На часах было без десяти двенадцать, и Никита решил подождать полночи. И не ошибся. Ровно в двенадцать караул сменился, и Полынов убедился, что часовых он засек всех. Никого не упустил.
На горизонте то и дело мигали неясные блики, которые Полынов вначале принял за зарницы надвигающейся грозы, но когда стащил с головы «сову», то понял, что это отблески прожекторов в районе окопов. Стерилизация зоны велась по всем правилам — как говорится, чтобы и мышь ночью не проскочила, — и Полынов невольно похвалил про себя неизвестного организатора карантина в Каменной степи. Все делалось правильно, по науке. Даже когда создавалась точка «Минус», ее местоположение выбрали адекватно ситуации. Безлюдная, пустынная местность с чрезвычайно обедненным биоценозом, практически стопроцентно обеспечивающим самоизоляцию возможного очага микробиологического заражения. И если бы не известная всему миру российская халатность при консервации точки «Минус», не лежал бы сейчас Полынов на вонючей горелой земле, разглядывая штаб по ликвидации последствий чьего-то разгильдяйства.
В штабных вагончиках не светилось ни одно окно. Что поделаешь, служивые — «режимные» люди, приученные с училища спать по приказу от «отбоя» до «тревоги». Зато в окнах лаборатории, забранных решетками металлического жалюзи, горел свет. Чем же это в столь поздний час занята Лидия Петровна Петрищева? Рассматривает в микроскоп микротомный срез тканей местного каннибала или занимается анализом микрофлоры очередного биологического образца? Увлеклась исследованиями и даже не подозревает, что ей предстоит встреча со своей молодостью. С парнем, с которым в двадцать лет напропалую, до беспамятства, крутила любовь. Впрочем, это он, Никита, потерял тогда разум, а Лилечка, оказывается, подходила к их связи весьма прагматично. Любовь — любовью, но выходить замуж предпочла за состоятельного человека. Черт поймет этих женщин! Для одной — рай с милым и в шалаше, а другая семейное гнездышко иначе как в белокаменном особняке и не мыслит. И плевать ей, что ее милый старый, плешивый и песок из него сыплется. Главное — при деньгах и регалиях… Каждый создает себе свой рай.
Никита надеялся, что их «долгожданная» встреча после «длительной разлуки» произойдет без свидетелей. Предпосылки к тому были — ни на одной фотографии он не видел рядом с Лидией Петровной кого-либо, хоть отдаленно похожего на ее коллегу. На снимках она стояла или одна, или в окружении двух-трех офицеров, по чьим лицам легко было догадаться, что о микробиологии они знают ровно столько же, сколько и о внеземных цивилизациях. Скорее всего, она действительно являлась единственным микробиологом при штабе ликвидации очага заражения. И это было понятно, — если армейский офицер должен не рассуждая выполнять приказы согласно вводной на учения по обеззараживанию зоны поражения, то научный работник обязательно задумается над причинами и последствиями проводимой стерилизации почвы. Задумается, сделает выводы, а затем, где ни попадя, будет трепать языком. Да, в общем-то, для стандартных анализов на стерильность почвы достаточно одного квалифицированного лаборанта. Поэтому, наверное, командование операции и решило, что в целях сохранения секретности одного микробиолога за глаза хватит и лучше всего, если это окажется человек, хоть косвенно имевший отношение к точке «Минус».
Полчаса Никита как тать крался в ночи к лаборатории, стараясь все время находиться в тени вагончика. Как ни далеко стоял фонарь от лаборатории, но его свет позволял острому глазу уловить движение далеко в степи. Конечно, при особом желании… и ожидании непрошеных визитеров. Но Полынов как раз и надеялся, что именно этой ночью его не ждут, а что касается часовых, то они были обеспокоены отнюдь не вероятным появлением лазутчика, а возможной грозой. Все они были в плащ-палатках и больше с тревогой поглядывали на небо, чем по сторонам. Особенно нервничал часовой у лаборатории — по всему видно, первогодок срочной службы. В тень вагончика он не заходил, стараясь все время находиться в свете фонаря на виду у своих товарищей, несмотря на духоту, то и дело ежился под плащ-палаткой и чаще других поглядывал вверх. Спрашивается, что он пытался разглядеть в кромешной мгле над головой?
