Мать была дома. К появлению дочери с внуком она отнеслась очень сдержанно, если не сказать неприязненно, но Ленку это заботило мало. Здесь по крайней мере ее дом, здесь она прописана и сама себе хозяйкой будет. Поздно вечером позвонила генеральша.
— Да, да, Леночка, это не телефонный разговор, я сейчас приеду.
И в самом деле приехала. А ты-то где, муженек? Выяснилось, что муженек на Ленку осерчал и требует, чтобы она сама явилась к нему с повинной, что-де за дела, он себе такого не позволяет.
— Леночка, голубушка, мы люди простые, если тебя чем обидели, прости нас. Тебе трудно, а мне, думаешь, легко было? Пока в Москву перебрались, дослужились, сколько мыкались, таскались, глухомань, муж на службе, пойти некуда. И только к одному месту привыкнешь, сразу на новое. На Дальнем Востоке, на Урале, в Казахстане… Я ведь тоже думала: брошу все, уеду, не могу так больше. Это ничего, Леночка, это так надо, ты поживи тут чуть-чуть и возвращайся. Потерпи, Леночка, ради себя не можешь, ради Мити потерпи. Что поделаешь, бабья доля такая: мужик в делах, потом дома, а у нас целый день служба, и никто этого не понимает, ни один мужик.
Генеральша была высокопарна, но искренна. Ленка слушала ее внимательно, хотя злилась на себя за эту внимательность.
— Я ведь понимаю, Славик мой эгоист порядочный вырос. А что ты хочешь, один был, вот и избаловали. Ты потерпи, мне ведь хуже было. Я университет окончила, наукой заниматься хотела, а всю жизнь в гарнизонной библиотеке проработала. А у тебя все будет, хочешь учись, хочешь дома сиди, летом на дачу будем ездить. Еще себе ребенка родишь. Ты что надумала-то, дуреха? Ты ведь не ему, себе жизнь поломаешь. Послушай меня. Я тебе зла не желаю.
Но Ленка поняла, что никогда у нее со Славиком жизнь не наладится, и подала на развод.
Началась у нее жизнь — чем хуже, тем лучше.
Ждать помощи от матери не приходилось, ребенка никуда не брали, и Ленка пошла работать в детский сад: и работа будет, и за Митей присмотрит. Сад был недалеко от дома — ведомственный.
Заведующая, дама уже в годах, но хорошо сохранившаяся, чем-то похожая на генеральшу, долго расспрашивала Ленку про ее, как она выразилась, обстоятельства, про причины развода, с сожалением вздыхала, что образование у Ленки хоть и педагогическое, но незаконченное, спрашивала, как она жить дальше собирается, как институт кончать. Ленке все эти участливые разговоры были неприятны, она была уже сама не рада, что ввязалась в это дело, и хотела ответить что-то резкое, уйти, но заведующая поспешно сказала, что она им подходит, ее берут, конечно, не сразу на должность воспитательницы — пусть вначале поработает нянечкой и осмотрится.
И пошла Ленка в сад мыть посуду, полы, туалет. Первое время гора с недоеденной пищей, уборка туалета вызывали у нее отвращение, но скоро она к этому привыкла и работала почти машинально. Через месяц ей дали группу, но без няни, и ей по-прежнему приходилось мыть полы и посуду. Все так работали — одинокие несчастные бабы, которым некуда было деть своих детей. Многие увольнялись, а кто-то свыкался и работал всю жизнь. Хлебнула Ленка в этом садике изрядно: и грязи, и сплетен, и свар из-за игрушек, из-за родительских денег, натерпелась от комиссий и министерских проверок. Педагогом она была, видно, никудышным — дети ее не слушались, кричали, она пыталась быть с ними поласковее, но они еще больше садились на шею, носились как угорелые; то и дело приходила невзлюбившая ее за строптивость методистка в хрустящем белом халате и тыкала за то, что неправильно заполнен журнал, дети опаздывают на занятия в бассейн, родители в претензии. Потом во время ее смены у одной из девочек украли шубу, и пришлось платить. Потом что-то еще, еще, она чувствовала, как превращается в обыкновенную склочную бабу, сплетничает, таскает домой несъеденные котлеты и опускается ниже и ниже. Как я сюда попала, думала. Знать бы, чем кончится блестящий институт, к чему придешь ты, генеральская невестка, девочка из хорошей семьи. И осталось ли в ней хоть что-то от той девочки, завороженно бродившей по Замоскворечью? Как же бездарно сложилась жизнь! А кого винить? Славика, себя, родителей, генеральшу? Мать ее осуждала, непутевая девка выросла, то из дому ушла, то с мужем развелась, позор! Развелась? У женщины должен быть любимый муж, понимаешь, мама, любимый, это самое главное. А все остальное — квартира, заработки, шмотки — это только остальное: хорошо, если есть, и черт с ним, если нет. Но так она говорила только себе, а про мать думала: что тебе объяснять, любимый или нет, у вас все по-другому было, раз замуж вышла, впряглась, значит, любимый, и говорить тут нечего — тяни давай. Может, так и надо, но я так не умею, я другая, и это надо обязательно понять и не осуждать меня.
