Потом читал мне Самийло из "Катехизиса" Петра Могилы. "Вопрос: какая разница между собственностями персональными и теми, которые к истности принадлежат? Отповедь: собственности, которые принадлежат к истности, значат единого бога быти, единой натуры, маестата, вельможности. А овые зась, которые персональные, суть в едином божестве, значат трех персон раздельность и размежевание, потому что собственность одной персоны другой придаваться не может".
- Малое утешение, брат Самийло, от этих словес, - сказал я ему. - А как же мне быть дальше?
- Никто не скажет тебе этого. Делай, что задумал. Судить же тебя будет вечность.
- Какая же она далекая и недоступная, а человек слаб. К тому же разве не сказал когда-то великий поэт: тайна человеческой души важнее всех тайн вселенной.
- Он не сделал душу своей Лауры великой, разве что возвеличивал свою любовь к ней. Но не всегда это упоминается. А есть величие, которое сопровождает людей в течение всей их истории. Ты встал на этот путь и должен устоять.
Так остановился я под Львовом осенью 1648-го.
Огромный четырехугольник меж гор, лесов, рек, обведенный двумя рядами стен, со рвом и валом между ними. Двое ворот вело в город: Краковские и Галицкие, да еще во внешней стене было две калитки: босоцкая возле валашской церкви и иезуитская возле иезуитов, та самая, которую стерег когда-то для меня Самийло во время моих отлучек. С юга город защищал своими стенами монастырь бернардинцев, с востока - монастырь босых кармелитов. На западе лежало малодоступное болото, на севере был нижний замок. В самом городе около полутысячи мест на каменный дом в три окна, каждый этот дом занимало три семьи. Однако более всего жителей было в предместьях, где насчитывалось свыше полутора тысяч домов, кроме монастырей, церквей, винокурен, пасек, садов с виллами. Город самый богатый в королевстве, богаче Варшавы и Кракова, многолюдный, дивный своей наукой, искусствами, ремеслами. Имел ли я намерение добывать этот город? На меня хотели произвести впечатление под Пилявцами панове шляхта, теперь я сам хотел произвести впечатление. Мое войско окружило Львов circum circa[39], заняло все поля и горы. Я мог бы взять этот город одним приступом, но не велел этого делать. Послал полковника из шляхтичей Головацкого, который передал нам недавно Острог, с письмом к горожанам, обещая им мир и согласие и советуя открыть ворота своим братьям единокровным. Вишневецкий хотя и бежал из города, однако оставил комендантом старого артеллериста Арцишевского, который воевал и в Европе и на антиподах, а теперь возвратился домой, чтобы доблестно умереть. Этот же пан Арцишевский сказал мещанам, что не уступит казакам, и мне был дан уклончивый ответ. Дескать, мы не отвергаем вашу дружескую руку, если она искренна, но не можем вступать в союз с Войском Запорожским, пока не будет избран король Речи Посполитой.
Хотя ответ был неблагоприятным, душа моя играла, я велел своему конюшему Петру Дорошенко оседлать белого коня и со старшиной отправился в объезд львовских стен, и вот тут кто-то выстрелил с этих стен, и пуля ударила под ноги моему коню.
- Хорошо, - промолвил я. - Ежели так, то попугайте малость львовских мещанчиков, товарищи-братья!
Я остановился в миле от Львова, в Лисенцах, а полки казацкие слегка нажали на город. Одни на Гончарной улице возле кармелитов, другие на Галицкие ворота, третьи на бернардинов. Можно было бы, повторяю, взять город в один приступ, но я отозвал полки и послал под стены городские трубача, который оставил на копье письмо с условиями почетной сдачи. Я не разрешил войску разрушать предместья, взял под опеку водопроводы, сдерживал орду от штурмов. Ну и что же? Бернардины начали распространять слухи, будто казаков удержало видение в облаках святого Яна с Дукли (будто мы не имели собственных святых!), потом послали из города наемных поджигателей, которые в одну ночь с четверга на пятницу подожгли все предместья. Сделано это было безрассудно и безо всякой надобности. Дескать, чтобы не дать прибежища казакам, которые врывались в незащищенные дома и храмы, выливали на плечи священникам горилку, поджигали, требовали сокровищ. Впоследствии обо всем этом напишет городской голова Зебринович, питаясь слухами, начисто забыв о том, что тот, кто берет в руки перо, должен служить правде, а не пустым пересудам и черной клевете.