Вопреки ситуации Никита пожалел часового и обматерил про себя разводящего офицера. Кто же ставит в караул салагу на отшибе и одного? В предгрозовую тревожную ночь ему черт знает что может померещится. Новобранец сейчас пошел хилый, с неустойчивой психикой, и уже не один в подобной ситуации пускал себе пулю в лоб из-за неясных страхов. О том, что часового в случае чего-то непредвиденного придется «убрать», Полынов не думал. И в мыслях не держал. Проскользнуть незамеченным мимо «лопуха» было для него элементарным делом. Лишь бы тот сам, по глупости, в штаны не наложил и тревогу не поднял, вставив ствол автомата себе в рот и дернув за спусковой крючок.
Последние десять метров пришлось преодолевать ползком — мешал свет из окон. Да и звук шагов, как не пытайся синхронизировать их с шагами часового, никогда не совпадет полностью. Все-таки скорость звука не скорость света, и хруст гари под ногами Никиты покажется часовому эхом его собственных шагов. А откуда, спрашивается, эху в степи взяться?
Наконец Полынов достиг «мертвой» тени под окнами у колеса вагончика и затаился. Дверь в лабораторию была со стороны торца, и хотя сама она тоже находилась в тени, узенькие ступени откидной лесенки освещались далеким фонарем. Это усложняло ситуацию. Часового у лаборатории можно было в расчет не брать, но вот часовые у штаба могут заметить мелькнувшую на ступеньках фигуру. То, что они, несомненно, увидят свет из тамбура, когда Полынов откроет дверь, его не особенно волновало. Мало ли зачем Лилечке понадобится открыть, а затем закрыть дверь лаборатории, — может, замок проверить. Следить за действиями микробиолога не входит в задачи караула. Их дело охранять территорию и «не допущать» посторонних. Оставалось надеяться, что те две-три секунды, пока Никита провозится с замком, часовые у штаба будут глазеть в другую сторону. В эфемерность этого слабо верилось, но иного пути не было. Или пан, или пропал.
Следя за часовыми из-под вагончика, Полынов выбирал подходящий момент, чтобы скользнуть к двери лаборатории. Он уже готов был бесшумно вспрыгнуть на лесенку, как произошел тот самый непредвиденный случай, в вероятность которого «тихушнику» верить не положено, а уж тем более надеяться на него.
Ночная мгла полыхнула ветвистой молнией, и в тот момент, когда оглушительный гром, сотрясая землю, пал с небес, Полынов прыгнул на лесенку, рванул на себя дверь и очутился в тамбуре. Получилось просто здорово — черта с два часовые могли его заметить возле лаборатории во время светопреставления. Не до того им было. А салага-часовой определенно уделался…
В глазах от ослепительной вспышки молнии роились темные мушки, и свет в тамбуре казался тусклым. Полынов не успел удивиться, что дверь в лабораторию оказалась открытой и ему не пришлось возиться с замком, как последовал второй удар грома. Вагончик тряхнуло, и раскаты, затихая, покатились по степи. Однако, как Никита ни прислушивался, шелеста капель не уловил. Родив молнии, сплошная облачность никак не хотела разразиться ливнем. Что ж, бывают, хоть и редко, сухие грозы. Погремят громом, посверкают молниями, а дождем так и не прольются…
Вагончик полевой микробиологической лаборатории был старым, еще советских времен. Пластик на стенах тамбура покоробился, в щели въелась грязь, и ни один нормальный санитарный врач не разрешил бы использовать лабораторию в таком виде по прямому назначению. Но где же его, нормального санитарного врача, возьмешь в наше идиотское время?
Полынов защелкнул замок входной двери, в ручку вставил стоящую в углу швабру. Не ахти какой запор, но, если кто будет ломиться в дверь, он услышит. Просто и надежно.
Вход в помещение лаборатории из тамбура был через две параллельные дезинфекционные камеры — для мужчин и для женщин. На дверях одной висел ржавый амбарный замок, и Полынов открыл вторую дверь. Дезинфекционная камера оказалась узкой, маленькой, рассчитанной на одного человека. Шкаф для чистой одежды, шкаф для лабораторной, совсем крошечная кабинка душа.
