту ночь с Карналем. Он сидел над книгами, вокруг царила тишина, ничто ему не мешало, и вдруг как будто что-то толкнуло его в сердце - поднял голову, оглядел свой забитый книгами кабинет, прикоснулся пальцами к купленной когда-то Айгюль ему в подарок бронзовой вазе (ширококрылые журавли, покрытые патиной столетий, на выпуклых стенах вазы летели куда-то и никак не могли долететь), увидел большую фотографию Айгюль, которая летела на него со стекла книжного шкафа, как таинственная птица красоты, и тут понял, что должен что-то сделать неожиданное, такое, что противоречило бы всем его привычкам. Что именно - еще не знал. Но сразу же встал, переоделся, вышел на Пушкинскую, спустился на Крещатик, еще не решив, что же такое должен делать, дошел до станции метро, бросил в автомат пятак, съехал эскалатором вниз; на платформе тоже не задержался - пошел в ту сторону, откуда шли поезда на Дарницу, все так же, не думая, вошел в вагон, хотя свободных мест было достаточно, не сел, а стал у двери, словно собирался выйти уже на "Арсенальной". Но ехал дальше: "Днепр", "Гидропарк", "Левобережная". На "Левобережной" вышел, спустился вниз, миновал остановки автобусов, на которых пританцовывало по нескольку припоздавших жителей Русановки и Березняков, и только теперь понял, что идет на Русановку к Людмиле. Не позвонил, не узнал, дома ли она. Что-то его толкало туда, и он охотно подчинялся - вот и все.

Так дошел до высокого белого дома, поставленного на крепкие бетонные ноги, без лифта поднялся на третий этаж, свернул по длинному коридору направо, хотел позвонить, но заметил, что дверь приоткрыта. Это удивило Карналя, он все же нажал на кнопку звонка, никто не вышел ему навстречу. Теперь уже надо было встревожиться, - может, какое-то предчувствие и погнало его сюда? Карналь решительно открыл дверь, вошел в квартиру, услышал звуки музыки, удивленно оглядел остатки ужина, посмотрел на кавардак, царивший в комнатах, на черную пластинку, медленно вращавшуюся на проигрывателе, на открытую дверь балкона, за которой тоже никого не было, а когда обернулся на какой-то едва уловимый шорох, увидел невысокого белокурого парня в белой сорочке, в ярком галстуке. Парень моргал глазами, спал, пожалуй, а теперь проснулся и не может сразу смотреть на свет.

- Вы кто? - спросил Карналь.

- Сосед.

- Чей сосед?

- Ну, Юки и Люки... - парень неуверенно обвел рукой вокруг. - Вы забыли запереть за собой дверь, а я услышал, что кто-то...

- Я не успел закрыть дверь, - нажимая на слово "не успел", сказал Карналь. - Простите, но я привык к точности во всем. В выражениях также.

- Никто так не любит точность, как кибернетики, - вздохнул сосед. - А я ее не терплю. Человек должен иногда отдыхать от точности, разрешать себе разгрузку, делать встряску организму.

- Судя по тому, что здесь на столе, мои дети тоже позволили себе встряску.

- У них были гости. Тоже кибернетики. Я их боюсь. Такая публика.

- Почему же боитесь?

- Слишком много на них упований. Как на господа бога. Что же, мы сбросили бога, а теперь нам пихают эти компьютеры? И кричат, что компьютер все может воссоздать!

- Смоделировать, - подсказал Карналь.

- Ну! А смоделирует ли он девичьи шаги? Сделает мне, знаете ли, туп-туп, от которого заходится сердце? Да никогда! Я тут пытался было им об этом говорить, так они меня... выгнали!

- А где же они? - спросил Карналь.

- Я не знаю. Спал и не слышал. Вас услышал, зашел на всякий случай.

- Благодарю вас.

- Так мне что? Уходить?

- Как хотите. Очевидно, можете уходить.

