– Нескончаемые победы Людовика Великого, – процедил сквозь зубы Филипп.

Повернувшись, он молча ушел.

Возле короля остановился солдат с потрескавшимися губами. Его лицо было неестественно красным. «Лихорадка», – догадался Людовик, решивший ободрить беднягу.

– Франция благодарит вас, – сказал он, пожимая солдату руку.

Солдат наклонился к нему и прошептал на ухо:

– Враг ближе, чем вы думаете.

– Какой враг? – нахмурился король.

И вдруг солдат плюнул ему в лицо. Людовик вскрикнул и оттолкнул солдата. Подоспевшие гвардейцы быстро схватили безумца и уволокли из Салона Войны.

Выходка солдата ошеломила короля, однако он сумел сохранить достоинство.

– Бедняга просто болен.

Он повернулся к Бонтану. Взгляд, устремленный на первого камергера, был мрачным и недвусмысленным.

– Пусть о нем… позаботятся.

Между тем Филипп, покинув Салон Войны, бросился в спальню Генриетты и потребовал, чтобы они немедленно отправились домой, в Сен-Клу.

– Филипп! Объясни, как все это понимать? – спросила Генриетта. – И к чему такая спешность? Объясни.

– Я только сейчас понял: у нас есть выбор. Мы не обязаны делать все, что он нам велит. Прежде мы трусили. А нам всего-навсего нужно немного мужества для сопротивления ему.

– Я не понимаю!

Филипп схватил Генриетту за руки и притянул к себе.

– Чего ты на самом деле хочешь? – сердито спросил он. – Уехать со мной или остаться здесь и дни и ночи напролет ждать, когда он постучит в дверь?

Генриетта колебалась.

– Уедем от него! – говорил Филипп. – Меня не волнует, мой это ребенок или его. Это будет наш ребенок.

Генриетта попятилась назад. Ее глаза были полны страха и нерешительности.

– Но наша жизнь – она не в Сен-Клу, а здесь. Ты – брат короля и не можешь просто взять и уехать. Ты – часть этого места. И я, и мы все.

– Если это правда, то мы и не заметили, как сгнили изнутри! – сердито бросил ей Филипп.

Бывшая церковь гугенотов находилась в часе езды от Версаля. Она пустовала с начала религиозных гонений, разрушаясь от неумолимого воздействия природных стихий. Сейчас в сыром и сумрачном зале находились двое: мужчина и женщина, приехавшая для встречи с ним.

– Говорите, они взломали шифр? – переспросил мужчина. – Вы уверены?

– Да.

– Тогда мы должны составить новый кодекс. На это понадобится время. А пока нам придется встречаться лично. Я не люблю рисковать.

Женщина подошла ближе. Это был не кто иной, как Беатриса.

– Кольбер требует представить мои дворянские грамоты.

– Но мы же отправляли вам подделки.

– Они были настолько грубыми, что мне пришлось их сжечь. Когда я смогу получить более удачный вариант?

– Я разузнаю.

Беатриса встряхнула головой:

– С бумагами я сама разберусь. Наша главная забота – шифр. Если они смогут читать наши сообщения, это равнозначно чтению наших мыслей. Правда, они не знают, что нам об этом известно. Согласитесь, неплохое преимущество.

Людовик проснулся в тишине своей спальни. Протирая глаза, он вглядывался в сумрак. Оказывается, он был здесь не один. Он видел неясные, движущиеся фигуры.

– Брат, это ты? – спросил он.

Фигуры приблизились, и в слабом желтоватом свете Людовик увидел лица Филиппа, Рогана, Кольбера, Лувуа и Маршаля. Глаза всех были закрыты, но потом вдруг открылись, поразив его неестественным, дьявольским блеском. Людовик попытался сесть на постели и не смог. Его руки были привязаны к столбикам балдахина. Размахивая кинжалом, к нему подошел Филипп.

– Что ты делаешь? – закричал Людовик.

– Мне самому неприятно, что у нас дошло до такого, – спокойно ответил Филипп. – Но иначе ты бы не согласился слушать.

По правую руку от Филиппа встала Генриетта. Она печально улыбалась. По левую встала Луиза и сразу же принялась читать нараспев ритуальную молитву соборования:

– Per istam sanctam unctionem et suam piissiman misericordiam…[8]

Филипп поднял кинжал. Лезвие зловеще блестело.

