- Я не люблю моря.
- Телефонов не любишь, моря - тоже. Что же ты любишь? Анастасию?
- Все, кроме моря и телефонов.
Хотя время было уже довольно позднее, возле будки телефона-автомата понуро темнела почти бесконечная очередь. Жора свистнул тихо и безнадежно.
- Один автомат на тридцать километров побережья, - сказал он. - Белый человек может позвонить тут только зимой, когда море начинает замерзать у берегов.
Костик метнулся туда-сюда, мигом все разведал, вернулся к друзьям не опечаленный, скорее развеселившийся.
- Есть предложение! - закричал бодро. - Поставить в кустах палатку Князя и в ней ждать очереди, отмечаясь каждые три часа. Не пройдет и трех месяцев, как ты, Анастасия, разобьешь чье-то сердце по телефону.
- А сегодня не удастся этого сделать? - изо всех сил стараясь разыгрывать лукавство, спросила Анастасия.
- Могу открыть маленькую тайну: телефон не работает!
- Как это?
- Очень просто. Он набит монетами, а те, кто должны были приехать и выбрать из него деньги, либо загуляли, либо просто перевыполнили план и решили культурно отдохнуть. Техника-ка-ка!
- Тогда почему же очередь стоит? - удивилась Анастасия.
- На всякий случай. А вдруг телефон заработает? Разве не все равно, как отдыхать - в очереди или без очереди? Вернется человек с моря, будет ему что вспоминать. Скажет, вот уж настоялся, так настоялся!
- Как это прекрасно! - не сдержалась Анастасия.
- Что именно? - не понял Джансуг, которому теперь уже до конца суждена была одна только растерянность.
- То, что телефон набит монетами! - Анастасия счастливо засмеялась.
Голос Анны Герман продолжал петь в ней сладостно и щемяще. "Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома..." Может, и в самом деле прекрасно быть иногда безнадежно оторванным от дома, от родного города, от знакомых людей, от всего на свете и поддаться только этому теплому ветру над теплым морем, и пустить за ветром свое отчаянье и свое странное беспокойство? Хотела позвонить безрассудно, наивно, по-глупому. Кому? Разве что милому Алексею Кирилловичу, человеку, призванному делать людям добро, не получая ничего взамен и никогда не надеясь на это, ибо добро - это его предназначение на земле, форма проявления свободы, его долг перед жизнью. Алексей Кириллович, дорогой, вы не скажете ли мне? Не знаете ли? Что случилось? Почему так неожиданно и негаданно? Как оказался здесь академик и куда мог исчезнуть столь неожиданно? Так много вопросов - и все бессмысленные.
В шутках и нарочито курортной болтовне провожали Князя к его "имению", потом Джансуг провожал их до моря, там еще долго стояли, шутили, подсмеивались друг над другом, беззаботность, неомраченность, жизнь чудесна, они молоды, все впереди, вся жизнь впереди, прошлого нет, одно будущее, когда же наконец разошлись и Анастасия оказалась в своей комнатке, среди сотен сонных людей, где спал смех, спали слова, спали надежды, и невольно вспомнила все, что с ней сегодня было, ее охватил ужас! Все будущее перескочило в прошлое в умерло там, уничтожилось навеки только этим одним трагичным а своей непостижимости и загадочности днем, который на самом деле должен был стать для нее днем озарения, а стал днем отчаяния.
Заснуть не могла, насилу дождалась рассвета, быстро уложила вещи, пошла в лагерь "дикарей". В серых рассветных сумерках довольно легко нашла пеструю палатку Джансуга, отперла машину, запустила двигатель. Джансуг высунул из палатки голову, хлопал сонными глазами, ничего не мог понять:
- Анастасия? Что случилось?
- Еду заправляться.
- Рано. Все колонки закрыты.
- По дороге в Симферополь есть дежурная. В Белогорске. Круглосуточно открыта.
- В Симферополь? - он выполз наполовину из палатки, застенчиво прикрыл пижамой лохматую грудь, как будто не показывал ее днем на пляже тысячам людей, также и Анастасии. - Ты едешь в Симферополь?
- Ну, еще не знаю. Надо. Срочное задание редакции. Репортаж о самой большой в мире домне...
Про домну она выдумала только что и обрадовалась своей выдумке. Действительно, почему бы и не поехать на самую большую в мире домну? От самого большого в мире отчаянья к самой большой в мире домне...
- Ты в самом деле? - Джансуг уже стоял около машины, Анастасия тоже вышла из "Жигулей", улыбаясь, протянула ему руку:
- Да. В самом деле.
Он растерялся. Еще не отошел от сна, а тут такое ее неожиданное решение.