Но однажды мать пришла к Ленке в неурочный час, встала в дверях, строгая, прямая, и вымолвила:
— Мне, доченька, сон был. Отец велел тебя простить.
И Ленка, растерянная, глупая Ленка в своем стареньком халатике, села на кровать и заплакала. А потом проснулся Митя и тоже заревел; они кинулись его успокаивать, и, пока мать укачивала внука, Ленка уже не плакала, а всхлипывала и думала о том, что мать все это время не могла простить ей смерть отца. Потом сидели на кухне, и каждая думала о своем, но на самом деле об одном и том же, и мать стала говорить, что последние два месяца, когда Ленка выходила замуж, отец лежал в больнице, но велел, чтобы она ничего об этом не знала. И ради того, чтобы прийти на свадьбу, он специально уходил из больницы, и никто его там не удерживал, потому что это уже было бесполезно. А Ленка сидела и пыталась вспомнить, каким был отец на свадьбе, во что был одет, но помнила только генеральский мундир с двумя желтыми звездами и длинный, будто бесконечный, стол. И голос матери, повторявший одни и те же слова:
— Мне, доченька, сон был. Отец велел тебя простить.
А потом опять потянулась жизнь, изо дня в день одно и то же: утром встаешь в шесть, будишь Митю и как сумасшедшая бежишь в сад, там, среди детских криков, суеты, работаешь до трех, на следующий день утро свободное, но опять встаешь в шесть, ведешь сына в сад, потом приходишь и заваливаешься до полудня, кое-как успеваешь сделать домашние дела — и опять на работу.
Первое время к Мите приходил Славик и забирал его на выходные. Ленка этому не мешала, но переживала страшно. Она боялась, что рассеянный муженек, который никогда полностью не пребывал в этом мире, недоглядит за сыном и Митя попадет под машину. И слава Богу, что генеральша Митю окрестила, есть Бог или нет, а парень без отца растет — ему хоть какая защита нужна. А потом Славик стал приходить все реже и реже и вскоре вовсе исчез. С тех пор Ленка его не видела и только по тому, как периодически увеличивались алименты, догадывалась, что дела мужа идут в гору. Встретила она его случайно на улице, узнала со спины, но прежде чем узнала его, узнала спутницу — такая широкая, крепкая спина, сильная шея были только у одной женщины. Ленка ускорила шаг и искоса поглядела на пару: так и есть, рядом со Славиком с особой статью вышагивала казачка Галя. Что ж, подруга честно предупреждала: не нравится — уведу. Честно-то честно, но Ленка, уже давно забывшая про Славика, весь этот вечер вглядывалась в Митю, все искала в нем что-то от мужа и гадала, как живется сыну без отца. Но сын пыхтел, строил из конструктора самолет, был доволен и всем своим видом показывал: не приставай, некогда. Однако, когда он лег спать, Ленка стала припоминать казачку Галю и представлять, как они живут. Она ругала себя за эти мысли, пыталась их гнать, но чем сильнее гнала, тем больше они ее донимали.
А что, рыжая, грустно тебе стало; и не то что бы жалела, что со Славиком развелась, а подруга его ухватила, а просто себя пожалела. Но жалеть себя пришлось недолго: скоро у Ленки начался роман. Только роман этот был таким же несуразным, как вся ее жизнь.
Героем романа был молоденький мальчик, вьюноша лет восемнадцати. Познакомились они на улице, когда Ленка выводила детей на прогулку. Он стоял и пялился на нее. День пялился, другой, Ленка не обращала на него никакого внимания, но мальчик приходил и простаивал за забором. Потом несколько раз дожидался, пока всех детей разберут, и провожал ее до дома. Ленка на него пару раз цыкнула, но мальчик не отставал и приходил снова. В нем не было ни нахальства, ни настырности, а только какая-то дурацкая, упрямая покорность.