«Нет! Боже милостивый! Нет!»

– Людовик, неужели ты забыл примириться с Богом? – спросила Генриетта.

Потом Филипп вонзил ему в грудь кинжал. Людовик заметался на постели, испуская душераздирающие крики.

Он проснулся и увидел Бонтана. Глаза первого камергера были полны тревоги.

– Ваше величество, что с вами?

Людовику было тяжело дышать. Сердце колотилось. По лбу струился пот. Но отвратительнее всего был страх.

– Где мой брат? – спросил он, цепляясь за кружевную манжету Бонтана.

– Ваше величество, так они с женой уехали в Сен-Клу.

Людовик обхватил голову и застонал.

– Ваше величество, никак вы заболели? – испуганно воскликнул Бонтан.

Король сидел на склоне холма, поросшего сочной, обильной зеленью. Пейзаж этот был ему знаком, однако название места он забыл. Среди деревьев и кустов виднелись развалины некогда величественных древних зданий. Невдалеке Людовик увидел седовласого старца в золотистом одеянии. Тот возлежал в траве и что-то писал на дощечке. Над головой старца сиял нимб. За его спиной расположился орел, наблюдая за окрестностями. Голова птицы постоянно двигалась.

И вдруг Людовик понял, где он. Он находился… внутри картины Пуссена «Пейзаж со святым Иоанном Богословом на Патмосе». Он был частью картины, но частью чужеродной.

«Мне здесь нечего делать, – подумал Людовик. – Я должен вернуться в Версаль».

Иоанн Богослов поднял голову и пристально поглядел на Людовика. Вместо морщинистого старца-апостола Людовик увидел молодое, раскрасневшееся от лихорадки лицо солдата, плюнувшего в него после раздачи медалей.

– Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце, – сказал солдат, угрожающе поднимая палец, – и дано было ему жечь людей огнем. Пятый Ангел вылил чашу свою на престол зверя: и сделалось царство его мрачно…[9]

Безоблачное небо покрылось клубящимися облаками, источавшими кровь. Они закрыли солнце. Мелькнула молния, загрохотал гром. Людовик силился подняться на ноги и убежать, однако не мог пошевелиться.

Глаза святого Иоанна заморгали, превратившись из голубых в кроваво-красные.

– Враг ближе, чем ты думаешь! – крикнул он.

Орел взмыл в воздух и устремился на Людовика, щелкая клювом. Когти его сверкали, как лезвие кинжала. Людовик закричал.

– Ваше величество!

Сквозь сон он услышал приглушенные крики Бонтана.

– Придворного врача к королю! – требовал первый камергер. – Немедленно!

В середине октября Филипп и Генриетта вернулись во дворец. Филипп скучал по блеску двора и развлечениям. Он скучал и по Шевалье, о чем предпочитал не распространяться. И жизнь потекла почти в том же русле, как прежде. Генриетта проводила время в своих покоях, Филипп – в своих.

Поздним вечером Филипп и Шевалье нежились в постели Филиппа, облачившись в длинные ночные рубашки. Они пили вино и слушали хироманта, который предсказывал им будущее. Хиромант – смазливый молодой человек с тонкими чертами лица – лежал у Филиппа на коленях и водил пальцем по ладони Шевалье. Сейчас его палец двигался вдоль линии сердца. Шевалье откровенно скучал.

– В будущем вас ждет любовь, – сладким голосом вещал хиромант, подмигивая Шевалье. – И будет ее вдвое больше, чем вы думали.

Шевалье, поморщившись, вылез из постели.

– Пора оросить сад, – объявил он. – Не составишь мне компанию?

– Постой, – крикнул Филипп. – Мне в голову пришла одна мысль. – Его пальцы теребили волосы хироманта. – Когда я жил в Сен-Клу, казалось, до Версаля рукой подать. А здесь мне кажется, что эти замки разделяет океан… Шевалье, ты меня слушаешь?

– Слушаю, но больше не могу, иначе обмочу пол.

Шевалье протопал в отхожее место и остановился перед горшком. Приподняв подол рубашки, он начал мочиться, размышляя о словах Филиппа.