- Сказать по правде? - наставил на Пронченко указательный палец профессор. - Если хотите знать, я примчался защищать не студента Карналя, а самого себя! Его еще не очень трогают. Он только написал, что не все доброжелательно относятся к его разговорам о кибернетике. Но ведь и меня пощипывают! Несмотря на мой научный авторитет, несмотря на то, что я пережил блокаду, чуть не умер, в сущности, умер, так как уже был вычеркнут из всех списков живых и деятельных. Обо всем забыто. Пощипывают коллеги. И еще неизвестно, чем это кончится. Я и прикатил сюда. Разведка! А как оно тут? Еще ничего не знаете о кибернетике, потому и воздерживаетесь от просмотра статей в печати? А когда критикуют какого-нибудь писателя, - изучаете? Не спрашиваете, знает ли кто того писателя, читал ли его? Вот вы, молодой человек?

- Я учился в сельской школе... И сейчас времени на все не хватает, искренне сказал Карналь.

- А что скажет нам секретарь парткома? - повернулся профессор к Пронченко, плохонький ивовый стул под ним затрещал.

- Сдаюсь, я только механик. Защищал диссертацию, на литературу не было времени.

Карналь не привык, чтобы его провожала жена. Вечная занятость у нее и у него, возмутительная несинхронность их жизни вынудила отказаться от ритуала провожаний и встреч. Когда-то, пока не завертело его в гигантской карусели науки, Карналь мог еще позволить себе это. Расстроганный, он всегда провожал и всегда встречал свою маленькую балеринку. Но это было так давно, что и не припомнить. Теперь его окружали заместители, помощники, сотрудники, а там, куда ездил, всякий раз - новые "заинтересованные лица". До сих пор еще он твердо не мог сказать, чем больше интересовались: им самим или его вычислительными машинами, ибо одно и другое воспринималось с почтительной опаской, иногда с недоверием, бывало, и враждебно.

От автомобиля Карналь отказался и на этот раз, попросил Алексея Кирилловича прихватить его портфель, а сам пообещал добраться до вокзала собственными силами, то есть пешком. Нежелание Карналя пользоваться машиной уже стало в городе притчей во языцех. Но он упорно избегал этого способа передвижения, словно бы принадлежал к какой-то причудливой секте антиавтомобилистов. Имел для этого все основания и не считал необходимым перед кем-либо отчитываться в мотивах своего поведения.

- Не волнуйтесь, - спокойно ответил на молчаливый вздох помощника, буду вовремя.

У вагона, держась за пуговицу пиджака скромного Алексея Кирилловича, торчал тучный Кучмиенко, что-то ворковал помощнику Карналя на ухо. Еще издали завидел академика, помахал рукой:

- Думали уже, опоздаешь, Петр Андреевич.

Карналю было неприятно, что Кучмиенко узнан о его отъезде, еще неприятнее было, что пришел провожать.

- Мог бы и не приезжать, - сухо сказал он, - это не входит в твои обязанности. Я вообще никого...

- Вообще-то так, но я - в частности!.. - захохотал Кучмиенко, и Карналь внутренне поморщился от его нахального смеха. Связала же их жизнь веревочкой - не развяжешь! - Ты ведь начальство, Петр Андреевич. К тому же мы друзья. Случайно узнал о твоем бегстве, дай, думаю, подскочу... Может, ценные указания... Может...

- Я пойду положу портфель, - уклонился от его рукопожатия Карналь.

- Мы с Алексеем Кирилловичем уже побаивались, что ты не успеешь на поезд. Хотя я тебя знаю уже тридцать лет: никогда не опаздывал! Кто тебя еще так знает, Петр Андреевич, как я!

Карналь вошел в вагон, Кучмиенко, продолжая держать помощника за пуговицу, быстро бросал ему в лицо какие-то словно бы твердые, неожиданные для такого внешне добродушного человека слова:

- Ты забудь про адъютантство у Карналя. Ты не ему служишь - идее. Не адъютант, а представитель наших общих интересов. Всего нашего объединения. Академик, он кто? Человек. А человек - слаб. Восхищение, чудачества. Вот он едет к этому Совинскому. Ты не знаешь, зачем он едет, а я знаю. Влюблен в Совинского. Давно уже влюблен и не может выбросить его из головы. Голова у Карналя так уж устроена: ничто оттуда не вылетает, все там задерживается. Прямо диву даешься, где оно там все помещается. Ну, да не об этом. Ты там тоже присмотрись к Совинскому. Это парень боевой, хоть и никак не могу взять в толк: как он очутился у металлургов и что там задумал. Простой техник, а вишь, самого Карналя вытащил к себе. Заварил какую-то кашу. Присмотрись хорошенько, может, оно там и на Государственную премию вытанцовывается. АСУ в металлургии - это звучит! Если что, нужно немедленно подключиться и нам.