- Слушай, - растерянность не к лицу философам, но он, наверное, даже забыл о том, что философ. - Ты знаешь что? Скажи, не забудешь меня?
- Ну? Не забуду. Ты такой... - искала и не могла найти нужное слово. Ты ненавязчивый, Джансуг, хоть и пытаешься строить из себя навязчивого. Не забуду... До свидания...
Пожали друг другу руки, она села. Маленькая машина почти неслышно покатилась по узенькой улочке палаточного городка.
Бегство? Погоня? Позади осталось случайное и несущественное. Впереди за утренней холмистой землей лежала бесплодная равнина времени, пустая плоскость, безмерная и безнадежная. "В небе незнакомая звезда светит, словно памятник надежде..." Могла ли она знать, что Карналь почти не спал в ту ночь в средневековом отелике мадам Такэ, полном таинственных шорохов, шепотов, скрипов, вздохов и привидений, от которых плакал стокилограммовый итальянский социолог? Ах, если бы можно было все знать, разгадывать!
Зато у Анастасии была теперь цель, она безмерно радовалась своей выдумке о поездке на главную домну страны. Она поедет в тепло и солнце, в беспредельность степей, среди которых внезапно, непрослеженно, как взрывы человеческого титанизма, от которого всегда гордо возносится твой дух, возникают огромные города, чуть не в самое небо бьют сполохами тысячеградусных температур доменные и мартеновские печи, конверторы бессемеров; состязаясь с небесными громами, гремят километровые прокатные станы; спокойное море черноземов увенчивается неистовым буйством сизо-красных красок Криворожского кряжа, химерическими надстройками рудников, циклопическими карьерами горно-обогатительных комбинатов, напоминающих как бы картины новейших дантовских фантазий, если бы такие были возможны на самом деле.
Можно ли заменить величие, которое сосредоточивается, аккумулируется в одном лишь человеке, величием общим, доступным безмерно щедрым? Первое лишь коснулось тебя, как солнечный луч, и исчезло, полетело дальше, неуловимое, приглашает, обещает, излучая сияние если не на весь мир, то, безусловно, на всю твою страну. Ты приглашена в Кривой Рог, туда, где возник один из символов твоего времени, главная домна страны, невиданное и неслыханное сооружение, выросшее на краю Криворожской степи, среди садов рабочего поселка в невиданно короткий срок, в течение которого художники не успевают написать картину и романисты - романы, родилось как в прекрасном, реальном сне, но материализованном мужественными, творческими, героическими деяниями твоих современников.
Кривой Рог лежит в самих глубинах Приднепровских степей, за золотыми пшеницами, подсолнухами, кукурузами, поля обступают тебя со всех сторон, пшеницы стоят, как вода, усатые ячмени - плотные, как щетка, подсолнухи и кукурузы напоминают своим зеленым неистовством нечто тропическое, наверное, именно здесь увидишь начала тех украинских хлебных миллиардов, какими прославилась твоя земля.
Даже самое большое поле всегда чем-то напоминает тебе ненаписанную страницу: такая же чистота и нетронутость, одинаково наглядно бессилие человека перед невообразимостью беспредельности труда и такое же конечное торжество, когда после длительных, упорных усилий, после наивысшего творческого напряжения человек засевает зерном пшеницы землю или зерном слов бумагу и получает всходы, урожаи, дарит людям плоды, красоту, вдохновение.
А что напоминает самая крупная в мире домна? Ведь до нее не было подобных, ее не с чем сравнить, она как бы отдельный мир, загадочный и самодовлеющий, невероятно сложный и по-своему прекрасный, в ней обещание, надежда, могущество, непостижимость, восторг, и в то же время все это, в конце концов, умещается в категории сугубо человеческие: в умении, дерзости, точности расчета, самоотверженности и героической настойчивости. Тут поражает все: и то, в какое невиданно короткое, спрессованное до фантастической плотности время сооружена домна, и дерзость конструкторской мысли, в размах всего созданного, и картины смелого борения людей со временем, с металлом, с бетоном, и самый образ домны, могучий ее силуэт, дымчато-серый издали, твердо-четкий вблизи, будто даже четче самой геометрии. Невольно тушуешься перед этим титаническим сооружением. Невозможно вообразить, что совсем недавно тут зеленели рощи, тихие садочки, что строители формовали бетонный "пень" домны прямо посреди завалов желтой глины, что первые кольца стального кожуха домны монтажники сваривали среди таких завалов и в такой непролазной грязище, что самое неистовое воображение не могло бы тогда еще нарисовать то гармоническое диво, которое поднимется тут в скором времени.