Хотели сжечь казаков, а сожгли свое доброе имя. Сколько людей от этого впало в отчаяние, сколько смертей, нищеты, горя причинили эти поджоги! Стоны, крики, ужас. Черные птицы метались над пожарищами, будто черный пепел адский. Только дождь погасил то, что недогорело, люди же метались то к казакам, то к городу, нигде для них не было прибежища, спасались в церквах, в монастырях, так набилось множество и к отцам бернардинам, и те устроили трапезу для несчастных. Католики в это время отмечали пост, у православных он должен был быть позже. Вот бернардины и поставили два стола - один со скоромным, другой с постным. Кто русин, пускай ест мясо, кто католик - для него трапеза с рыбой и растительным маслом. Потом начали вызывать русинов по одному якобы для какой-то беседы. В монастырском дворе был глубокий колодец, именуемый бердыш. Монах подводил туда человека и говорил ему: "Гляди в бердыш, русин". Тот наклонял голову, а бернардин, стоявший с другой стороны колодца, рубил ему голову. Тело сбрасывали в колодец и звали следующего. Наконец те, что были за столом, спохватились, кто-то подсмотрел, что творилось возле колодца, все кинулись прочь, перебрались через стены, прискакали в казацкий лагерь, рассказано было об этом событии мне, и я в страшном гневе готов был сжечь весь город. Но потом опомнился и послал предупредить всех православных, чтобы укрывались в своих церквах, а не в католических. Кривоносу же, который стоял перед Высоким замком и рвался захватить его, сказал, что может теперь сделать это. Кривонос выгнал с Высокого замка ничтожный гарнизон, остававшийся там, установил пушки, и теперь казаки могли бы стрелять по курам на городском рынке, но я велел пушкам молчать или же постреливать только для острастки, потому как во Львове одно окно было дороже любого украинского города.
Я снарядил отца Федора с письмом к львовскому магистрату, требуя выкупа в двести тысяч червонцев для удовлетворения орды, пришедшей с калгой-султаном, Тугай-беем и Пин-агой. В городе уже не было денег, все захватил Вишневецкий со своими пилявецкими беглецами, едва насчитали 16 тысяч золотых. Вот тогда просить за Львов прибыл в Лисенцы мой бывший учитель риторики из иезуитской коллегии отец Андрей Мокрский.
Удивительно, как года стирают возраст! Тогда, много лет назад, для нас, недорослых, отец Мокрский казался чуть ли не стариком, а теперь получалось, что он чуть ли не ровесник мой. То ли отцы иезуиты овладели уже и тайной молодости, как овладели они всеми тайнами душ и мира? Когда восемь лет назад выпустили они к столетию своего ордена книгу "Картины первого века Товарищества Иисусова", то взяли к ней эпиграфом слова Исайи: "Цари и царицы лицом до земли будут кланяться тебе. Ты будешь насыщаться молоком народа и грудь царскую сосать будешь. И народ твой навеки унаследует землю".
Об отце Мокрском у меня были не самые плохие воспоминания. Разумеется, он заставлял тогда нас учить тексты Квинтилиана и Августина, однако, зная, что скукой сердец не завоюешь, знакомил с великими язычниками: Цицероном, Горацием, Сенекой, даже с Овидием. Наверное, за эти годы Мокрский стал уже профессором четырех обетов (тогда еще был лишь духовным коадъютором), ибо члены ордена твердо придерживались своего девиза "Amplius! Amplius!" "Дальше, дальше!". За своими учениками они следили всю жизнь, радовались за них даже тогда, когда не удавалось обратить в свою веру, ибо все равно считали, что сумма успехов в мире величина постоянная, потому-то воспользоваться ими могут только мудрые и ловкие, а себя они причисляли к самым мудрым.
- Что же, отче, - после того как мы поздоровались с моим давнишним учителем, обратился я к Мокрскому, - хотя и ускользнул я из-под опеки вашего товарищества, но, вишь, оправдал надежды, возлагавшиеся на нас, новициев. Обладаю высочайшей властью! А к власти иезуиты рвутся больше, чем к богатству, и неизмеримо больше, чем к знанию. Хотя вам я обязан именно знаниями.