- Но ведь АСУ - это по линии Глушкова, - несмело возразил Алексей Кириллович.

- А машины чьи? Кто их проектирует и выпускает? Какая тебе АСУ без вычислительных машин! Глушковские хлопцы разрабатывают системы и вычисляют эффект системности, а мы - подводим машинную базу. Да что тебя учить? Садись, не то поезд без тебя уйдет.

Он подтолкнул Алексея Кирилловича к вагонным ступенькам, а сам бросился вдоль вагона, отыскивая окно, за которым будет Карналь. Увидев академика в купе, что было силы замахал руками, сделал даже вид, что подпрыгивает и целует оконное стекло. Стеклолиз.

- Это вы сказали Кучмиенко о моем отъезде? - спросил Карналь своего помощника, когда тот шел еще по коридору.

- Он спросил у меня, я не знал, надо или не надо говорить. Простите, Петр Андреевич.

- Моя вина. Я не предупредил вас, чтобы никому... Но впредь... Вы разве не со мной?

- Я взял для вас отдельное купе, а сам буду здесь, по соседству.

- Ну, это смешно! Кто вас так учил? Переходите ко мне, поедем вместе. К тому же я никогда не занимаю нижнюю полку, так что она - в вашем распоряжении. Я привык только на верхней. Привычка и принцип, если хотите. Пока ты можешь взобраться на верхнюю полку вагона, ты еще жив. Как у вас с храпом?

- Помощники не имеют права храпеть, - скромно потупился Алексей Кириллович, перенося из соседнего купе свой портфель, кстати, точнехонько такой же, как у академика, что должно было свидетельствовать о демократизме отношений между ними обоими и вообще между всеми советскими гражданами, которые убивают лучшую часть своей жизни на бесконечные разъезды и командировки.

- А меня, знаете, отучили в концлагере, - задумчиво сказал академик.

- Вы были в концлагере? - не поверил Алексей Кириллович. - Но тогда как же?..

- Удивляетесь, как уцелел или как стал академиком? Как видите - и то и другое произошло, может, и к счастью, по крайней мере, для меня самого. А там, уж коли речь зашла, было такое: спали на деревянных нарах в такой тесноте, что поворачивались только по команде. Были прижаты друг к другу так плотно, что лежали все или на правом или на левом боку. Если у кого онемеет плечо, он проснется и просит: "Братцы, давайте перевернемся!.." Его выругают, ясное дело, но все же кто-нибудь да скомандует: "Повернулись!" Ну, да это прошлое... Давайте-ка ужинать.

- Я пойду закажу чай, - сказал Алексей Кириллович. - Жена положила мне тут котлеты, она готовит их очень вкусными.

- А почему вас не провожала жена? И никогда, как я заметил, не провожает? Она занята?

- Неудобно, - скромно потупился Алексей Кириллович. - Она рвется каждый раз, но я не разрешаю. Ведь у нас служебные поездки...

- А вы попробуйте не разделять поездки на служебные и личные. Жизнь это не только служба, работа, существуют ведь еще и сугубо человеческие обязанности и требования, зачем же ими пренебрегать? С годами убеждаешься, что полноценной личностью можно назвать лишь того, кто отдает должное и работе, и людям, и жизни в самом широком понимании этого слова.

Академик открыл свой портфель, вынул четырехгранную бутылку с золотисто-коричневой этикеткой.

- Виски пьете? Содовой нет, но я заменяю ее "Лужанской". Напиток тонизирующий. Много - вредно, а немного - в самый раз для усиления работы сердца. Мне прислал знакомый профессор из Кембриджа.

- Из самой Англии? - удивился Алексей Кириллович, который, несмотря на все свои широкие познания в практических делах, как-то не мог представить, чтобы можно было прислать (Как? Ящиками, контейнерами или по одной бутылке?) напитки из самой Англии.