Сосед потихоньку вышел, видимо еще не проснувшись, а может, просто не протрезвев и так и не поняв, что говорил с самим Карналем, даже пробовал критиковать его машины с такой точки зрения, с которой еще никто не догадывался это делать.

Карналь подумал, что, пожалуй, надо запереть дверь. Он попытался это сделать, но дверь почему-то не поддавалась, словно бы ее кто-то придерживал. Он выглянул на площадку: там стоял Юрий, весь мокрый, вода стекала с него ручьями, мокрые волосы смешно налипали на лицо.

- Ты что, купался? - довольно спокойно поинтересовался Карналь.

- Ага!.. Добрый вечер, Петр Андреевич! - Юрий побаивался Карналя вообще, а сейчас и подавно. Опьянение он оставил в днепровской воде, был трезвый, но все равно не мог постичь, как очутился здесь его тесть. Как бог из машины, что ли?

- Где же ты купался так поздно? - продолжал интересоваться Карналь.

- В заливе.

- Прекрасно. Один?

- Что?

- Спрашиваю: один купался или как?

- Один.

- Входи, пожалуй. А где Люда? Что это здесь у вас?

- Это? Немного касательно епетита кормов...

- Достаточно исчерпывающе и остроумно, особенно учитывая время. Но ты не ответил, где Люда.

Юрий удивленно огляделся:

- И правда, где же она?

- У вас были гости?

- Незваные.

- То есть не твои, а Людины, ты хочешь сказать?

- Ну, как на это посмотреть. Немного с одной стороны, немного с другой. Товарищ Кучмиенко тоже...

- Кто же именно?

- Ну, товарищ Кучмиенко и все там...

- И товарищ Кучмиенко тоже... пил?

- А что?

- Вы не могли выдумать ничего получше? Даже товарищ Кучмиенко? Пьют, пьют... мерзко и унизительно! Не поговорят толком между собой, а сразу падают за стол.

- Мы поговорили... прекрасно поговорили!

- И ты разыграл тут сцену. Так?

- Я же не народный артист.

- Все-таки... Может, ты переоденешься?

- Ничего. Мне не холодно.

- Людмила провожает гостей, да? - допытывался Карналь, поскольку у Юрия напрочь пропала его разговорчивость, а может, он все силы тратил на подавление неудержимой дрожи, бившей его. Однако переодеваться в сухое не хотел. А что? Купался, потому что жарко. Кому жарко днем, а ему ночью. Он индивидуальность. - Так что же, провожает Люда или где она?

- Ага, провожает! - ухватился за слово Юрий. - Именно провожает. Удивительно точное слово. Термин.

- А ты?

- Я? Ну... Я вот здесь... Послушать любимую пластинку... Вашу и... нашу...

- Кто у вас был?

- Отец. Товарищ Кучмиенко.

- Это я знаю. Благодарю. А еще кто?

- Еще? Да так... Одна очень красивая девушка. Манекенщица и журналистка. Говорит, что перед нею когда-то заискивали все знаменитые женщины. Ну, вы же не женщина, вы не могли заискивать, вам все моды до лампочки. Анастасия... Она была в Приднепровске, когда вы... Может, видели, знаете...

- Не одна, очевидно?

- Ну, а с нею... Разве я не сказал? Совинский. Иван Совинский, помните, был у нас... Наладчик. Меня учил тоже.

- Как он тут очутился? Совинский в Приднепровске. Ты что-то напутал. Как мог Совинский быть тут, у тебя, и с Анастасией?

- Так вы знаете Анастасию? Так называемую Анастасию?

- Почему так называемую?

- Потому что не разберешь, манекенщица она или журналистка, невеста Совинского или не невеста. А Совинский приехал на республиканское совещание. Угрожает камня на камне не оставить. Раздраконить нашу продукцию. За то, что половина машин без Знака качества. Я с ним тут... Ну, одним словом, плюнул и грохнул дверью.

- На принципиальной основе?

- А что? Так называемые принципы!

- Все же я не понял: почему ты купался в одежде? Что это?

- Это? Так называемая репетиция. Мы тут немного репетировали.